Страница 41 из 43
При таком подходе люди, которые, будучи бездомными и лишенными собственности, искали укрытия в лесу, не только изгонялись, но еще и высмеивались, ибо цыган повсеместно считали суеверными и трусливыми. Перед жалким имуществом и перед «жилищем» бездомных изгонявшие не выказывали никакого уважения. Однако этим грубым действиям деревенских авторитетов воспитание добродетели, похоже, не противостоит. Со злорадным чувством, которое по сути есть удовольствие от страданий других и от власти над ними, никто не борется, наоборот, его усиленно в себе вызывают. Педагогика, примеры которой в романе приведены на конкретных персонажах, вопреки задаче понять самого себя имеет черную сторону. Она в одинаковой степени вторгается в глубины и мрак как души, так и сельского пространства и намерена избавить от страха перед тем и другим. Но она угрожает, чтобы столкнуть человека с угрозой, и практикует насилие, чтобы насилие же предотвратить. Разница между встречей в лесу у Гёте, как в «Вильгельме Мейстере», так и в «Гётце», значительна. Хотя пространство и там отграничено, а его обитатели, цыгане, изолированы, признается и то, и другое. Проход через это пространство и факты нарушения границ его самое не меняют. У Песталоцци нарушение границы становится империалистическим актом захвата собственности. Если в «Вильгельме Мейстере» беглецы просто бросают свой скарб, то в «Линхарде и Гертруд» обитателей леса, цыган, или – «воров и нищих» – к этому вынуждают. Внешняя цивилизационная граница отменяется, «чужую» территорию в отечественных «пенатах» уже никто больше не терпит. Теперь эта граница пролегает внутри человека, она разделяет жадность и разум, порок и добродетель, безбожников и богобоязненных.
5. Привести в порядок дом человечества. Цыгане и антропология просвещения
Толкующее насилие: популяризация знаний о цыганах
Благородным дамам, которые 22 февраля 1678 г. устроили во дворце курфюрста в Дрездене «Дамский цыганский маскарад[619], не приходится опасаться, что их сошлют или повесят. Точно так же обстоит дело с придворным обществом и с горожанами, которые переодеваются цыганами[620] и процессией идут по городу во время традиционного «угощения» при бранденбургском дворе «в Келльне-на-Шпрее»[621]. Цыгане служат моделью во время маскарадов, на которых в XVII в. по всей Европе появляется мода на цыган[622]. Маскарады образуют важную составную часть придворной представительской культуры. С их помощью можно, не нарушая этикета, вывести на сцену типичную барочную игру между мнимым и подлинным, между сокрытием и разоблачением. «Цыганское», то есть естественное, лишенное условностей поведение – это лишь один из вариантов буколической игры в пастушков. Он легализует спонтанные нарушения строгого кодекса поведенческой этики и поэтому пользуется большой любовью. Маскарады то и дело предваряются подробной программой. Приводимая ниже программа обыгрывает знания того времени о цыганах, которые были у всех на слуху:
Нам открылось такое изобилие благородных камней и всяческие богатые драгоценностями горы / что у нас поэтому и не было намерения / возвращаться к себе обратно в Египет. Но только не подумайте,, что мы что-то вроде стаи / сбежавшийся вместе сброд; нет, мы благороднейшие и честнейшие из нашего народа / который ребячливое озорство / оправдывает / но озоровать и обманывать не собирается, он от всего сердца враг таких дел[623].
Легенду египетского происхождения по-прежнему помнят. Вопрос местонахождения цыган, строго регулируемый эдиктами, решается иначе, с игривой кокетливой отсылкой к великодушию распоряжений курфюрста. Для легитимизации цыган перенимается типичное для хроник разграничение между подлинными приехавшими издалека цыганами и сбежавшимся местным сбродом.
Цыганский маскарад – это один из ранних примеров использования литературного дискурса. Временная и пространственная близость эдиктов о преследовании и текста цыганского маскарада – возможно, и то и другое изготовлялось в одной и той же Дрезденской типографии – не приводит ни к каким ассоциациям со стороны актеров. Преследование цыган в сценарии отсутствует, а цыганская маска не воспринимается дамами как стигма. На передний план прорывается желание сделать собственную идентичность неопознаваемой за чужим типологизированным костюмом. Образ цыган полностью замкнут в рамках литературно-культурной практики. Придворные дамы играют цыганок, в то время как женщин народа рома на границах страны «вешают… на глаголи или другой ближайшей наскоро сколоченной виселице»[624]. Уже здесь видно, что общество до такой степени разобщено, что это противоречие никаких трений не вызывает. Это никем не осознанное сочетание культурного применения цыганской жизни и одновременно жесткого преследования цыган встретится и в XIX, и в XX вв.
Маскарады, которые мы обнаруживаем как при французском, так и при английском дворе, дают понять, что феномен загадочного народа неевропейского происхождения, несмотря на деградацию до пресловутых жуликов и попрошаек, вызывает значительный интерес. Это в равной степени относится и к науке, и к образованным дилетантам. Знамением времени становится перевод на немецкий язык «Диссертации» Якоба Томазиуса через пятьдесят лет после выхода в свет первого издания. Таким образом труд известного ученого стал более доступен, что соответствовало научным стандартам того времени. Популяризации и академические вариации, такие как составленный в университете Упсалы в 1730 г. диспут «De cingaris» Самюэля Бьоркмана (1707–1747), не заставили себя долго ждать.
Обзоры, подобные труду Томазиуса, энциклопедическим путем соединяют воедино знания из разных источников, такова была традиция. Они сравнивают высказывания, выявляя в них противоречия, сопоставляют весомость тех или иных авторитетных авторов и публикуют выводы. В ранних обзорах отчетливо заметно влияние аподемики – или «искусства путешествовать» – науки, которая сегодня называется статистикой и которая всегда при описании предпочитает определенную схему: название региона, форма правления, названия городов, рек, морей, гор, лесов, зданий, правительственных учреждений, институций, школ, нравов и обычаев[625]. Определенно не случайно автор первого обширного исследования о цыганах Генрих Грелльман, являясь геттингенским профессором статистики, пишет именно в русле этой научной традиции.
Свой вклад в распространение и популяризацию сведений о цыганах в XVIII в. кроме статьи в «Универсальном лексиконе Цедлера» внесли также так называемые разговоры мертвых между причислявшимся к банде «Большого Таланта» и колесованного в 1726 г. в Гисене «архизлодея Хемперла»[626] и казненного там же Габриэля[627]. Эта восходящая к Лукиану литературная форма «старинной европейской учености»[628] служила целям развлекающего обучения и морального предупреждения – причем очень успешно, о чем свидетельствует большое количество произведений в жанре «разговоры мертвых»[629]. Все это указывает на растущее распространение сведений о цыганах среди читающей публики. К странностям разговора собеседников, не имеющих никакого элементарного образования, этих неграмотных преступников относится то, что они системно излагают свой предмет, говоря об именах, происхождении, истории и образе жизни цыган, и, словно академические ученые, порой точно указывают на источники своих высказываний, хотя по большей части ошибаются:
619
[Anonym о. J.c].
620
См.: [Witkowski 1901: 535].
621
[Anonym [1690]].
622
Здесь несомненен авторитет французской придворной жизни как образцовой. С начала XVII в. там наблюдается цыганская мода. «Уже в 1676 году цыганки очевидно относятся к общей картине французской светской жизни…» [Niemandt 1992: 20].
623
[Anonym о. J.c].
624
[Hagen C. 1847: 95]
625
См.: [Höfert 2003: 34–44].
626
[Anonym 1739: 11].
627
См.: [Anonym о. J.c].
628
[Dainat 2010: 316].
629
См.: [Ibid.: 314].