Страница 14 из 43
Время между социальной смертью и казнью за нарушение одного из многочисленных эдиктов было настолько коротким, что не оставляло свободного пространства для жизненных планов и уж подавно – для достижений высокой культуры, поэтому литература и искусство этого периода вплоть до середины XVIII в. в основном довольно монотонно колеблется в узких тематических рамках мимолетных встреч и преступлений. Угроза смерти, с помощью которой землевладельцы в эдиктах демонстрировали свою суверенную власть, с помощью выжигания клейм, истязаний и других форм стигматизации запечатлелась на их телах. Стигма была видна всем, и это препятствовало даже самому незначительному возвышению цыган до уровня низших сословий крестьянства и ремесленников и поддерживало постоянную дистанцированность. По отношению к заклейменному никто ничем не обязан – ни милосердием, ни честным отношением. Поскольку стигматизация одновременно и провозглашает умерщвление, и оттягивает его, она парадоксальным образом предполагает закономерный отказ от налаживания отношений, что в повседневной жизни не исключает разнообразных социальных контактов: начиная с эксплуатации рабочей силы и заканчивая торговлей противоправно приобретенными товарами. Чем более недвусмысленной оказывалась ограниченность и даже безрезультатность насильственных мер, тем интенсивнее становится поток законов и распоряжений. Кульминация приходится на первую половину XVIII в. Но право казнить и миловать, экспроприировать и одаривать, принимать или изгонять из страны, которым власть суверенов располагает неограниченно и которое она прокламирует в эдиктах и мандатах, столь же мало поддерживает социальный мир, как и «меры по искоренению крайне злокозненного и вредного, также и для жителей страны очень докучающего народа»[151]. Власть создает климат насилия и беспорядка.
Политика по отношению к цыганам одинакова практически во всех странах Европы, репертуар соответствующих насильственных мер варьирует лишь в небольших пределах. В Швеции король Юхан III (1537–1592) начинает с обычного выдворения из страны, но потом в 1580 г. распоряжается уже о принудительных работах на серебряных рудниках[152]. На разрушение самой основы жизни была нацелена конфискация у бродячих групп всей обнаруженной при аресте собственности. Для низших властей – желанный способ дополнительного обогащения[153]. Той же цели служит насильственное изъятие детей: ранняя, пока еще предоставленная случаю, но далее – систематическая форма социально-политических мероприятий, которые проводятся начиная с конца XIX в. Дети, оставшиеся после казни родителей или после выдворения родителей из страны, отправлялись либо «в сиротские приюты и женские тюремные прядильные заведения»[154], либо в семьи, чтобы
…они прежде всего научены были христианству и в нужное время такому ремеслу, чтобы они смогли зарабатывать себе на хлеб более разрешенным образом, чем их родители[155].
В некоторых странах цыгане были объявлены вне закона. «Светлейший Рудольф-Август, герцог Брауншвейгский» в 1685 г. публикует эдикт, направленный против «бродящих кругом цыган / или так называемых тартар», в котором он объявляет их «вне закона / как их обычно и называют», и делает вывод, что «нельзя считать наглецом и неправым того», кто выступит против них[156]. Эта мера широко распахивает ворота для произвола. Последствия очевидны еще на ранней стадии преследований, когда в 1571 г. во Франкфурте-на-Майне пойманный на убийстве цыгана горожанин не был наказан из-за того, что жертва была объявлена вне закона[157]. Около 1700 г. некоторые землевладельцы, такие как Леопольд I в Богемии, активно подстрекают жителей к насильственным нападениям на цыган. Мандат из Нассау-Дитц (1723) наглядно демонстрирует, что каждому жителю разрешается
…без предупреждения открывать огонь, расстреливать их, давать зуботычины, избивать, и никто, застреливший или иначе доведший до смерти одного или более из этих стоящих вне закона грабителей и надругавшийся над ними, не нарушит никакого закона и не обязан платить за это никакого штрафа[158].
В другом указе «за каждого убитого назначается премия в размере одного кёльнского дуката»[159]. В сословном обществе со строгой иерархией объявление вне закона влечет за собой только одно следствие: право убивать того, кто из общества исключен. Это право наделяет низшие сословия и даже оседлых, но стоящих вне сословий соучастием в насилии, даже если оно очень ограничено и направлено вниз или вовне. Оно легко приучает рассматривать людей, подобных цыганам, как бесправных и не имеющих ценности, и в христианской парадигме обращаться с «братьями нашими меньшими» как с исчадиями ада.
Некоторые случаи обращения с объявленными вне закона цыганами люди не забывают. В качестве «охоты на цыган» они остаются в памяти, и в XVIII в. в эпоху Просвещения вызывают возмущение. Кажется, самое раннее утверждение принадлежит Иоганну Рюдигеру, автору первого критического очерка о происхождении и языке цыган, который пишет, «что еще буквально 40 лет назад во время большой облавы на маленький двор в Рейнланде была застрелена мать с младенцем»[160]. Генрих Грелльман (1756–1804) продолжает эту тему в своем труде, которым он прославился в Европе как исследователь цыган[161]. Его версию с противоречивыми приукрашиваниями рассказывают вплоть до наших дней, причем поисками достоверного источника никто не озаботился. В 1866 г. один писатель сравнивает произошедшее с колониальным геноцидом:
Похоже, их расстреливали с тем же хладнокровием, с каким бешеные янки охотятся в дремучих лесах Северной Америки на ничтожные остатки бедных краснокожих. Так, в охотничьем перечне одного маленького немецкого княжества на 1700 год среди прочей застреленной дичи указана цыганка и ее младенец[162].
Эту же историю рассказывает автор культурно-исторического описания, а также Густав Фрайтаг (1816–1895) в своей широко известной книге «Картины из немецкого прошлого»[163]. И даже в 1930 г. румынско-американский писатель Конрад Берковичи (1881–1961) в своей книге «The Story of the Gypsies» умело клеймит это происшествие как позорный, бесчеловечный поступок, добавляя ряд недоказанных деталей: «Осенью 1826 года благородный господин фон Ленчен вернулся с очередной охоты с двумя ценными трофеями: головой цыганки и головой ее ребенка»[164].
Случались ли такие «охоты на цыган» когда-либо в действительности, однозначно доказать нельзя. В охотничьих историях, возможно, смешиваются два разных происшествия. Не исключено, что цыгане, странствовавшие по лесам, становились жертками охоты в большей или меньшей степени случайно. Однако в архивах предостаточно документов, свидетельствующих об охотах на цыган с гонкой преследования. Они длились по многу дней, и в процессе их все вновь и вновь ранили или убивали цыган. Если сельских жандармерий не хватало, власти организовывали в сельской местности, когда поступали сведения о нарушении цыганами границы, незаконном нахождении в чужих землях или доносы о проступках, такие операции по поимке с помощью местных, которые рекрутировались в окрестных деревнях[165].
151
Цит. по: [D’Elvert 1859: 118].
152
О Швеции см.: [Heymowski 1969: 81–84].
153
См. в т. ч. [Anonym 1684; Anonym 1702].
154
[Anonym 1725b].
155
[Anonym 1770a: 8]. См. тж.: [Kronauer 2003: 126–139].
156
[Anonym 1685].
157
Cp.: [Winstedt 1933: 128].
158
Цит. по: [Opferma
159
Цит. по: [Zapf 1887:635].
160
[Rüdiger 1990: 47].
161
См.: [Grellma
162
[Födisch 1866: 202].
163
См.: «Die fahrenden Leute», в: [Freytag 1897: 464; Gußma
164
[Bercovici 1930: 197].
165
См. в t. 4.: [Zapf 1887: 637; Sauter 1881: 44].