Экспедиция

В Западную Африку он улетел с тяжёлым сердцем.

О лабрадорах говорят, что они самые преданные собаки в мире. Они очень эмоциональны и общительны, поэтому с трудом переносят разлуку. Гинтари не перенёс. О нём заботились, кормили, чесали за ушами, гладили по лобастой голове, водили на прогулки. Щенок равнодушно смотрел на еду, равнодушно принимал ласку, и целыми днями сидел у окна, положив на подоконник широкие лапы. Гинтари ждал хозяина. Когда же он придёт? Когда же?..

Менуэт Боккерини

Он вернулся через три месяца. С порога засвистел менуэт, и удивился, — тишине, которой встретила его квартира. А он-то ждал — визгливого щенячьего лая, цоканья когтей по паркету, слюнявых собачьих поцелуев, от которых придётся уворачиваться…

Мать бестолково пыталась объяснить, что щенка нормально кормили, нормально содержали, раз в месяц купали в пене детского мыла, скармливали ему витамины, которые прописал ветеринар. Юозас остановившимися глазами смотрел на коробку с щенячьими игрушками. Кожаная сандалия (вторая растерзана в клочья, когда у Гинтари резались коренные зубы). Мяч-пищалка в резиновых игольчатых пупырышках. Липовые палочки, на которых остались следы его зубов. Завязанный на несколько узлов кожаный пояс, который щенок забавно грыз, целиком запихивая в пасть. Мать не смогла их выбросить. Потому что любила Гинтари, забавного толстого увальня с янтарными глазами.

— Я утром встала, смотрю, он на подоконнике, как с вечера лежал, так и лежит, и в окно смотрит. Тебя ждёт. Я позвала, а он… он застыл уже. Умер. На подоконнике. — Мать заплакала, закрывая лицо передником. — Мы с отцом его чем только не кормили, творожком домашним, яблочками тёртыми, Айвис за обрезью на мясокомбинат ездил, привозил… А он морду отвернёт, а из глаз слёзы льются. Ты никогда не видел, как плачут собаки? Не дай тебе бог такое увидеть, сынок. Он даже баранки не грыз, его любимые, ванильные. Стоять уже не мог, совсем ослаб. В лечебнице сказали, умер от тоски, так бывает у лабрадоров. Сказали, что они… они умеют любить.

Они умеют любить. Гинтари его любил, не захотел без него жить. А Юозас любил биологию, без которой тоже не мог жить. Он выбрал биологию. А Гинтари выбрал смерть.

— Что ж ты не дождался меня, хороший мой… Сейчас бы поехали на озёра, ты бы там бегал, фыркал, шлёпал по воде тяжёлыми лапами, вспугивая лягушек. Ты был бы уже большим. Я так и не увидел тебя большим, Гинтари! А помнишь, как ты прибегал ко мне на музыку Боккерини? Мы с тобой любили этот менуэт…

Киндзюлис принялся насвистывать мелодию… и явственно услышал цоканье когтей. Зажмурился и заткнул уши пальцами, пережидая слуховую галлюцинацию. А когда открыл глаза, перед ним плясало синее пламя. Биолог боязливо отодвинулся. Пламя среагировало, распалось на огоньки и… приняло форму собаки. Лабрадора! Перед ним был его Гинтари, взрослый, красивый. Светло-синий.

— Гинтари? Это ты? — несмело спросил биолог, на секунду поверив в существование душ.

Юозас непроизвольно протянул руку, и огоньки приблизились. Звёздный «хвост» радостно молотил по ногам, не обжигая. От «пса» волнами исходило дружелюбие. Гинтарис…

— Что же нам с тобой делать? Мне через три недели улетать… У меня же сердце разорвётся!

Звёздный пёс исчез, огоньки рассыпались, рисуя незнакомые созвездия.

Надо Кислову взять с собой, она определит, где это, подумал биолог, придя в себя.

Часть 14. Девочка Рая упала с сарая

Что-то происходит...

Андрей видел, что с Киндзюлисом что-то происходит. И решил, что это из-за «картошки», за которую биолог получил выговорешник, как выразился Мишенька.

Кэли с Леоной ловили новых кузнечиков и ящерок, Катеринка взяла на себя кухню, Надя Кислова каждое утро садилась в космокатер и взмывала в облака. Механик занялся наконец двигателями: через месяц лететь, а бережёного бог бережёт, как известно.

Дождавшись, когда капитан в сопровождении «сопровождающего» и обоих боевых операторов отправится на втором катере исследовать зоны полюсов, биолог испарялся с корабля и уезжал на пустошь, где, наплевав на запрет капитана, спускался по верёвочной лестнице в чужой звездолёт, испытывая странное чувство. Такое чувство, словно его здесь ждали, и он приходил каждый день, он ничего не мог с собой поделать.

Сидел на неудобном полу, уперев подбородок в колени, смотрел на пляшущие голубые огоньки и рассказывал — об экипаже, об экспедиции, о долгих месяцах полёта. О родной Лаукуве с её зелёными лугами и звёздными ночами. О серебряном свете луны.

Огоньки становились ярче, словно у его «собеседника» теплело на душе. И не проходило странное чувство, будто его слушали и понимали. Юозас рассказал звёздному псу всю свою жизнь, в которой, сколько бы она не длилась, никогда не будет Гинтариса.

Он даже рассказал ему о Катеринке, которой принёс хомяков. Думал, она обрадуется. А она орала как ненормальная. И Андрей на него орал. И сказал, что у него вместо мозгов травка зеленеет.

— То есть, голубеет, — запутался Юозас. — То есть, здесь она голубая, а у нас на Земле зелёная. А солнце жёлтое. Ты, наверное, травы-то не видел, сидишь здесь сиднем две тысячи лет, или три… Тебя бы на солнышко выпустить, побегал бы по травке, полаял… Ты лаять-то умеешь, звездная собака? Ничего ты не умеешь… Одичал здесь совсем. Как я тебя оставлю, одного? Что делать будем? Может, Надю позовём, она придумает что-нибудь, она ведь астрофизик. Изучает звёздную материю. И таких как ты. А я биолог. Ну, который… эту самую травку изучает. Ты не представляешь, как обидно, когда тебя за человека не считают, — вздохнул Юозас.

За сто семь триллионов километров от Земли он нашёл друга, который его понимал. Который ему верил. Товарища по несчастью, так, кажется, это называется.

— Не представляешь, как мне хочется потрепать тебя за уши! Как тебе здесь, одному? Скучно, наверное?

Пламя нарисовало ему тысячу лет одиночества, тысячу лет безнадёжного ожидания. Образы возникали в голове, трансформируясь в чувства. Юозас ощутил эту безнадёжность и испытал эту боль.

Праздник

К капитану постучались андроморфы и сообщил, что у Нади Кисловой завтра день рождения. Как он мог забыть?

Надя пришла к Катеринке, которая теперь была главной в камбузном отсеке, и попросила испечь торт. Только не безе, которыми плюётся автомат в кают-кафе (Надя так и сказала — плюется). Катеринка была в смятении: она как раз и рассчитывала на эти самые безе. Их можно намазать сливочным кремом и слепить по два, получатся отличные пирожные. Надя настаивала на бисквите, возражать имениннице Катеринка не посмела и обратилась за помощью к Кэли и Леоне, которые по горло были заняты в грузовом отсеке, где надо было укладывать в контейнеры образцы, потом укладывать контейнеры, вносить в бортовой компьютер подробные сведения о каждом, что почём, как выразился Лех, и Кэли его не поняла.

Леона согласилась помочь, и Катеринка испытала нечто вроде эйфории. На Надином дне рождения она станцевала ламбаду. Это был её подарок имениннице. Танцевала Катеринка профессионально, все громко скандировали «Ка-те-рин-ка! Ка-те-рин-ка!», Надя смотрела и ругала себя за то, что она называла девушку овощеводом.

Андрей от имени экипажа подарил Кисловой набор шоколадных конфет в перевязанной лентой коробке. Конфеты были свежими и пахли шоколадом, словно не лежали почти пять месяцев в ожидании, когда их съедят. Надя немедленно открыла коробку и предложила «гостям». Они не видели конфет почти полгода. Но им было неловко — есть Надины конфеты, что же ей останется? Они отказывались, Надя настаивала: желание именинницы закон.

Каждому досталось по две конфеты, Мишенька запихал в рот сразу обе и восторженно сообщил:

— У меня одна вишнёвая, а вторая пралинэ, у-уу, вкуснотища!

— А у меня ореховая нуга, повезло!

— У меня мятный ликёр!

— Дай глотнуть!

Конфеты запивали шампанским, шапманское заедали ананасами, которые Катеринка вырастила в оранжерее «для экстренных случаев», ананасы запивали шампанским и заедали пирожными. Глаза у всех горели, все шутили и смеялись, как показалось Андрею, слишком экзальтированно. С чего их так разнимает-то? С шампанского? Ну, это вряд ли.