Ум, секс, литература

Дом пустой. В доме никого нет. Джек обходит весь дом, но Федю не находит. Джек поднимается на чердак.

И сразу же сталкивается с мерзкой рожей в мерзких очках и с мерзкой бородкой. "Чехов, блядь! Теперь, сука, не уйдешь!" - радуется Джек, Чехов бежит от Джека. Но от Джека действительно не уйдешь! Джек почти настигает Чехова и вдруг оказывается в большом, ярко освещенном зале.

Да здесь же не только Чехов! Здесь они все! Джек, готовясь к схватке, был вынужден прочесть не только Чехова, но и вообще тщательно изучить русскую литературу. Кровожадных гадин надо знать в лицо. Опытный полицейский всегда запоминает внешность преступника. Поэтому Джек моментально узнает и Толстого, и Достоевского, и Гоголя. Остальных Джек в лицо не знает, но сразу понятно, что остальные тоже русские писатели. В середине зала - распятая американская девушка, нежный перепуганный козлик. Кровожадные твари собираются отрезать ей верхние половые губы, ноздри, ушки, а также волосы под мышкой и на лобке. Федя уже сделал надрез на верхней половой губе.

Джек даже не пытается стрелять. Джек по опыту знает: потустороннюю тварь пулей не возьмешь. Джек сразу достает роман "Доктор Живаго", наиболее надежное в таких случаях оружие.

Но здесь собрались не только ожившие русские писатели: здесь и их персонажи. Здесь прямо самый настоящий русский литературный парад! Джека обступают все эти Сонечки, Анечки, Машечки, Женечки, Ванечки, Грушечки, Петечки, Наташечки и прочая вскормленная пастеризованным молоком русской литературы опасная сволочь. Толстой, Гоголь, Достоевский протягивают Джеку свои книги. Но Джек - полицейский, и его работа - не читать всякое говно, а уничтожать кровожадных потусторонних гадин. Джек приступает к работе.

Уже нет очков у Чехова. Чехов пытается найти очки, но не успевает. Ничего, он найдет их в аду, куда его снова отправляет Джек удачным ударом "Доктором Живаго". Джек бьет без передышки. И вот уже больше не опасен Толстой. Больше не опасен и Достоевский. Новый удар - и можно не ждать кровавых пакостей от Гоголя.

Джеку в душе даже немного жаль оживших русских писателей. Но что он может поделать? Джек должен защищать американскую демократию и беспечных козликов-американцев. В Америке все граждане имеют защищенное Конституцией право ставить, смотреть и читать все, что хотят, а не только, например, кровожадную гадину Чехова.

Джек не устает наносить удары "Доктором Живаго" направо и налево. Ну вот, вроде бы с писателями покончено! Теперь надо кончать с Федей и персонажами.

Очередь Феди. Прощай, Федя! Больше не возвращайся! С персонажами Джеку проще, чем с писателями. Все персонажи русской литературы какие-то все ущербные и физически неполноценные; так же активно, как писатели, они сопротивляться не могут.

Ну, вот и все. Последний персонаж; безголовая Анечка. Она и с головой была довольно средней красоты дамой, а без головы - просто хуй знает что! Что-то совершенно омерзительное!

Последний удар. "Убирайся в свой проклятый русский литературный ад!" напутствует Джек последнего персонажа перед последним ударом. Спасена распятая в центре зала очаровательная американская козочка, которой Федя успел все-таки надрезать верхние половые губы. Спасена Америка. Спасены демократия и свобода.

Джек звонит в Россию русским людям. Джек интересуется - когда ждать новых кровожадных гадин? Русские люди успокаивают Джека. Русская литература закончилась. По целому ряду причин русская литература прекратила свое существование. Джек может не волноваться: никаких новых Чеховых или там Толстых не предвидится. Но Джек не доверяет русским людям. На всякий случай Джек не убирает далеко "Доктора Живаго".

По-прежнему слюнтяи и гуманисты хвалят Джеку русскую литературу. Джек только смеется. Джек слишком близко видел эту русскую литературу, чтобы иметь по ее поводу еще какие-то иллюзии! Из всей русской литературы Джек ценит только роман "Доктор Живаго". На содержание романа Джек трижды срал, но сама книга вполне устраивает Джека по своим внешним данным, неоценимым в схватках с время от времени оживающими русскими писателями.

Вот, Лена, как. Вот так, Лена. Видишь, надежда есть всегда. Даже в конце века, когда с надеждой все так же ясно, как и с динозавром. Разве динозавр где-нибудь есть? Динозавра нет нигде! Динозавр очень давно ушел и унес с собой надежду.

Мы долго шли от памятника Достоевскому. Мы уходили от него как можно дальше. Лена на меня кричала. Лена считала, что мы зря ебались. Это был ненастоящий секс. Секс без ума.

Секс, Лена, не дым! Вот дыма без огня не бывает. А ум, Лена, не огонь! Секс может вполне обойтись без ума. Нет, конечно, лучше, чтобы он был с умом. Но он может быть и без ума. Но у нас-то секс был с умом! За ум отвечал Достоевский.

Лена холодно со мной попрощалась. Мы долго не виделись. Мы наконец увиделись. Лена снова говорила только о трансформациях "Вишневого сада" в "Вишневый ад". Снова замелькало имя Феди. Лена не хотела прикоснуться ни ко мне, ни к моему хую. Лена призналась: она боится проходить мимо памятника Достоевскому. Он мог обидеться, что возле него ебались. Конечно, он не обиделся! Он все понимает. Но береженого Бог бережет.

Я тоже боялся проходить мимо. Но Лене об этом не сказал.

Бог в конце века не бережет береженого. В конце века береженый уже сам должен беречь Бога. В конце века береженого может сберечь только конец века. В конце века конец занимает место Бога. Но конец века не универсальный Бог. Конец века отвечает только за говно и тишину.

В конце века становится много говна. В конце века перестают работать канализационные трубы. В конце века все говно и все говно. И я, Лена, говно. И ты, Лена, говно. Я не говно. И ты не говно. Но мы очень похожи на говно. А говно, Лена, все больше напоминает тебя и меня. Говно принимает человеческий облик. И не общечеловеческий, а вполне конкретный. В говне узнаешь себя и самых дорогих, самых близких, самых-самых тебе людей.

В конце века - тишина. Молчит ум. Молчит секс. Естественно, молчит литература. Литература в конце века сама тишина. А как может поверить тишина? Никак. Скорее, Лена, заговорят хуй и пизда.

Мы с Леной больше не встречались. Я не знаю, что с ней стало. Наверное, что-то хорошее! Но что точно - я не знаю. Но я уверен: все хорошо! Лена не превратилась в ностальгирующую пизду по советской эпохе. Лена не боится проходить мимо памятника Достоевскому. Лена не вспоминает больше "Вишневый сад" и его метаморфозы.

Сразу после Лены у меня появилась другая женщина: Цветаева. С ней мне было еще тяжелее, чем с Леной. С Ахматовой было лучше, но все равно тяжело. После Цветаевой и Ахматовой я надолго разочаровался в женщинах. По сравнению с Цветаевой и Ахматовой Лена - просто тихое курортное местечко. Просто ангел.

Прости меня, Лена! Если сможешь. Я не отдал тебе книгу "Буддизм в России". Я даже не помню, почему она так называлась и кого в ней было больше - буддизма или России. Я не воспользовался буддизмом. Но из пропасти жопы времени конца века не может вытянуть даже буддизм.

И женщина не может. Я ушел от женщины. Но далеко я не ушел. Я застрял где-то между онанизмом и гомосексуализмом. Кажется, я скоро вернусь к женщине.

Зато в конце века меньше Чехова. Явно меньше. Это единственное преимущество конца века. Пусть будут только фильмы категории "Б". Пусть будет индийское кино. Пусть будет опера Чайковского "Евгений Онегин". Пусть будет русская эстрада. Пусть будут тишина и говно в любых количествах! Пусть будет и мексиканский телесериал. Но только не Чехов! Чем больше Чехова, тем больше оторванных гениталий. Я не знаю, почему эти явления связаны, но они связаны. Пусть не будет ума и секса. Но пусть и Чехова тоже не будет. Я, Лена, вспоминаю советскую эпоху. Я разбиваю ее на кусочки и из кусочков складываю пасьянс. Но у меня ничего не выходит. И слава Богу, что не выходит! В эпохе нет ничего интересного. Так, одни только басни; и даже не Лафонтена. Там только Крылов.