Песнь об Ахилле (ЛП)

Ахилл преклонил колена и Пелей возложил руку ему на голову. Я привык видеть, как это делал Хирон — рука Пелея в сравнении с его рукой казалось высохшей и покрыта была выступающими венами. Порой было трудно представить, что когда-то Пелей был воином, общавшимся с богами.

Покой Ахилла был таким же, каким мы его оставили, разве что моя лежанка исчезла. Я даже обрадовался — это было хорошим оправданием, если бы кому-то вздумалось спросить, отчего мы делим постель. Мы потянулись друг к другу, и я подумал про множество проведенных в этой комнате ночей, когда я лежал без сна и мыслями любил его.

Потом Ахилл, прижимаясь ко мне, сонно прошептал: — Если тебе придется отправиться туда, ты же знаешь, что я пойду с тобой. — И мы уснули.

Глава 12

Меня разбудил едва начинающий алеть рассвет. Я продрог, правое плечо обдувал утренний бриз из окна, выходящего на море. Постель рядом со мной пустовала, но подушка все еще хранила его след, а простыни сохраняли наш с ним запах.

Я частенько и раньше оставался один в этой комнате, пока Ахилл навещал свою мать, так что не усмотрел ничего странного в его отсутствии. Прикрыл глаза и снова погрузился в дрему. Время шло, солнце уже горячо било в окно. Давно проснулись птицы, и слуги, и все обитатели дворца. С берега и с площадок для военных упражнений доносились их голоса, стук и брязканье. Я сел. Его сандалии, забытые, валялись у кровати. В этом тоже не было ничего необычного — он частенько ходил босиком.

Верно, пошел завтракать, подумал я. Решил дать мне выспаться. Я и хотел бы остаться в комнате до его возвращения, но это было бы трусостью. Я имел право находиться подле него и не мог позволить, чтобы косые взгляды слуг отобрали у меня это право. Набросил тунику и отправился искать его.

Его не было в общей зале, полной занятых обычной возней с посудой слуг. Его не было в Пелеевой зале совета, увешанной пурпурными гобеленами и оружием царей Фтии. И его не было в покоях, где он обычно играл на лире. Сундук, где обычно хранились инструменты, одиноко стоял посреди комнаты.

И во дворе его тоже не было, и у тех деревьев, на которые мы когда-то лазали. Ни возле моря, ни у скал, где обычно он ждал свою мать. Ни на площадках, где, потея, воины вовсю орудовали деревянными мечами.

Не стоит и говорить, что мой страх, глухой к голосу рассудка, все возрастал так, что превратился в какое-то отвратительно скользкое живое существо. Я торопился — кухня, подвал, кладовые с амфорами вина и масла. Но и там я его не нашел.

В полдень я решился отправиться в покои Пелея. Можно представить мою неловкость — я никогда прежде не говорил со стариком наедине. Стража у входа в покои меня остановила. Царь отдыхает, сказали они. Он один и не желает никого видеть.

— А Ахилл… — я запнулся, заметив огонек любопытства в их глазах и понимая, что не следует давать лишнего повода к сплетням. — Царевич там, с ним?

— Он один, — повторил стражник.

Затем я отправился к Фениксу, старому советнику, присматривавшему за Ахиллом, когда тот был маленьким. Я едва не задыхался от страха, входя в его приемный покой, скромную квадратную комнату в самом центре дворца. Он сидел, разложив перед собой глиняные таблички со сделанными вчера метками — палочками и крестиками, — отметками тех, кто желал отправиться с отрядом против Трои.

— Царевич Ахилл… — сказал я. Говорил я отрывисто, голос срывался от охватившего меня ужаса. — Я не могу отыскать его.

Он поднял на меня глаза, изумленный. Видно, не слыхал, как я вошел; со слухом у него было неважно, и глаза, когда он встретился со мной взглядом, были белесыми и выцветшими.

— Пелей, верно, тебе не сказал, — проговорил он мягко.

— Нет, — язык мой словно окаменел, я едва мог им ворочать.

— Мне жаль, — в его голосе была теплота. — Он с матерью. Мать забрала его прошлой ночью, пока он спал. Они исчезли, никто не знает куда.

Уже потом я заметил красные отметины от собственных ногтей, вжавшихся в мякоть ладони. Никто не знает, куда. Может, на Олимп, куда мне никогда не попасть. В Африку, в Индию. В какую-нибудь деревеньку, где мне и в голову не придет его искать.

Мягкие руки Феникса препроводили меня обратно в мою комнату. Мысли мои отчаянно метались от одной идеи к другой. Вернуться к Хирону и просить совета. Бродить по окрестностям, зовя его по имени. Мать, должно быть, похитила его или обманула — своей волей он бы с ней не пошел.

Съежившись в нашей опустевшей комнате, я представлял себе, как это было — богиня, тянущаясь через нас, ее хладная бледность рядом с теплым сном наших тел. Ее ногти впиваются в его кожу, она поднимает его, шея ее серебрится в бьющем из окна свете луны. Его тело перевешивается через ее плечо — он то ли спит, то ли зачарован. Она уносит его от меня, как, должно быть, воин уносит труп. Она сильна, ей и одной руки хватит держать его.

Мне не было нужды дознаваться, отчего она его забрала. Я это знал. Она хотела разлучить нас, при первом же удобном случае, сразу, как мы покинули горы. Я злился — какими же глупцами мы были. Ну еще бы, она сделала бы это — как я мог думать, что мы в безопасности? Что защита Хирона сохранится и здесь, даже если прежде его защита сюда не простиралась.

Она унесет его в морские пещеры и научит презирать смертных. Станет питать его снедью богов и выжжет в его жилах человечью кровь. Сделает из него того, кого должно изображать на вазах, о ком слагают песни, кто пойдет сражаться с Троей. Я представил его в черной броне, темном шлеме, оставляющем открытым лишь одни глаза, бронзовые поножи закрывают ноги. Он стоит, в каждой руке по копью, и он знать меня не знает.

Время текло, обволакивало, погребало меня под своей тяжестью. Луна в окне потеряла свою округлость и обрела ее вновь. Я мало спал и мало ел, печаль приковала меня к постели, будто якорь. И лишь врезавшиеся в мою память слова Хирона заставили меня, наконец, подняться. Не сдавайся так же легко, как ты сделал это однажды.

Я пошел к Пелею. Я преклонил перед ним колена, встав на коврик, сотканный из ярко окрашеных пурпуром нитей. Он начал было говорить, но я его опередил. Одна ладонь моя легла на его колени, а вторую я протянул к его подбородку и коснулся его. Поза мольбы. Этот жест я видел много раз, но сам никогда так не делал. Теперь я был под его защитой, он должен был чинить со мной справедливо, согласно законам богов.

— Скажи мне, где он, — проговорил я.

Он не двинулся. Я слышал глухие удары его сердца. Я и не думал раньше, сколь близкими делает людей эта поза мольбы, как близко мы оказались друг от друга. Ребра его острились под моей щекой, кожа его ног была мягка и истончилась от старости.

— Не знаю, — сказал он, и слова его отдались эхом, заставив стражу взять оружие наизготовку. Я чувствовал, как их глаза буравят мне спину. Такая поза мольбы была редкостью во Фтии, Пелей был добрым царем и просящим не нужно было решаться на столь отчаянный шаг.

Я ухватил его за подбородок, притянув его лицо к своему. Он не противился.

— Я тебе не верю.

Молчание.

— Оставьте нас, — наконец сказал он страже. Они нерешительно потоптались, но подчинились приказу. Мы остались одни.

Он подался ко мне, и в самое ухо мне прошептал: — Скирос.

Место на земле, остров. Ахилл.

Когда я встал, колени мои болели, словно я долго простоял коленопреклоненным. Может, я и вправду долго простоял. Не знаю, сколько времени прошло, пока мы были там вдвоем в длинной зале царей Фтии. Я потом опустил глаза, как должно, но он теперь на меня не смотрел. Как благочестивый царь, он вынужден был ответить мне — потому что я обратился с мольбой, потому что так велел закон богов. Иначе он, конечно, не сказал бы ничего. Между нами будто повисло что-то темное, тяжкое, как ярость.

— Мне потребуются деньги, — сказал я ему. Не знаю уж, откуда взялись эти слова. Ни с кем я раньше так не говорил. Но терять мне было уже нечего.