Апокалипсис от Кобы

Только потом я узнал, что это за бумажки, которыми завалены были оба стола.

Здесь, на Воздвиженке, в полутемном кабинете мой великий друг придумал архимедов рычаг, которым троица сейчас переворачивала всю партию.

В это время мой друг Коба создал новую партийную должность – инструктор ЦК. Инструкторами назначались представители столь желанного Ильичу молодняка. После чего Каганович рассылал этих молодых инструкторов по провинциям писать отчеты о работе низовых организаций партии. Отчеты были скрытыми приговорами. Они решили судьбу сотен местных партийных руководителей. Все, кто не разделял мнение Ильича, объявлялись в этих отчетах «не соответствующими должности». И незамедлительно следовали распоряжения об увольнении.

Новым партийным начальником назначался прямо из этого кабинета другой – послушный, управляемый.

Такими отчетами инструкторов и были завалены в ту ночь столы удалой троицы. За кратчайший срок, работая день и ночь, тройка перетряхнула всю нашу партию. Пока вожди отдыхали на курортах, в Москве происходила тихая кадровая революция. Теперь на места старых непокорных партийцев сели исполнительные молодые люди, преданные Ильичу.

Но еще более преданные тому, кто их назначил, – моему другу Кобе. Генеральному секретарю – хозяину кадров партии. Эти новые молодые партийные бонзы были наделены такой властью на местах, которая и не снилась царским генерал-губернаторам. Они и составили новую партийную бюрократию – управляемое агрессивное большинство на будущих съездах.

Но тогда я этого не понял. Я был рад покинуть душный кабинет…

Взял такси, повез домой фрукты из нашего сада. В корзине нашел маленькую икону. Это было изображение Богоматери с младенцем. Все, что осталось мне от мамы.

Новая Лубянка, новая разведка, новая партия

На следующий день я отправился к себе на Лубянку. Лубянка бурлила. Распространились слухи, будто на днях будет покончено с родной ЧК. Название, внушавшее ужас нашим врагам, перестанет существовать. Вместо ЧК наше грозное ведомство получит какое-то длинное бюрократическое название – Объединенное государственное политическое управление при Наркомате внутренних дел (ОГПУ). Так решил все тот же могущественный Секретариат ЦК. То есть Коба.

Я позвонил ему.

Он:

– А что тебе не нравится?

– Я просто не понимаю зачем.

– А ты и не должен понимать. Твоя работа – исполнять. Работа товарища Сталина – понимать… У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, касающиеся НЕ работы товарища Сталина, но работы товарища Фудзи?

Вопросов было много. Пробыв в Москве всего несколько дней, я с изумлением слышал в наших коридорах только одно имя. «Это на подпись товарищу Сталину…» «Вы узнали мнение товарища Сталина?..»

Так что я решился попросить его подписать мне выделение средств для новых агентов.

Позвонил:

– Прости, что беспокою тебя по пустяковому вопросу…

– Да нет, вопрос как раз архисерьезный. Мы к нему скоро и непременно вернемся. А пока приходи ко мне с твоей бумагой, подпишу.

В конце недели нас всех собрали в зале. На Лубянку приехал Коба – делать доклад.

В зале сидели начальники отделов, главы разведки.

Коба начал:

– Какой слух должен дойти завтра до обывателя? – (Так мы называли все население страны, кроме партийцев.) – Нет больше грозной ЧК, начинается новая жизнь! Надеюсь, ваши сотрудники сумеют сделать этот слух популярным и у нас, и за пределами Родины. Когда товарищ Николай I основал Третье отделение, он дал Бенкендорфу платок. И сказал: «Это для того, чтобы утирать слезы несправедливо обиженным». Так и мы объявим про свой платок. Обыватель должен поверить: наступил конец расстрелам в ЧК и красному террору. Теперь ОГПУ будет бороться только с особо опасными государственными преступлениями. И все!

Помню ропот аудитории…

Коба добро улыбнулся:

– Зачем шуметь? Не надо шуметь. Надо выслушать до конца. То, о чем я сказал, будет опубликовано в газетах. Но, мижду нами говоря, существует то, что опубликовано не будет. Секретный циркуляр, где записано: ОГПУ сохраняет право ЧК расстрелять любого, кого сочтет врагом.

Аудитория счастливо засмеялась, захлопала.

– Право расстреливать будет иметь «тройка», состоящая из местного руководителя ОГПУ, его помощника и следователя, ведущего данное дело…

(Уже позже я узнал, что все руководители ОГПУ утверждались Секретариатом ЦК, то есть все тем же моим другом Кобой.)

– И эти «тройки» получат право расстрелять любого гражданина… включая нас с вами, – закончил Коба.

Смех в зале и снова аплодисменты. Поняли – ничего не изменилось.

…Впоследствии эти самые «тройки» по приказу моего друга Кобы расстреляют почти всех сидевших тогда в зале. Так веселившихся.

Но я должен отметить: всюду, где появлялся Коба, возникала некая аппаратная стройность. Теперь вместо множества руководителей мы, разведчики, подчинялись Иностранному отделу, во главе которого и стоял Михаил Александрович Москвин (настоящая фамилия – Трилиссер) – щеточка усов, черные волосы, вид обычного провинциального еврея… Это был страстный, темпераментный человек. Как и Коба, сын сапожника, старый большевик – боевик в первую русскую Революцию.

Кобе понравилось, что он тоже сын сапожника. Они даже поговорили о детстве. Но, услышав, что отец Трилиссера очень его любил и ни разу в жизни не ударил, Коба потерял к нему всякий интерес.

Вместе с Кобой они перестроили всю нашу структуру. Теперь при всех посольствах были созданы резидентуры. Наши агенты числились дипломатами и работали под прикрытием всех посольств и торговых представительств СССР.

Но главное, что сумел сделать Коба: непосредственной частью нашей разведки стал Коминтерн.

Меч всемирной революции

Бюро Коминтерна на Манежной площади – любимое место для всех нас, старых большевиков, мечтавших о мировой Революции. Мы основали Коминтерн в голодном 1918 году. В тот день целый свет собрался в одном зале. Смешение всех языков – недаром Татлин предложил построить здание Коминтерна в виде Вавилонской башни. Мы объединились с мечтой о будущем, небывалом мире равенства и братства, созданном мировой Революцией. «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитием». Под грохот аплодисментов выступил Троцкий. Это была речь-клятва: «Международный пролетариат не вложит меча в ножны до тех пор, пока мы не создадим Федерацию советских республик всего мира!.. Коминтерн есть партия всемирного революционного восстания и всемирной победы пролетариата». Его яростный голос слушал со страхом старый, сытый мир…

Коба тогда редко выступал в Коминтерне. И если выступал, то при насмешливом молчании зала. Впрочем, Коба чаще помалкивал, попыхивая своей трубкой, слушал соревнование наших Цицеронов – Зиновьева, Бухарина, Каменева, Радека… Думал ли уже тогда мой молчаливый друг, что все это пестрое вавилонское многолюдье, всех этих кровавых европейских идеалистов через полтора десятка лет он отправит в могилу? Думал! Точно думал, этот мастер очень длинных шахматных партий!

Каменев как-то сказал:

– Я хочу одного: чтобы он забыл обо мне.

Коба мог многое. Не мог он только одного: забыть про намеченную жертву и про намеченную цель.

Да, Коба мало говорил, но много действовал. И прославленный Коминтерн с благословения Ильича также начал контролироваться все тем же Секретариатом, то есть моим неутомимым другом. Именно тогда Коба прочно соединил Коминтерн с Лубянкой. Он потихоньку приучал брезгливых западных радикалов к тому, что Коминтерн – это часть Лубянки. Отдел международных связей – так скромно назывался главный центр ОГПУ внутри Коминтерна. Отделом руководил товарищ Пятницкий, носивший партийную бородку «а ля Троцкий». Отдел вербовал преданных коммунистов по всему свету. И превращал их в подлинных шпионов-профессионалов. Лекции по организации уличных беспорядков, курсы тайнописи читали наши сотрудники и ваш покорный слуга в их числе. А потом наши новые агенты расползались по континенту. В самом тесном содружестве работали теперь Пятницкий из Коминтерна и глава Иностранного отдела ОГПУ Москвин (Трилиссер). И я работал с ними обоими…