Страница 18 из 69
Когда это нас утомляло, мы хватались за низко склонившиеся ветви ив и покачивались так, наполовину вылезши из воды. В тот день мы пинались, наши ноги то и дело переплетались, стараясь отбросить друг дружку или хотя бы уцепиться за ветки. Неожиданно для себя я отпустил свою ветку и обхватил его торс. «Ох…» — вскрикнул он от неожиданности. Хохоча, мы боролись, мои руки обхватывали его. Потом раздался громкий треск, его ветка сломалась, обрушив нас в воду. Прохладная вода сомкнулась вокруг, но мы продолжали бороться, скользя ладонями по коже.
Достигнув дна, мы все еще не оставили борьбы и азарта. Он дотянулся до меня, таща наверх, сквозь прозрачные воды. Сцепившись, мы спешили набрать воздуха и нырнуть снова.
Наконец, когда легкие наши запекло, а лица покраснели от долгих задержек дыхания, мы выползли на берег и легли там, среди осоки и камыша. Ступни зарывались в прохладный ил на урезе воды. Вода все еще бежала с его волос, я следил, как она струйками стекала по плечам, обрисовывая дорожками линии груди.
Утром его шестнадцатого дня рождения я проснулся рано. Еще прежде Хирон показал мне дерево на склонах Пелиона, где первыми должны были созреть фиги. Ахилл о них не знает, как уверил меня кентавр. День за днем я наблюдал, как блестящие налитые узлы плодов темнели, тяжелея от семян. А сегодня я соберу их ему к завтраку.
Это был не единственный мой дар. Как-то я нашел хорошо высушенный кусок ясеневого дерева и взялся резать по нему, придавая форму податливой древесине. Спустя два месяца появилась фигурка мальчика, играющего на лире, поднявшего голову к небу, рот его был приоткрыт, будто он пел. Идя, я взял фигурку с собой.
Фиги тяжело и утомленно покачивались на ветвях, их мякоть под шершавой кожей была податливой — еще пара дней и они бы переспели. Я собрал их в деревянную миску и бережно понес к пещере.
Ахилл сидел перед входом вместе с Хироном, ящики с новыми дарами от Пелея стояли, нераскрытые, у его ног. Я заметил, как расширились его глаза при виде фиг. Он вскочил и бросился к миске прежде, чем я успел надлежащим образом поставить ее. Мы наелись до отвала, наши пальцы и подбородки сделались липкими от сладкого сока.
В ящиках снова оказались туники, струны для лиры и на этот раз, к его шестнадцатилетию, плащ, окрашенный драгоценным пурпуром из раковин багрянок. Это был плащ царевича, будущего царя, и я увидел, что он рад получить этот плащ. Ему пойдет, я знал, пурпур будет выглядеть еще роскошнее рядом с золотом его волос.
Хирон также приготовил подарки — снаряжение для пеших походов и новый нож на пояс. И наконец, я протянул ему фигурку. Он ощупал ее, кончики пальцев касались маленьких зазубринок, оставленных моим ножом.
— Это ты, — сказал я, глупо улыбнувшись.
Он поднял глаза, и я увидел в них огоньки удовольствия.
— Я знаю.
Однажды вечером, спустя несколько дней, мы допоздна задержались у угасающих углей костра. В тот день Ахилла не было пол-дня — пришла Фетида и задержала его долее обычного. Теперь же он играл на лире моей матери. Музыка была тиха и ясна, как звезды над нашими головами.
Я услышал, как Хирон рядом со мной зевнул, устраивая удобнее подогнутые ноги. Спустя миг музыка смолкла, и голос Ахилла громко спросил из темноты: — Ты утомился, Хирон?
— Утомился.
— Раз так, мы оставим тебя, отдыхай.
Обычно он не уходил так скоро, не спросив меня, но я и сам устал, так что не был против. Ахилл поднялся, пожелал Хирону доброй ночи и повернулся идти в пещеру. Я потянулся, наслаждаясь еще несколькими мгновениями у костра, и последовал за ним.
В пещере Ахилл уже забрался на ложе, лицо его было влажным после умывания из родника. Я тоже умылся, холодная вода охладила лоб.
— Ты еще не спрашивал о приходе моей матери, — сказал он.
— Как она поживает? — спросил я.
— Она в добром здравии, — ответил он — как всегда. Вот почему я иногда и вовсе не спрашивал.
— Это хорошо, — я набрал пригоршню воды, чтобы смыть с лица мыло. Мы делали его из оливкового масла, и оно густо и маслянисто отдавало оливками.
Ахилл заговорил снова: — Она сказала, что не может увидеть нас здесь.
— Мммм? — Я не ожидал, что он скажет что-то еще.
— Она не может увидеть нас здесь. На Пелионе.
В его словах будто скрывался второй смысл. Я повернулся к нему: — О чем ты?
Его взгляд блуждал по потолку. — Она сказала… Я спросил, следит ли она за нами, — его голос стал громче. — Она сказала, что нет.
В пещере настала тишина. Ничего, кроме звука текущей воды.
— О…
— Я хотел сказать это тебе. Потому что… — он помедлил. — Подумал, ты захочешь об этом знать. Она… — снова помолчал. — Ей не понравилось, когда я спросил об этом.
— Она была недовольна, — повторил я. Голова закружилась, и его слова снова и снова возникали в сознании. Она не может видеть нас. Я вдруг ощутил, что озяб, стоя у родника, а полотенце все еще прижато к моему подбородку. Почти силой я заставил себя раздеться и подошел к ложу, полный надеждой и испугом.
Я откинул покрывало и лег на ложе, уже согретое его телом. Его взгляд был по-прежнему устремлен на свод пещеры.
— Ты… обрадовался ее ответу? — спросил я наконец.
— Да, — сказал он.
Несколько мгновений мы лежали в напряженной, ощутимо живой тишине. Обыкновенно перед сном мы шутили и рассказывали истории. Свод над нами был расписан созвездиями и, устав от разговоров, мы называли их друг другу. «Орион, — говорил я, следя за его пальцем. — Плеяды».
Но сегодня ничего такого. Я прикрыл глаза и подождал, долго, пока не решил, что он уснул. Тогда я повернулся посмотреть на него.
Он лежал на своем краю ложа, следя за мной. Я и не слышал, как он повернулся. Я никогда не слышал, как он двигается. Он был сейчас неподвижен, тою своей особенной неподвижностью. Я тяжело дышал, обнаженная откровенность темной подушки, разделявшей нас, пугала меня.
Он потянулся ко мне.
Соприкосновение губ, сладость его рта, вливающаяся в мой. Я не мог думать, не мог более ничего, кроме как впивать его, каждое его дыхание, мягкое движение его губ. Это было словно чудо.
Я трепетал, боясь спугнуть его. Я не знал, что делать, что ему понравится. Я поцеловал его шею, ложбинку груди и ощутил соленый вкус на губах. Он будто набухал под моими прикосновениями, созревал, словно плод. От него пахло миндалем и землей. Он прижался ко мне, до стона впиваясь в мои губы.
Он замер, когда я обнял его, кожа его была мягка, как нежнейший бархат лепестков. Я знал золотистую кожу Ахилла и изгиб его шеи, и остроту его локтей. Я знал, как на нем отражается наслаждение. Наши тела сомкнулись, будто ладони в рукопожатии.
Простыни обвились вокруг меня, он выдернул их из-под нас обоих. Воздух вокруг меня словно похолодел, и я вздрогнул. Его силуэт наложился на нарисованное звездное небо, Полярная звезда сидела на его плече. Его рука скользнула по моему животу, бурно вздымающемуся дыханием. Он ласкал меня нежно, будто касался тончайшей тканью, и мои губы приоткрылись навстречу его прикосновению. Я потянул его к себе, трепеща. Он тоже дрожал, и дыхание его было рваным, словно от долгого быстрого бега.
Кажется, я произнес его имя. Оно словно выдохнулось из меня, я был пустым, как подвешенный на ветру полый тростник. Время исчезло, было лишь наше дыхание.
Я ощутил его волосы под пальцами. Что-то росло во мне, кровь билась в такт движению его руки. Он прижался ко мне лицом, но я старался притиснуть его еще ближе. Не останавливайся, сказал я.
Он не остановился. Ощущение взрастало и взрастало, пока хриплый вопль не вырвался из моего горла, и во мне будто лопнул бутон, заставив с силой выгнуться.
Нет, мне было не довольно. Моя рука потянулась ко средоточию его наслаждения. Его глаза были закрыты. По его жаждущему дыханию я понял, какой ритм ему нравился. Мои пальцы не останавливались, подхлестываемые его ускоряющимися стонами. Его веки были цвета закатного неба; от него пахло увлажненной дождем землей. Рот его приоткрылся в беззвучном крике, и мы так тесно прижались друг к другу, что я ощутил его теплый выплеск. Он содрогнулся, и мы замерли, вытянувшись.