Страница 5 из 16
Так что Василий Андреевич был обласкан супругою отца, словно родной сын, а что касается матери, то и сказать трудно, что он знал о своем происхождении в годы младенчества. Марью Григорьевну нельзя назвать его мачехой. Какая мачеха при живой матери? Скорее к ней может подойти определение – вторая мать. Причем, по влиянию на Василия Андреевича, она выходила на первые роли, но не потому что от этих первых ролей отказывалась родная мать, а просто потому что у родной матери не было таких возможностей, которые были у Марии Гавриловны Буниной.
Биограф отметил, «что многие элегические ноты поэзии Жуковского обязаны тому факту, что мать его являлась рабыней в доме, ставшем сыну родным».
Известно, что на творчество каждого поэта влияет обстановка в семье, в которой он воспитывался.
Жуковскому вполне хватало материнского тепла, поскольку обстоятельства сложились так, что он получал это тепло не только от родной матери, но и от супруги отца, которая отчасти стала его второй матерью. Он оказался воспитанником женского общества – мать, супруга отца, старшая сестра, которая одновременно была крестной матерью, и племянницы – дочери старших сестер.
Именно это отложило отпечаток на его отношение к воспитанию цесаревича. Безусловно, понимая важность для России военного дела и необходимости воспитания будущего императора воином, он противился резких, по его мнению, перегибов, которые нередко получались в результате такого воспитания. Откровенно говорил, что слишком военизированное воспитание может привести к тому, что будущий император «привыкнет видеть в народе только полк, в Отечестве – казарму».
Когда восьмилетнего цесаревича император Николай Павлович взял на развод караулов, Жуковский написал письмо императрице Александре Федоровне:
«Я в газетах прочитал описание развода, на котором наш маленький Великий Князь явился верхом и пр. Эпизод, государыня, совершенно излишний в прекрасной поэме, над которой мы трудимся. Ради Бога, чтобы в будущем не было подобных сцен. Конечно, зрители должны восхититься появлением прелестного младенца; но какое же ощущение произвело подобное явление на его разум? Не понуждают ли его этим выйти преждевременно из круга детства?»
Жуковский через романтическую литературу, властвующую в то время над умами читателей, прививал у цесаревича любовь к прекрасному, ну а что может быть прекраснее прекрасных женщин?
Получив хорошее образование, Василий Андреевич преподавал дочерям своих сестер, своим юным племянницам, изящную словесность и другие науки. И тут его озарила любовь к одной из племянниц, перекроившая всю жизнь поэта. Он влюбился в дочь своей сестры Екатерины Афанасьевны Машеньку – Марию Андреевну Протасову.
Биограф Жуковского В.В. Огарков отметил:
«Окруженный такими друзьями, из которых некоторые отличались чуткостью и восторженностью, убаюкиваемый их нежными заботами и попечениями, поэт рано взрастил в себе то отчасти сентиментально-платоническое уважение к женщине, которое было так свойственно и многим героям его баллад и элегий. Это молодое и восторженное женское общество являлось постоянной аудиторией поэта: ему он поверял свои вдохновения, его одобрение служило для него критической меркой, а восторг, с которым встречались им творения юноши, – наградой. Вся эта ватага молодежи бегала по саду, полям и лугам; среди помянутого общества в разнообразных и живых играх невольно возбуждалось воображение, совершался обмен мыслей и укреплялись симпатичные связи. Стоит прочесть письма поэта к ставшим взрослыми членам этого детского кружка, – письма, исполненные нежной дружбы и, до самой старости Жуковского, какой-то трогательной скромности, – чтоб видеть, насколько сильны у него были связи с друзьями детства, а также и чистую, голубиную душу поэта. Укажем здесь, кстати, и на то, что упомянутый выше девственный ареопаг с ранних лет направлял Жуковского на путь девственной, целомудренной лирики».
Воспитание в чисто женском обществе наложило на него, как отметили биографы, серьезный отпечаток. Ведь женщин он видел не только в роли своих воспитателей, но детское общество состояло тоже из девочек.
Когда Василию Жуковскому исполнилось 14 лет, Марья Григорьевна Бунина отвезла его в Университетский благородный пансион. Помогал в устройстве давний ее знакомый директор Московского университета с 1796 по 1803 год Иван Петрович Тургенев (1752–1807). Он был действительным тайным советником, состоял в масонской ложе Новикова.
В университете – мужской коллектив. Появились друзья из довольно известных семей России. В их числе сыновья директора Московского университета Александр и Андрей Тургеневы. Дружба с Александром Ивановичем Тургеневым (1784–1846) продолжалась до кончины Тургенева. Но эти друзья почти все сплошь были членами тайных обществ, что и Жуковского привело в масоны. Вот и получилось, что воспитатель будущего русского самодержца, то есть человека, который готовился заступить на пост, совершенно антимасонский, сам был вольным каменщиком, то есть принадлежал к тайному обществу, созданному для сокрушения монархий, а в первую очередь – русского православного самодержавия.
Отсюда, от этого общества, у Жуковского появилась приверженность к мистике. Именно в пансионе, где большое значение уделялось творчеству воспитанников, Жуковский в 1797 году написал «Мысли при гробнице». Эти мысли навеяло печальное для него известие о смерти старшей сестры и крестной Варвары Афанасьевны Юшковой.
А потом были опубликованы «Майское утро» (1797), «Добродетель» (1798), «Мир» (1800), «К Тибуллу» (1800), «К человеку» (1801) и другие. Тогда же попробовал свои силы и в переводе романа Коцебу «Мальчик у ручья» (Москва, 1801).
Жуковский, как отмечал биограф В.В. Огарков, вырос «в религиозной семье, где соблюдение обрядов считалось безусловно необходимой обязанностью». Огарков писал: «Ребенком он часто ходил в церковь, слушал там певчих, целовал образа и херувима на царских вратах. Его душу, склонную от природы к умилительным созерцаниям, настраивали на религиозный лад те поминальные службы по его отцу, которые справлялись целый год в их сельском храме. Особенность его положения в семье Буниных, где он все-таки был «приемыш», тоже давала пищу для меланхолических размышлений, естественным переходом для которых является религиозное настроение, и обращение опечаленной души к Высшему Существу, способному устроить «все к лучшему». В этих далеких, но могучих впечатлениях детства, резкими чертами запечатлевшихся в сердце, можно найти немало причин тех мистических и сентиментальных произведений, которыми изобиловала поэзия Жуковского. И религиозные мотивы удерживали от активного участия в выполнении антигосударственных задач, которые ставила принадлежность к тайному обществу. Насколько? Ответить на этот вопрос сложно. Почти невозможно.
Все творчество Жуковского пронизано любовью, ведь основу составляют самые различные, порою очень острые любовные истории, названные автором романтическими балладами.
Конечно, все это настолько охватило Жуковского на всю жизнь, что он и воспитаннику своему привил романтические чувства. Ведь, пока Жуковский подрастал, мужал, вокруг него кипели любовные драмы и трагедии в судьбах его сестер. Сестры были значительно старше него, а потому не все в их жизни было понятно, да и не все известно. Другое дело – племянницы. С ними сложились самые добрые, чуткие отношения.
Если племянницы – дочери старшей сестры – были почти что его сверстницами, то дочери Варвары Афанасьевны, его крестной матери, моложе. Перед ними – Марией и Сашенькой – он уже выступал как учитель…
Жуковский, всегда принимавшийся серьезно за всякое дело и желавший во всякой области знания «объять необъятное» – за что удостаивался от друзей добродушных насмешек, – составил обширный педагогический план. При обучении своих воспитанниц он хотел пополнять и расширять собственное образование.
В составленную Василием Андреевичем программу входил разбор произведений Державина, Шиллера и Гете, Шекспира, Расина, Корнеля, Вольтера, Руссо. Предметом изучения он сделал и произведения античной литературы. Познакомил племянниц с произведениями Ювенала и Горация.