Страница 4 из 16
Спустя много лет прилетел отголосок того пребывания в Смоленске. А ведь воспоминания-то приятнейшие!
Цесаревич отошел от окна, сел за стол… В тот знойный июль 1837 года он вынужден был не по своей воле покинуть возлюбленную. Выхода действительно не было. Он не принадлежал тогда и не принадлежит теперь себе.
А Василий Андреевич Жуковский торопил. Ему и так уж неловко было перед государем за этакое отклонение от планов путешествия.
Воспитатель цесаревича
После Смоленска по плану путешествия – Москва. Это примерно четыреста километров. Ныне часов пять езды на поезде. В ту пору скорость летом была примерно 12 километров в час. То есть ожидал цесаревича не один день пути. Есть о чем подумать в дороге. Да и времени на раздумья предостаточно. Цесаревич сидел молча, отвернувшись к окну. Думал, вспоминал, быть может, мечтал о чем-то своем.
Ну и Жуковскому было о чем подумать в эти часы. Ай как нехорошо все вышло. Как нехорошо! Он ведь все понял. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять. Любовью светились лица цесаревича и смоленской красавицы. Тут и вопросов задавать не надо – ясно, что не только танцевали да спектакли в театре смотрели. Ну а ежели так, каковых же последствий можно ждать от этих горячих встреч?!
Жуковский всем своим существом ощущал ответственность за цесаревича, за его поступки. Ну так что же поделаешь-то – не смог его воспитать сухарем и аскетом. Воспитывал в нем чувство прекрасного, приобщал к изящной словесности, к шедеврам русской литературы, а шедевры-то, они ведь далеко не чужды любви…
В.А. Жуковский.
Художник К.П. Брюллов
Да и самому Жуковскому не чуждо это высокое, всепобеждающее чувство.
Сложна судьба поэта и воспитателя, сложна и полна любовных коллизий.
Он и сам не сразу узнал о всех пикантных подробностях своей биографии, не ведал о том, что в той семье, в которой впервые увидел и ощутил себя человеком, он был незаконнорожденным, что в иных – но не в его случае – звали бы его с насмешками, как случалось в России, безбатешным, или байстрюком. А между тем был он кровным сыном помещика Афанасия Ивановича Бунина, но сыном от пленной турчанки по имени Сальха. Родился Жуковский 29 января 1783 года в селе Мишенском Белевского уезда Тульской губернии. Село находилось в трех верстах от Белева. Но почему же тогда Жуковский? Ведь в ту пору было принято давать незаконнорожденным детям собственную фамилию, правда, в усеченном на один слог виде. К примеру, внебрачный сын князя Трубецкого Иван Иванович стал Бецким, сын Репнина получил фамилию Пнин, ну и так далее. Ну а здесь и так фамилия отца была коротка – и усекать нечего. Не делать же фамилию «Нин»?! Но дело даже не в этом. Помещик Бунин нашел еще более безопасный для своей репутации способ. Он дал сыну фамилию жившего в его усадьбе бедного дворянина Андрея Григорьевича Жуковского, который согласился признать ребенка своим сыном.
Началось же все с шутки. Провожая своих крестьян на театр военных действий, помещик попросил: привезите, мол, мне в жены молодую турчанку, а то жена совсем старой стала.
И ведь привезли турчанку-то! Да только в жены ее Афанасий Иванович, конечно, не взял, во-первых, потому что неровня она, но, главное, потому что женат был, растил пятерых детей и не было никаких раздоров в семье.
В ту пору внебрачные связи помещиков с крепостными барышнями были делом нередким, нередким было и рождение внебрачных детей. Не сразу, судя по году рождения поэта, но помещик Бунин все же положил глаз на пленную турчанку. Была она работящей, скромной поведением своим, услужливой. Жила во флигеле для прислуги. Туда-то и стал наведываться тайком помещик, когда подросла его пленница. Привезли ее пятнадцатилетней. Не одну привезли, с младшей тринадцатилетней сестрой. Причем обе, видимо, полагали, что попали в гарем к русскому властителю. Да только младшая умерла вскоре от чахотки, а старшая оказалась пассией барина, когда вошла в возраст девицы. До того времени она прислуживала сестрам будущего поэта, причем заслужила к себе доброе отношение. А вот как подросла, родила барину ребенка и получила вид на жительство в России. Документ так и именовался: «К свободному в России жительству».
Она не стала крепостной. В документе же говорилось, что пленена она была при взятии нашими войсками города Бендер в 1770 году «с прочими таковыми же в полон и досталась майору Муфелю, и того же году оным майором по выезде в Россию отдана им Бунину на воспитание, и по изучении российского языка приведена была в веру греческого исповедания, при чем восприемниками были жена Бунина Марья Григорьевна и иностранец, восприявший же веру греческого исповедания Дементий Голембевский».
Так и превратилась Сальха в Елисавету Дементьевну Турчанинову (отчество по имени восприемника при крещении). Указывались также основные приметы – то, что была она «росту среднего, волосы на голове черные, лицом смугла, глаза карие».
Трудно сказать, на каком бы положении был в семье сын Сальхи, но судьба определила ему роль хоть и внебрачного сына, но оказавшегося на положении особом. Дело в том, что за два года до рождения будущего поэта, в 1781 году, в Лейпциге внезапно умер сын Буниных. Два года – срок, конечно, недостаточный для того, чтобы могла стихнуть боль по безвременно ушедшему сыну, да и вообще такое горе неизлечимо, но все же это время, которое позволило здраво взглянуть на то, что ожидало семью. Девицы подрастали, но сына – наследника – не было.
Историк и биограф В.В. Огарков писал по поводу супруги помещика:
«Жена Бунина, Марья Григорьевна, урожденная Безобразова, кроткая и умная женщина, являлась в окружавшей ее среде сравнительно развитым человеком, что доказывается и тем образованием, которое она сумела дать, несмотря на невыгодные для этого тогдашние условия, своим дочерям и Жуковскому. Сам Бунин, очевидно, тоже не был из породы Митрофанушек – весьма распространенного типа того времени. Достаточно сказать, что единственный горячо любимый сын Буниных учился в университете в Лейпциге…»
Все эти факты особенно важны для оценки педагогических способностей Жуковского и его мастерства как воспитателя. И не только этого. Важно понять, почему его воспитанник цесаревич Александр вырос таким, каким вырос. В данном случае берем лишь одно направление – «материю любви».
Материя любви… Ныне это выражение и в названия фильмов и книжных глав попало. А откуда оно? Все из того же Золотого века Екатерины Великой, который много, очень много дал России. Так вот, когда государыня приблизила к себе Потемкина, примчался к ней брат Григория Орлова Алехан – так его звали и братья, и сослуживцы, – ну и сразу с вопросом: «Да или нет?» А государыня ему: «Ты об чем, Алехан?» А тот и ответил: «По материи любви!»
Любовь, она движет миром. Любовь поражает в равных степенях и простолюдина, и господина, от нее не уберечься никому. И титул цесаревича, и даже титул императора не могут оборонить от нее, разумеется, когда надо бы оборонить, когда любовь, может, позовет к той, которая не может по династическим правилам стать второй половинкой или когда она заставляет государя презреть семейные узы.
Проповедник суфизма Ал-Хамадани (1048/9—1138) учил: «Жизнь познается только в любви, а без любви найдешь лишь только смерть».
Это ли не объяснение трагедии любви, прошедшей через всю жизнь и самого воспитателя цесаревича Василия Андреевича Жуковского, и через семью или даже, можно сказать, семьи его воспитанника цесаревича, впоследствии императора Александра II, да и через судьбы его родных братьев великих князей Константина и Николая, о чем мы тоже поговорим в книге.
В судьбе наставника цесаревича поэта Жуковского, конечно, огромную роль сыграло его личное воспитание. Супруга его отца – Марья Григорьевна – фактически взяла на себя роль матери будущего поэта. Она ничем не отделяла его от своих детей, столь же серьезно занималась его воспитанием и столько же пристально руководила его образованием. Но в том-то и дело, что детьми-то ее кроме Василия Жуковского, которого она полюбила как родного сына, потеряв сына единственного, были девочки. Когда дочери подросли, Марья Григорьевна Бунина особенно привязалась к малышу, причем стала относиться к нему как к родному сыну. Ну а то, что он явился плодом любовных похождений мужа, видимо, не очень сильно ее тревожило – в ту пору бывало всяко. Иные барыни сквозь пальцы смотрели на этакие вот измены, чисто физиологические, ибо какие уж там могли быть романы любовные с прислугой?! Тем более женщины зачастую прежде мужей своих теряли интерес к усладам любви. А в данном случае известно, что своего ребенка Бунины после смерти сына завести уже были не в состоянии, причем по вине именно Марьи Григорьевны.