Страница 55 из 66
— Кэсс, — невнятно произносит он, и я в равной степени и обеспокоена, и чертовски впечатлена тем, что его всё еще не вырубили снотворные и удар пистолетом.
— Мне всегда было интересно, как ты так быстро туда добрался, — говорю я. — Когда они разбились, я была всего в пятнадцати метрах от реки, но ты оказался у машины всего через несколько секунд после меня.
У него подрагивают веки, и закатываются глаза. Осталось недолго.
— Кэсси, чем ты меня накачала?
Ещё настойчивее. Еще отчаяннее. Как бы мне хотелось остановить время, чтобы прижаться губами к его губам и посмаковать его отчаяние так же, как все эти годы он смаковал моё. Держу пари, на вкус оно как мятные леденцы и сахарная вата. Как ярко-красное яблоко в карамели, которым ненормальные старики заманивают в фургоны десятилетних мальчиков, чтобы забрать их у матерей.
— Надеюсь, сукин сын, тебе понравилось разрушать мою жизнь, — говорю ему я. — Потому что я навсегда покончу с твоей.
Я девушка, у которой в груди бьется угольно-черное сердце, а под ногами лежит убийца. С первым я уже ничего поделать не могу, чего не скажешь о втором.
Потому что иного выхода нет: Дэймон должен умереть за то, что он с нами сотворил, и никто никогда не узнает, что это моих рук дело.
Я беру его под мышки и затаскиваю в теперь уже открытый сосновый ящик, где он держал когда-то Дженнифер. Он непомерно тяжелый. Я сбрасываю его в ящик, и его голова с глухим звуком ударяется о деревянную поверхность.
Я собираю всё необходимое: полиэтиленовую пленку, резиновые перчатки, охотничий нож Лео, пистолет Дэймона.
«Ты ведь не из пугливых, да?»
Я смотрю на разрушившего мою жизнь мужчину и ничего не чувствую. Ничего, кроме первых бабочек воодушевления. И облегчения. Потому что сейчас я возвращаю себе свою жизнь. Настало время мне ухватиться за штурвал и выправить курс.
На этом Дэймону Кингу — Дэниелу Коллинзу — придется сказать последнее «прощай».
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ
ГОД СПУСТЯ
Лео
В этом году весна наступила рано. В саду расцвели все цветы. Кэсси тоже расцвела, она беременна. Нашим ребенком.
Да. У нас будет ребенок. Мне до сих пор не верится, когда я это говорю. Не верится в хорошем смысле. Никогда не думал, что доживу до этого дня. Кэсси, без преувеличений, босая и беременная на кухне своего дома. Нашего дома.
Странно подумать, как много изменилось всего за один год.
С тех пор, как после попытки самоубийства Кэсси, Дэймон слетел с катушек и по причине стресса ушел в срочный отпуск, все очень поменялось. Я вообще ничего не слышал об этом парне с того самого дня, как обнаружил Кэсси в ванной, истекающей кровью и одурманенной от своего почти самоубийства. По словам Кэсси, он время от времени все еще ей звонит и пишет. Похоже, у мужика просто не выдержали нервы, он сдал значок с пистолетом и смылся из города. Во что я поначалу не поверил. Не думал, что он вообще когда-нибудь выпустит Кэсси из своего дома, из своего поля зрения, из своих цепких лап.
Она была для него всем, но теперь Кэсси моя, и если он когда-нибудь вернется, ему ничего не светит, потому что она принадлежит мне.
Я все жду, что он снова объявится. Но с той ночи, когда Кэсси прибежала ко мне по заледеневшему снегу и сказала, что он уехал навсегда, и мы наконец-то можем быть вместе, прошел уже год, целый год. Мое условно-досрочное освобождение почти закончилось, моя девушка со мной, а теперь она еще и носит моего ребенка.
Мы этого не планировали. Где-то через три месяца после отъезда Дэймона, когда у Кэсси на запястьях только начали исчезать шрамы, неожиданно появились две другие полоски. Не запланировано, не идеально, но, возможно, это лучшее, что случилось с нами обоими с тех пор, как мы были детьми. Сейчас она на девятом месяце, и ей бы следовало отдохнуть и дать мне готовить еду самому, но она непреклонна.
— Хочешь бекон? — спрашивает Кэсси, выдергивая меня из моих раздумий.
Она держит над обеденным столом сковороду. У нее на шее поблескивает ключ, который она, не снимая, носит на цепочке. На нём выгравировано слово «Номад», что весьма иронично для девушки, за всю жизнь не выезжавшей никуда дальше соседней Калифорнии. (Номад — истор. представитель кочующего народа, кочевник – прим. пер.)
— Хочу ли я бекон, — повторяю я, ущипнув ее за задницу.
Взвизгнув, она вываливает мне на тарелку груду пригоревших кусочков свинины и, задев меня по руке своим округлившимся животом, возвращается с пустой сковородой к раковине. Она садится рядом со мной, у нее на тарелке лежат ломтики авокадо, омлет и брокколи, и это гораздо полезнее, чем то, что громоздится у меня. Моя еда больше напоминает сердечный приступ, но я уверен, что быстро все это отработаю, как только мы покончим с завтраком.
Естественно, не проходит и пяти минут, как Кэсси уже сидит у меня на коленях, даже не притронувшись к своей еде.
— Знаешь, — говорю я в промежутках между ее неистовыми поцелуями. — Если тебе нужен мой бекон, можешь просто взять его у меня с тарелки.
Она смеется, ловко управляясь с моей ширинкой и боксерами. Кесси сдвигает в сторону свои трусики, и я впиваюсь пальцами в ее круглые ягодицы. Она скользит по мне вниз и, когда я проникаю в нее, закатывает глаза. Теперь, когда Кэсси миновала период утреннего недомогания, и, наконец, набрала вес, она стала чертовски ненасытной. У нее здоровый, а не изможденный вид. Щеки больше не бледные как мел, а румяные. И ей постоянно так хочется секса, что я едва за ней успеваю. Не то, чтобы я жаловался. За все те годы, что меня здесь не было, мы с ней потеряли столько времени. И я твёрдо намерен ей всё это возместить.
После того, как мы поели и потрахались, Кэсси принимает душ, а я мою посуду. Спустя несколько минут она спускается вниз в безразмерном полосатом свитере и леггинсах и собрав волосы в небрежный пучок.
— Ты едешь? — говорит она.
— Еду куда? — спрашиваю я.
— На прием к акушерке, — на одном дыхании произносит Кэсси. — Она собирается сделать расширение и ещё кое-что, посмотрим, получится ли у нас вытащить этого ребенка. Секс явно не помогает.
— Может, мы просто недостаточно стараемся, — отвечаю я.
Она напрягается.
— Я рожу этого ребенка дома, — упрямо говорит она. — У меня уже три дня задержки. Если так будет продолжаться и дальше, меня упекут в больницу на стимуляцию родов, и этого не произойдёт.
Вытирая руки кухонным полотенцем, я направляюсь к лестнице, где давится слезами моя чересчур беременная девушка. Это всё чертовы гормоны, мужик. Я её люблю, но она психопатка с бушующими гормонами.
— Я попросил Пайка помочь мне сегодня утром починить забор, — говорю я и, положив руки ей на живот, целую ее лоб. — Он будет здесь с минуты на минуту.
У нее такой вид, будто она сейчас меня убьет или обрушится на пол потоком слез. Я бы предпочёл убийство.
— С забором мы быстро управимся, — произношу я. — Полчаса, максимум. Почему бы нам не встретиться с тобой уже на месте? Тебе все равно всегда приходится часами сидеть там и ждать.
Я смотрю ей в лицо, а она молча взвешивает в голове все варианты.
— Ну же, — говорю я ей. — Ты права. Тебе не нужна стимуляция родов, если только это не крайняя мера.
Я поглаживаю ей спину.
— Обещаю, что приеду туда ещё до того, как врачи засунут в тебя свои ручищи.
Она кусает губы.
— Хорошо, — говорит она. — Ладно. Но ты ведь меня там встретишь, да?
— Обещаю, — отвечаю я и снова ее целую.
Она уезжает в новом пикапе, который купила на страховые деньги своей матери. По жестокой иронии судьбы именно то, что я натворил, позволило нам оплатить эту машину. Каждый раз, когда я это вспоминаю, у меня по коже пробегают мурашки, поэтому я стараюсь об этом не думать. Кэсси говорит, что прощает меня. Сомневаюсь, что смогу когда-нибудь сам себя за это простить.