Пугливая (ЛП)

«Прости, что я тебя изнасиловал, держи эту коллекционную фигурку».

Когда я всё съела, он поехал домой. Мы долго сидели на подъездной дорожке в машине с работающим на холостом ходу двигателем. Боль у меня между ног становилась все сильнее и нестерпимее, на коже проступали синяки, а сознание всё больше погружалось в ступор. От огромной Колы, с подмешанным в нее снотворным. Во рту чувствовалась горечь. Я пыталась держаться за приборную панель машины, а Дэймон обхватил руками голову и плакал.

На следующее утро я проснулась в своей постели. Это он меня туда отнёс. Бедра и матрас все еще были влажными от того, что он сделал, пока я была под воздействием снотворного и без сознания.

Я взяла «Вольво» — автомобиль Дэймона, который он водил по выходным или, когда его патрульная машина была занята — и проехала на нем до самого Рино. Я не останавливалась поесть, сходить в туалет. Я ехала и ехала, и когда, наконец, туда добралась, то на мгновение мне и впрямь показалось, что я от него сбежала.

Конечно же, Дэймон меня нашел. Всё это время он был в пяти минутах от меня. У него в машине находился синхронизированный с его мобильником GPS трекер. После того, что он сделал, Дэймон уже ожидал, что я сбегу.

Во второй раз, через пару ночей, я почти не сопротивлялась. Сначала я, конечно, с ним боролась. Но как только он прижал меня к кровати, я вроде как сдалась и позволила ему делать то, чего он хочет.

Думаю, я, в некотором смысле, его разочаровала.

Думаю, ему больше нравилось, когда я все время с ним дралась.

Через пару месяцев я полностью ему подчинилась. Можно даже сказать, что я этого жаждала. Конечно, извращённо, но на свой безумный манер я вскоре стала наслаждаться вниманием, которого мне так не хватало все эти месяцы.

Я знаю, о чем вы думаете. Вы во мне разочарованы, не так ли? Я должна была поступить иначе. Должна была отсюда выбраться, чего-то добиться в этой жизни.

Да, и Лео тоже должен был, но посмотрите, что из этого вышло.

Посмотрите, как он выбрался и чего добился.

Когда наступило лето 2015-го, я, наконец, опомнилась. Однажды вечером я увидела в окне свое отражение: голая и задыхающаяся, позади меня Дэймон. И ужаснулась. Как будто я впервые с той ночи очнулась и увидела, чем занимаюсь. Чем мы занимаемся.

— Я больше не хочу этого делать, — сказала ему я. — Это неправильно.

К тому времени мама была уже дома, лежала в своей комнате, а в тишине ночи шипел ее аппарат искусственного дыхания.

Он только засмеялся. Звук, который был чистым рефлексом. Звук, напрочь лишенный какой бы то ни было радости.

Таким же сейчас стал и мой смех.

— Я серьезно, — неуверенным голосом произнесла я, чувствуя, как вспотели мои ладони. — Мы не должны этого делать. Даже если отбросить всё прочее дерьмо, я тебя не люблю. Ты мне даже не нравишься.

Он так посмотрел, что у меня похолодело внутри. Так каждую зиму смотрит на поле цветов снег и говорит: «Я буду закрывать вас от солнечного света до тех пор, пока не убью».

— Ты привыкнешь, — сказал он, и на фоне всей той ярости, что полыхала у него его глазах, его голос казался слишком спокойным.

— Привыкну что? Тебя любить?

Он горько усмехнулся.

— Нет. Привыкнешь к тому, что абсолютно не важно, любишь ты или нет. Тебя все равно будут любить. Я все равно буду тебя любить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Лео

Я рассказываю Пайку правду только через три дня, когда мы привозим Ханну домой.

На улице темно, и я не могу думать ни о чем, кроме Дженнифер. Они явно считают, что я причастен к ее исчезновению. Поэтому, если я не сделаю этого сейчас, у меня уже никогда не будет шанса восстановить справедливость.

Не то, чтобы ее можно было восстановить. У Ханны от этого останется травма на всю оставшуюся жизнь. Она будет жить, зная, что ее ребенок умер, и чуть было не убил ее. Она никогда не оправится от потрясения, что ее разрезали, а потом зашили какие-то незнакомые люди.

Мы с Пайком у меня в комнате. Я сказал ему, одеться во всё черное, и он меня не подвёл. У нас с ним такой вид, будто мы собираемся ограбить банк.

На самом деле, мы собираемся сделать кое-что похуже.

— Мы уладим это дело, — говорю я брату. — Кончим его, и забудем об этом раз и навсегда. Понял?

Пайк кивает.

— Сейчас?

Одной рукой я беру с кровати монтировку, другой — дробовик. Я протягиваю ему пушку, а потом достаю из кармана черную лыжную маску.

— Лучше не откладывать, верно?

— Верно.

Дом Хэла находится всего в пяти минутах от нашего. Пайк паркуется в конце квартала, и мы крадёмся по пустому тротуару, два вооружившиеся подручными средствами ангела смерти. Оказавшись у задней двери дома Хэла, я бросаю взгляд на своего брата. Его лицо скрыто под лыжной маской, и я улыбаюсь ему, обнажив зубы. Он ухмыляется мне в ответ. Пока я держу его дробовик, он взламывает отмычкой дверь и распахивает ее настежь.

У Хэла так орёт телевизор, что он нас даже не слышит. Он в одиночестве ужинает полуфабрикатами. В теплом рециркулируемом через обогреватель воздухе витает запах порошкового пюре с фасолью. Я подумываю рассказать ему, почему мы здесь, какова причина всего этого, но решаю, что он и так очень скоро это поймёт. Не успевает Хэл проглотить полный рот еды, как я наношу ему первый удар по голове.

Всё то время, пока я избиваю Хэла Картера на полу его гостиной, я думаю о бедной Ханне. О ее ребенке. О трахающихся в окне Кэсс и Дэймоне. Жена Хэла ушла на свою еженедельную игру в карты со старыми сучками, которых она называет подругами. И это здорово, потому что сидящие в прачечной чихуахуа просто на говно исходят, пока мы мутузим их хозяина. Хэл молит о пощаде, а я колочу его по голове монтировкой, и когда, наконец, прекращаю, то всем сердцем надеюсь, что он мертв.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Кэсси

Сон — моё единственное убежище в этой жизни.

Моё утешение.

Если бы я могла спать вечно, я бы так и делала. Это моя единственная возможность погрузиться в беспамятство, с расслабленными конечностями и гудящей головой от любого химического стимулятора, помогающего мне заснуть, от этой уловки, которая больше меня не беспокоит. Не важно, водка это или снотворное, я знаю, что мне всего лишь нужно, чтобы меня что-то подтолкнуло и подарило благодатное освобождение от безжалостного света моих зимних дней.

Никому не под силу меня разбудить. Дэймон пару раз пытался, когда внезапно вышел из строя мамин дыхательный аппарат, и, чтобы его починить, требовалась моя помощь. Я не проснулась. Она все равно выжила. А потом умерла, пока я была на работе. Забавно, как оно всё бывает. Но когда этой ночью ватную пелену моего наркотического сна внезапно пронзает чей-то голос, я вскакиваю в постели, словно объятая огнем.

Ничего подобного. В смысле, я не горю. Хотя чувствую себя именно так. При включенном на полную мощность обогреве я укутана в толстое пуховое одеяло. Мне так жарко, что от пота у меня намокли волосы, и блестит лоб. На чердаке надо мной, что, кто-то ходит?

Я помню, что меня разбудило что-то резкое и громкое, но теперь, открыв глаза и потирая лицо, мне, ну хоть убей, не приходит в голову, что там было такого безотлагательного, от чего я так внезапно проснулась одна в темноте.

Пока это не повторяется снова.

— КЭССИ!

Это Дэймон. Он меня зовёт. Я не помню, чтобы кто-то так истошно выкрикивал мое имя с тех пор, как Лео оказался в колодце с мертвой девушкой.

Мама.

Это моя мать? С ней что-то случилось?

А, нет, точно — она уже умерла.

— КЭССИ! ПОМОГИ!

Голос Дэймона доносится явно сверху. С чердака. Он поранился? Чем он мог пораниться на чердаке? Там нет ничего, кроме призрака моего отца и какого-то старого дерьма, которое я всё собираюсь упаковать и продать или сжечь. Из всей скопившейся наверху груды хлама я бы оставила лишь старые семейные фотографии и свадебное платье моей матери.