Страница 5 из 34
Осторожно, чтобы не зашуршал осыпающийся песок, не хрустнула под ногой сбитая осколками ветка, Иванов выбрался из окопа. Рядом чуть слышно шелестела трава под ногами товарищей. В лесной темноте друзья не были видны ему. Но он чувствовал их. Справа медлительно, выбирая каждый шаг, ступает Мансур. Слева — торопясь, иногда запинаясь, нетерпеливый Василь.
— Ложись! — шепотом передана команда откуда-то справа.
Долго лежали на прохладной пружинистой хвое, держа карабины наизготовку.
Вокруг по-прежнему было тихо и темно. Только где-то слева полыхнул в вышине желтоватый свет ракеты и, медленно опадая, процеженный сквозь кроны сосен, погас. Он совсем не проник под деревья; внизу ни на секунду не стало светлее.
Снова, передаваемая вполголоса, пришла команда:
— Встать! Вперед!
…Сколько прошли уже?
— Может, немцев впереди и нет? — шепотом спросил Василь.
Иванов не успел ответить.
Ха-ха-ха-ха-ха!.. — оглушил бешено торопливый дьявольский смех пулемета. В ритм ему впереди, в кустах, затрясся крохотный, словно сдавливаемый тьмой, комок тусклого багрового пламени, высветив снизу ствол сосны, край разлапистой елочки.
— Полундра! Полундра!.. — загремело, заглушая яростный клекот пулемета. Но впереди продолжало пульсировать его пламя, словно непрерывно моргал налитый кровью глаз.
Гулкий хлопок. Искры взлетели в черную тьму. Чья граната взорвалась возле пулемета?
Злобно пульсирующий глаз погас. Но там, где был он, замельтешили огоньки еще каких-то выстрелов, оттуда вынеслись, пропарывая темноту, кроваво-алые прочерки пулевых трасс.
— Полундра-а! — покатилось по лесу.
Иванов рванулся вперед, навскидку стреляя туда, откуда искрили трассы немецких пуль. Остановившись на секунду, вогнал в опустевший магазин новую обойму и снова побежал.
Под бушлатом стало жарко. Он рванул ворот, распахнул. А где Мансур, Василь?
«Не отстать бы!» — еще быстрее помчался вперед, прошибая собой густой колкий ельник. Ноги понесли куда-то под уклон, заскользили по сырой траве. Грудью врезался в пружинистый куст. Замер, прислушиваясь. Тихо… Ни выстрелов, ни голосов. Отер испарину со лба: «Где я? Отстал или вперед вырвался? А что, если поблизости никого из своих, только немцы? Подождать, послушать?» Ругнул себя: «Пересидеть хочешь? А ну, двигай! Ищи!»
Осторожно освободился от объявших его влажных упругих веток, стал огибать куст. И слушал, слушал… С надеждой и страхом.
Ничто так не гнетет в бою, как мысль, что ты отбился от своих, остался один, предоставлен сам себе. Пусть там, где твои товарищи и командиры, труднее, опаснее. Но недаром говорится: на миру и смерть красна.
Пробирался кустарником, весь настороже. Путь пошел в гору…
— Вань! — негромко окликнули слева.
— Василь?! — бросился на голос. — А я вас ищу!
— А мы тебя! По походке угадали.
Слышалось, как впереди шуршат ветви — кто-то из своих взбирается по склону. Продираясь через кусты, все трое поспешили следом. Не успели подняться наверх — в уши ударила неистовая стукотня немецких автоматов, откуда-то спереди.
Не сговариваясь, метнулись вправо.
Оголтелая пальба автоматов оборвалась так же резко, как и вспыхнула.
— Подымемся или подождем? — шепотом спросил Иванов.
— Чего сидеть! — Василь решительно шагнул вверх по склону.
Иванов не стал спорить.
Стараясь ни единым звуком не выдать себя, протискивались сквозь тугие, мокрые от росы кусты. Выше снова начался густой сосняк. Побрели через него.
Несколько раз где-то далеко позади и по сторонам вспыхивала беспорядочная стрельба. Кто-то еще прорывается из кольца? Значит, надо идти так, чтобы стрельба все время оставалась за спиной.
Прошли еще немного. И снова, еле слышные, зазвучали далекие выстрелы — на этот раз впереди.
Василь, только что бойко шагавший, обгоняя Иванова и Ерикеева, остановился:
— Немцы!
— Обожди паниковать! — Иванов поравнялся с Василем, послушал. — Не обратно ли идем? Уверен, что мы не кружим?
— Уверен!
— С твоей уверенностью, как с компасом, у которого стрелку заело.
— А с твоей осторожностью…
— Зачем спор? — неторопливо вмешался Мансур. — Советом надо.
Стрельба уже стихла. Трое стояли, сжатые непроглядной тьмищей ночного леса. Куда идти? Где свои? Где товарищи с катера? Где мичман, капитан-лейтенант Лысенко?
— Подождем, пока развиднеется! — предложил Иванов. — Утром по солнышку определимся, куда топать.
— Ждать надо! — поддержал его Мансур.
— Глядите, дождемся, — сердито сказал Василь. Но ему не оставалось ничего другого, как согласиться.
Наломали, стараясь не делать шума, лапника, улеглись на нем вплотную друг к другу, натянув на головы воротники бушлатов.
Иванов проснулся от холодка, пробравшегося через бушлат. Немножко посветлело. Не пора ли подыматься? И вдруг насторожился: шуршат ветки.
— Идет кто-то! — толкнул в бок Василя, и тот, а за ним и Мансур схватились за карабины.
Таясь за ветвями, Иванов следил. В сером полусвете между сосенками мелькнуло черное: фуражка, бушлат… Свой, флотский.
Иванов окликнул:
— Эй!
Бушлат мгновенно скрылся в хвое. Но через несколько секунд она шевельнулась. Из нее вышел круглолицый, губастый парень с новенькими, еще блескучими нашивками главстаршины на обшлагах бушлата; наизготовку он держал черный немецкий автомат. Разглядев, что перед ним матросы, главстаршина, поглядывая на них черными, чуть навыкате глазами, улыбнулся:
— А я иду, иду — ни флотских, ни армейских… Много вас тут? Кто командир?
— Много ли? — Иванов усмехнулся. — Сколько видишь — весь экипаж налицо. А командир… пока не назначали.
— Анархия — мать порядка? — усмехнулся старшина.
— Не хочешь ли занять свободную должность?
— Если потребуется… — Старшина на миг скосил взгляд на свои необношенные нашивки. Видно, всерьез принял слова Иванова. — Вы с какого корабля?
— С бэ-ка[8]. Дивизион капитан-лейтенанта Лысенко.
— Слыхал. Бычки-броняшки, гроза морей и рек. Главный и единственный калибр — один и две десятых. А я с «Верного». Знаете такой корабль? Главный калибр сто двадцать два.
— Видали твою посудину.
— Будем знакомы. Главстаршина Шкаранда.
Иванов назвал себя и товарищей.
— Садись! — пригласил он Шкаранду, показав ему рядом с собой на примятый лапник.
— Что ж, обсудим ситуацию, — солидно произнес главстаршина и обвел всех взглядом, в котором явно чувствовалось что-то начальственное. Но, очевидно, поняв, что его начальственный взгляд не внушил почтения, Шкаранда начал не с «обсуждения ситуации». Многозначительно сжав оттопыренные губы, расстегнул бушлат, вытащил из-под него сверток из плотно сложенной белой ткани, местами меченной синим и красным. Глянул на него, сунул обратно за пазуху, укладывая поудобнее, аккуратно застегнулся. Определенно ждал, какое все это произведет впечатление.
— Флаг? — заинтересовался Иванов.
Шкаранда с невозмутимой важностью на лице кивнул утвердительно.
— С твоего корабля?
— С неизвестного.
— Как это — с неизвестного?
— А вот так… — Шкаранда помолчал секундочку, очевидно для значительности, поправил свою фуражку, на которой вместо положенной ему обычной звездочки красовался золоченый командирский «краб». Явно дожидался, когда слушатели проявят нетерпение, начнут расспрашивать. Но сам не утерпел, заговорил: — Идем, слышим — стонет в кустах кто-то. Глядим — матрос раненый, бушлат нараспашку. Бредит, одно твердит: «Капитан-лейтенант убит, убит…»
— Это наш Лысенко! — перебил Василь Трында. — Никто, как он!..
— Обожди! — .остановил его Иванов. — Не мешай, пусть доскажет.
Проведя снисходительно спокойным взглядом по пылавшему нетерпением лицу Трынды, Шкаранда продолжил:
— Стали мы искать, где рана, чтоб перевязать, а он и затих. Я ему ладонь под тельняшку — может, сердце еще бьется? А там — флаг. Я и взял.
8
То есть с бронекатера.