Страница 32 из 43
Инсценированная как представление мошенников разного рода критика двора действует только при условии негативного образа цыган[466]. Хотел ли Джонсон зайти так далеко, дезавуируя королевский двор с помощью маскарада, то есть указывая на юридическую практику того времени, когда каждого, кто наряжался цыганом и занимался цыганским ремеслом – воровством и гаданием, рассматривали как цыгана, – навсегда останется умозрительным предположением. Испытывая неуверенность по поводу идентифицирующих признаков, власти в 1562 г. издают указ, согласно которому достаточно один месяц провести вместе с цыганами, чтобы тебя наказывали так, как наказывают цыган[467]. К наказаниям, которые должны были отвадить цыган от перехода границ чужой территории, причисляется в то время экзекуция, когда цыганам прибивали уши гвоздями к дереву, а затем отрезали их[468]. Джонсон спасает от этих ужасов своих героев под масками, среди которых находится и сам король, вовремя превратив их обратно в представителей королевского двора. От цыган ничего не остается, кроме их дурной славы, которую переодетые придворные вполне оправдывают. Если поэт-лауреат Джонсон и задумал критику английского двора[469], то, несмотря на не очень лестное сравнение, выглядит она очень мягкой. Империя «египтян» с их пятью принцами и порочными Клеопатрами не сочетается с аллегорией плохого правления, а представляет собой скорее антураж для добродушных обманов и грубовато-комических развлечений.
Моралист-просветитель Генри Филдинг в своем романе «История Тома Джонса, найденыша» (1749) меняет аргументацию, создавая контраст между сельской свадьбой цыган и балом-маскарадом городской верхушки[470]. Филдинг выбирает не какой-нибудь произвольный маскарад, а один из созданных Джоном Джеймсом Хайдеггером (1659–1749), под названием «Верховные жрецы удовольствия»[471], события, обычно показываемые на сцене Королевского театра. Некая графиня под маской «сказочная королева» сразу, в самом начале заявляет герою Тому Джонсу, что не может «себе представить ничего более отчаянного и ребячливого, чем маскарад для людей высокого звания»[472]. Маска позволяет замужним женщинам в ситуации, когда за ними наблюдают со стороны, в ситуации, исполненной амбивалентности, на глазах у всех вести себя так и говорить такое, что в другой обстановке привело бы к расколу брака или к общественному порицанию. Возникает атмосфера скользкая и неприличная. В трактовке Филдинга маскарад – это масштабная и лживая эротическая игра для изменников и соблазнителей, в конце которой так или иначе спадают и маски, и покровы.
К цыганам Том Джонс и оба его спутника попадают после типичной для такой встречи повествовательной преамбулы. Не имея пристанища, скача на коне сквозь непогоду, они обнаруживают вдали одинокий сарай, из которого пробивается свет. Несмотря на страх, они пытаются найти там приют, и, к их удивлению, им оказывают радушный прием, ибо «люди,, которые собрались в этом сарае, оказались бандой цыган или, как их прозвали вульгарным именем, татеров. И в этот момент они праздновали свадьбу одного из своих членов»[473]. Сарай – это не опасная ловушка, а также не жуткое место встречи, вроде «Devils-Arse-Peak», а, если в положительном смысле опереться на текст Библии[474], место, которому сияние придают лишь те, кто в нем оказывается:
Невозможно было представить себе толпу людей более счастливых, чем те, что собрались здесь, так казалось. Неописуемая радость видна была во всем их облике, а их бал не лишен был полностью какого-либо порядка и каких-либо приличий. Возможно, в нем их было больше, нежели порой на какой-нибудь сельской ассамблее, потому что эти люди подчиняются особому формальному режиму и собственным законам и все подчиняются одной правящей персоне, которую называют они королем[475].
Это отличает их от скучающих, падких на скандал аристократов и крупных воротил на маскарадах Хайдеггера, которые, хотя и одеты пастухами или эльфами, но только сельскую идиллию, подобную цыганской, они уже не в состоянии даже сыграть[476].
И у Филдинга собравшиеся в сарае образуют организованное антиобщество. Они обозначаются как цыгане, хотя речь идет о бродягах без особых примет. Во главе их оказывается управляющий ими в абсолютистской манере правитель, вышедший из их же рядов:
Когда он [Том Джонс] озадаченно осматривался вокруг, к нему приблизился почтенный человек с радостными приветственными возгласами, которые были скорее сердечны, нежели вежливы. Это был не кто иной, как сам цыганский король. По одежде он мало отличался от своих подданных и не имел при себе никаких атрибутов величия, которые подкрепляли бы его достоинство. И все же (как показалось господину Джонсу) что-то во всем его существе излучало авторитет и наполняло душу присутствующих чувством почтения и благоговения[477].
Король, остающийся безымянным, говорит не на так называемом воровском языке, он пользуется очень простым, ломаным английским. Комический эффект создают не только исковерканные иностранные слова в его устах, но и в той же мере его произношение: «Ме doubt not, sir, but you have often seen some of my people, who are what you call de parties detache: for dey go about everywhere…»[478] Гостям он кратко сообщает об истории и принципах своего правления:
Я имею честь, как говорится, быть их королем, и, наверное, никто из коронованных правителей не может похвастаться столь верными подданными и столь преданной любовью этих подданных к правителю… Примерно тысячу или две тысячи лет назад, я с точностью до года сказать не могу, потому что ни читать, ни писать я не умею, тогда была большая, как Вы ее называете – короче, Волюция среди цыган. Ведь тогда были еще татерские князья [в подлиннике «der was de lord in gypsy in dose days»], и они между собой спорили, кому быть главным; но цыганский король их всех победил и сделал своими подданными, как и всех прочих… Ведь пусть мы никого не вешаем, но штрафы у нас очень большие. Они нацелены на то, чтобы татеры [в оригинале «de gypsy»] сами собой застыдились, и это самое страшное наказание[479].
Случай, представляющий собой пример такого правосудия, не замедлил представиться. «Молодая цыганка, примечательная больше своим умом, нежели красотой», заманивает спутника Джонса «под предлогом гадания»[480] в заднее помещение сарая. Там они
…в очень неловком положении найдены были супругом цыганки, который, по-видимому, из ревности глаз не спускал со своей жены и проследил каждый ее шаг вплоть до момента, когда застал ее в объятиях таланта[481].
Супруг хотел возмещения за бесчестие в виде денежной суммы. Весь фокус и был направлен на вымогание денег у молодого человека, когда он окажется в уязвимом положении, и им можно будет манипулировать. К удивлению Джонса, который уже смирился с необходимостью заплатить деньги, король, не сведущий ни в чтении, ни в письме, ни в правосудии, выносит совершенно другой приговор:
466
Об этом очень подробно: [Randall 1975].
467
См.: [Ibid.: 51].
468
Ср.: [Ibid.: 54].
469
Ср.: [Ibid.: 66].
470
На этот недооцененный контраст обратил внимание Фолькенфлик в 1974–1975 гг.
471
[Fielding 1951:248].
472
[Ibid.: 252].
473
[Ibid.: 192].
474
См.: [Folkenflik 1974–1975: 230].
475
[Fielding 1951: 192].
476
См.: [Folkenflik 1974–1975: 231].
477
[Fielding 1951: 193].
478
[Fielding 1963: 144]. Немецкий переводчик пытается передать это с помощью грамматических ошибок и диалектальных форм.
479
[Fielding 1951: 194].
480
[Ibid.: 195].
481
[Ibid.].