Экспедиция

— Они что, семьями путешествовали? — шепотом спросила Катеринка.

— Неизвестно, сколько лет они сюда летели, — так же шёпотом ответил ей Лех. — Может быть, они родились здесь. И дети, и взрослые.

— И умерли здесь, все. И дети… Я не знаю, откуда я это знаю. Дети умерли первыми, взрослые жили дольше. Представляете, что им пришлось пережить? — Катеринка встретила ледяной взгляд Андрея и замолчала, уставясь в пол. Золтовски взял её за руку, которой она не отняла.

Этот запах — дошло до Юозаса… Он ослабляет внутренние тормоза, он меняет каждого, открывая скрытое внутри истинное «я».

— Не смогли поднять корабль, — продолжил Лех. — При таком росте и слабой силе тяжести у них должны быть тонкие кости. Лёгкие и тонкие, им ведь не надо держать позвоночный столб при земной mg. Поэтому они не смогли выйти и заделать пробоину в корпусе. Она есть, где-то под землёй, если откопать. Увидим. Только копать придётся долго, всё поле, на глубину двух метров. Всю жизнь копать придётся.

— У нас с Бэргеном ката-ускорители есть, забыл, копатель? — напомнил Риото.

— Каты запрещены Земной федерацией, — напомнил Андрей

— Так то земной, до неё пилить и пилить, сто восемь триллионов километров.

— Вот через сто восемь триллионов мы и разберёмся, с тобой и твоим дружком.

— Да ты чего, капитан, я ж пошутил. Это и без нас сделают. Жаль, не увидим, зрелище, скажу я вам… Транспортники прилетят сюда лет через пять-шесть по земному времени, взрежут планетку как сардельку, и лет через двенадцать эта «тарелочка» будет болтаться на околоземной орбите, в нашем полном распоряжении.

Лех Золтовски дождался, когда японец замолчал (под испепеляющим взглядом капитана) и продолжил:

— Я хотел сказать… Они аэробные, дышащие газом, кислородом, пусть и атомарным. Значит, у них есть лёгкие. Есть кровеносные сосуды и внутренние органы… У них есть сердце. Значит, они умеют любить, — Золтовски говорил для всех, а смотрел только на Катеринку, и впервые она не отвела взгляд, улыбнулась чуть заметно.

— У них нет сердца. — перебил штурмана Джеймс. — Что-то другое. Оно… по-другому работает. Работало. Другая жизнедеятельность, другая энергия. Другая душа. И если они прилетели сюда с Магелланова Облака, у них, вероятнее всего, другой срок жизни, сотни лет, или даже тысяча. Но они смертны, как всё живое.

— Смертно тело, но не дух. Душа бессмертна. Нам надо их похоронить, Всех. И прочитать заупокойную молитву.

Ну да, ну да. Этот чокнутый биолог собирается выдолбить в скалах двадцать шесть могил и поставить памятник. Дата рождения: вопросительный знак, дата смерти: прочерк. Ещё и мессу по ним отслужит, католическую. Тронулся умом, о душе вспомнил. Собачку нашёл, инопланетную. Интересно было бы взглянуть.

Собачка

Сущность тем временем «разглядывала» пришельцев, причём весьма детально. Всё как у мэзов: сердце, лёгкие, кровеносные сосуды и внутренние органы. И в каждом, кроме двоих, сияет крохотная искорка, которую люди привыкли называть душой и которая на самом деле неосвобождённая энергия. Такие же искорки горели в тех, кто его создал, — во всех двести сорока мэзах с планеты Кимэз, из спиральной карликовой галактики, ввинтившейся между галактиками Золотой рыбы и Столовой Горы. Впрочем, карликовой она была по галактическим масштабам.

Первыми умерли дети. Их энергия требовалась взрослым, ведь только они могли поднять корабль с чужой планеты. Дети владели штурманскими навыками на уровне школьника, не имели сил, достаточных для выполнения ремонтных работ, не имели знаний, достаточных для принятия решений. Зато обладали энергией вдесятеро большей, чем взрослые.

Их не убивали, им просто разрешили — погулять по планете. Восторженно визжа, дети толклись в переходной камере, ликовали, предвкушая свободу. Радостно выбегали на свежий воздух и падали в голубую траву, судорожно вдыхая сожжёнными лёгкими трёхатомный кислород… Детской энергии мэзам хватило, чтобы снять слой почвы, покрывший корабль при посадке, и зарастить полученные кораблём раны.

Воздух Аква Марины, насыщенный трёхатомным кислородом, разъедал лёгкие, выжигал сетчатку глаз, опалял кожу. Для землян, дышащих смесью газов (семьдесят восемь процентов азота, двадцать один процент двухатомного кислорода О2, менее одного процента — инертные газы, молекулы воды, пыль и споры растений) — для людей озон смертелен лишь в больших концентрациях. Мэзы дышали атомарным кислородом, формула которого — O (один атом). Но мэзов погубил не озон. Их убило тяготение Аква Марины, тяжёлое для землян, а для мэзов невыносимое, ломающее кости и скручивающее мышцы узлами судорог. Вернутсья обратно на корабль они не смогли.

Они умирали, пытаясь сделать невозможное, и отдавали оставшимся в живых непрожитую энергию. Дольше всех жили штурманы, самые ценные из всех: без них корабль не поднимется с погубившей их планеты. Когда умерли последние шестеро, энергия освободилась. Искорки — бессмертие, обещанное каждому — соединились и стали Сущностью. Она была благодарна своим создателям за дарованную ей память, которая теперь принадлежала Сущности. Она просуществовала несколько тысячелетий на чужой планете, под чужими звёздами, и не могла соединиться с другими сущностями, сиявшими в ночном небе Кимэза, и их близкие не тосковали по ним, зная об их незримом присутствии. Мэзов больше не было — ни одного из двухсот сорока. Их знания и разум сконденсировала Сущность. Разум её был бесценен, ярость её была безгранична, и бесконечным было её милосердие.

Но земляне не могли этого знать.

Язык любви

Исследовав физическую составляющую гуманоидов, Сущность проникла в сознание каждого, мягко влилась в нейтринные токи мозга, соединилась с подсознанием. На одну секунду. И оторопела. То неизвестное, которому Сущность дала название L-составляющей, владело каждым из десяти, клубилось в сознании, мешало мыслительному процессу, привносило побочные эффекты. Сущность испытывала симпатию, преданность, холодность или ненависть. А любовь — присуща только людям, и её язык не требовал перевода:

Катеринка любила Золтовски, настойчиво убеждая себя в обратном, и в качестве противовеса выбрала Андрея, которого ей хотелось любить (вот именно так).

В биополе Андрея был отчётливый след L-составляющей Катеринки, но думал он о Леоне.

Леоне нравился Риото.

Риото мучился оттого, что его L-составляющей не было в биополе Кэли.

Кэли нравился Мишенька (именно нравился, поле очень слабое, и это странно, потому что у Леоны оно сильное. Что андроморфы были не совсем людьми, Сущность поняла сразу, но откуда ей было знать, что над «составляющей» Леоны поработал Джеймс Кендалл…).

Мишенька питал дружеские чувства к Катеринке, но и только.

Лех любил Катеринку, но глушил свою L-составляющую. Эмоциональные спазмы раскачивали и разрушали би-поле: хочу верить во взаимность и не могу, потому что знаю, что меня не любят, но лгу себе, что это не так, оттягивая неминуемый конец.

L-составляющие Юозаса и Нади были гармоничны, L-составляющие остальных были неправильными и разрушали би-поле каждого. Их следовало изменить.

Был ещё один вариант-отклонение: Берни. Он упивался собой и взирал на остальных с пьедестала: куда им без него. Завышенная самооценка, коммуникабельность, неконфликтность, но при этом неспособность к конструктивной обратной связи, плюс высокий профессионализм и потрясающая интуиция. Что с этим делать, ведь если изменить одно, изменятся и другие… Сущность размышляла, а Берни чувствовал, как в нём вспыхивают и гаснут «варианты». Его одолевали сомнения: прав ли он, возвысив себя над остальными из-за профессиональных качеств. Прав ли он, насмехаясь над чужими чувствами, понижая рейтинг других ироничными высказываниями. Далека ли ирония от сарказма и где проходит граница… Берни не мог понять, почему он об этом думает, и не мог отделаться от навязанных ему мыслей.

Интересно, к какому выводу пришла бы Сущность, если бы смогла пообщаться с оставшимися на «Сайпане» дежурными по этажу, как схохмил Петюня. Неутомимая четвёрка (врач, защитник, пилот и механик) резалась в преферанс в кают-гостиной, поскольку плавать в бассейне им надоело, а экскурсанты, по выражению Бэргена, вернутся ещё не скоро. Свою долю они получат наравне с остальными, как значится в договоре. «Таки почему не попользоваться моментом?» — выразил общую мысль Сёма Рабинович, и все с ним согласились.