Страница 30 из 34
Повреждение устранили за короткие часы, катер получил приказ вновь выйти в море, присоединиться к отряду.
До квадрата, где они должны были найти отряд, оставалось с полчаса хода. День еще не наступил, однако ночь уже ушла, и видно было далеко. С привычной настороженностью Иванов поглядывал на небо, готовый немедленно направить стволы пулеметов туда, где покажется вражеский самолет. Но еще не прояснилось. В такую рань немцы едва ли прилетят. Все чаще Иванов поглядывал вперед, на еще туманный горизонт: не покажутся ли знакомые силуэты катеров отряда? А может быть, еще раньше встретится какая-нибудь немецкая посудина? Ну, тогда держитесь, фашисты! Два года назад плыл он где-то здесь со своими нечаянными спутниками от мыса Херсонес, держась за кузов разбитого грузовика, а потом в найденном, на счастье, барказе. Тогда тоже смотрел во все глаза: не покажется ли враг? Но в том положении они были беззащитны и боялись, что он их увидит. Сейчас же Иванов жаждал встречи с врагом.
Не выпустить ни одного фашиста из Севастополя, обезвредить их всех и насовсем!
Два года назад Иванов и Василь Трында уходили из Севастополя с сердцами, полными горечи. А теперь? Позади освобожденные Новороссийск, Керчь, Феодосия, Ялта — города, в которые он с моря уже вошел освободителем. Сейчас он — на быстроходном катере с грозным оружием. Две торпеды, установка с реактивными снарядами, крупнокалиберные пулеметы — все наготове. Только бы увидеть врага!
Севастополь… Вернуться в него. Вернуться победителем. Об этом мечталось давно. Может быть, еще с того дня, когда плыли вчетвером — с Васюковым, Петей и Машей — от севастопольского берега, плыли в неизвестность. Где-то вы сейчас, друзья? В каких местах воюете? Живы ли? Почему, почему все-таки от Маши не пришло ответного письма?.. Но что это?!
— Слева по борту самолет! — крикнул Иванов и взялся за рукояти пулеметов.
Стоявший рядом лейтенант — командир катера — вскинул к глазам бинокль.
Но уже и без бинокля видна в розовеющем утреннем небе стремительная черная точка. Не точка — черточка.
Все ближе, крупнее… Иванов повернул навстречу ей турель с двумя ребристыми стволами.
Но лейтенант, опустив бинокль, спокойно сказал:
— Наш.
Теперь и без бинокля ясно: точно, свой! Штурмовик. Что же он заприметил в море? На кого заходит?..
Ага, теперь видно: повернул на длинную самоходную баржу. До этого она, сидящая низко, с приземистой надстройкой на корме, не была заметна — открылась взгляду только что, по ходу катера слева.
Но катер не изменил курса, не идет на сближение с баржей. Только сбавил ход. Что ж, правильно решил командир. Не надо мешать штурмовику. Он один разделается с этой длинной посудиной, наверное напичканной фашистами, не придется катеру тратить на нее драгоценной торпеды.
Пикирует!
Штурмовик коршуном ринулся на баржу. Но тотчас же взмыл вверх, отвалил в сторону. Почему не обстрелял? Баржа идет по-прежнему. Теперь, когда катер еще сблизился с нею, отчетливо виден беловатый бурун за кормой. Прибавила хода! «Курс норд-вест», — привычно определил Иванов. Баржа спешит к румынскому берегу. Наверное, в Констанцу, где немцы еще полные хозяева.
Все на катере сейчас следили за самолетом и баржей. Штурмовик сделал новый заход, низко, чуть не задев надстройку, промчался над баржей. Еще заход… Может быть, у летчика кончился боезапас? Нет, нет… Новый заход — и перед крыльями самолета, пронесшегося над баржей; проискрили желтоватые огоньки. Стреляет! Но почему не по барже, а мимо, поверху?
Прекратил огонь. Набрал высоту. Делает круг, другой… Улетел.
В чем же дело? Иванов глянул на командира. Тот через бинокль внимательно всматривается в баржу. Ход катера сбавлен до малого. До баржи еще далековато. Но можно различить: на палубе полно народу. Не уместились все внизу? Нет, не то…
Что-то сказав рулевому, лейтенант сам встал к штурвалу и нажал кнопку машинного телеграфа. Рассерженно взревели моторы. Корабль рванулся вперед.
Растет, растет впереди длинный темный корпус баржи… Но почему лейтенант, когда уже почти вышли на боевой курс, вдруг отвернул, повел катер параллельно ей?
Ага, теперь, кажется, понятно… Люди на палубе баржи — да ведь это женщины с грудными детьми! Суетливо мечутся, подымают детишек на руках, показывают: «Не стреляйте!» Так вот почему штурмовик, посновав над баржей и постреляв для острастки, не стал топить ее и улетел! Иванов в ярости стиснул пальцы на пулеметных рукоятках: «Гады фашистские, нашими людьми прикрываются!»
Теперь баржу и шедший параллельно ей катер разделяло расстояние не более чем в триста — четыреста метров. Отчетливо можно разглядеть женщин, у каждой грудной ребенок на руках. А немцев на палубе не видно. Даже возле задранного стволом в небо зенитного пулемета, установленного на треноге на крыше рубки, — никого. «Попрятались. Трусите!» — усмехнулся Иванов.
Лейтенант скомандовал сигнальщику:
— Просемафорь фрицам: стоп!
Замелькали рядом вспышки сигнального фонаря.
— Передано! — доложил сигнальщик.
Однако баржа продолжала идти прежним курсом. Даже, кажется, прибавила ход.
«Что же решит командир?» — Иванов внимательно вглядывался в баржу, на палубе которой продолжали метаться женщины, подымая на руках детей. Из-за них командир не прикажет открыть огня по барже, пусть она внизу битком набита немцами. Но и оставить в их власти наших людей — тоже нельзя. Уйдут, прикрываясь ими, а потом загубят и матерей и ребят. Известно — фашисты…
— Быстро вниз! — крикнул лейтенант стоявшему рядом радисту. — Вызвать боцмана, с собой сюда — два автомата!
— Есть! — прошмыгнул мимо Иванова радист, пулей слетел под палубу по крутому узенькому трапу.
Вот уже и радист и боцман — он же старшина мотористов, оба с автоматами, появились наверху.
На миг остановив взгляд на боцмане, лейтенант показал тому на Иванова:
— Автомат — ему. А вы — к пулеметам.
Взяв автомат, Иванов сунул в карман куртки длинную кривую, тяжелую от патронов обойму — запасной магазин, поданный ему боцманом.
— На левый борт! — приказал лейтенант Иванову и радисту. — Спрыгнуть на баржу, захватить рубку — обезвредить команду! Стрелять только в случае крайней необходимости и наверняка. Да не попадите в женщин! Немцев на палубу снизу не выпускать. Иванов — старший!
— Есть!
Повесив автомат на шею так, чтобы он держался понадежнее и в любую секунду был готов к стрельбе, Иванов выбрался из рубки налево, на покатую, скользкую от воды палубу и попрочнее, чтобы не сбросило, встал на ней, уцепившись рукой за ограждение рубки. Радист выбрался следом.
Иванов ожидал, что сейчас катер начнет сближаться с баржей, постепенно сбавляя ход. Но катер вдруг набрал скорость, круто отвернул от баржи вправо.
«В чем дело? Почему уходим?» — сначала удивился Иванов. Но когда через минуту, описав по воде петлю, катер вновь ринулся к барже, заходя ей теперь с кормы, Иванов понял: правильно решил командир, ведь с баржи могут открыть огонь, и притом безнаказанно. Заходить к ней с кормы, не подставляя борт, все-таки безопаснее.
Прямо по носу — белый бурун позади баржи. Все отчетливее видна кормовая надстройка. Иллюминаторы ее тускло блеснули в мягком свете раннего утра. Катер взял чуточку правее. Вот-вот пройдет впритирку, борт к борту.
Еще мгновение…
На надстройке, возле зенитного пулемета, мелькнула скрюченная черная фигура, слилась с ним. Воздух над катером рванули пули.
За спиной Иванова загремели оба его пулемета, у которых стоял сейчас боцман. Ярко-белые огоньки их пуль пролетели над баржей, обогнав ее, угасли далеко за нею. Но пули, кажется, не задели ни фашистского пулеметчика, ни пулемета на рубке: катер на быстром ходу подбрасывало на волне, и боцман, понятно, побоялся взять ниже, чтобы не попасть в женщин с детьми.
Огонь с катера, может быть, и не вывел из строя пулемета на барже, но все же заставил его замолчать — хотя бы на несколько секунд.