Страница 28 из 94
Я обхватила его за шею и прошептала:
— Прости, дорогой.
— И ты меня. Полный отстой.
— Да, так и есть, — согласилась я шепотом, и увидела его напряженные глаза на себе.
Затем он тихо спросил:
— Отчего умер твой отец?
— Гепатит С, — ответила я. — Никто не знает, как он заразился им, но, когда он был моложе работал на скорой помощи, возможно, подцепил на одном из вызовов. Он сидел в нем целую жизнь, прежде чем его выявили. Он почти уже умирал, когда ему пересадили донорскую печень, но эта инфекция поразила и ее, но он прожил целых двенадцать лет после пересадки печени.
— А твоя мама ненавидела его, потому что...?
— Мама ненавидела его за то, что он влюбился в свою партнершу на неотложке, они поженились ровно через две недели после развода. Мама чувствовала себя униженной, и я понимаю ее. Но он искренне любил Донну. Я имею в виду, он просто обожал ее, хотя это выглядело ужасно, что он встретил ее после того, как женился на маме. Мама не стерва и не сумасшедшая, она не оказалась его второй половинкой, а Донна оказалась. Он всю свою жизнь испытывал вину и ясно говорил это маме, но она не простила его. Мама не вышла второй раз замуж, к сожалению, для нее папа был ее второй половинкой, и она искренне его любила, обожала, поэтому ее сердце разбилось, так и не зажило.
— Заставляет задуматься, почему мы совершаем подобное дерьмо, — пробормотал он, и я вынуждена была признать, что была согласна с ним в этом вопросе.
Хотя, четыре месяца и три дня, я не во всем с ним соглашалась.
— Почему твой брат хочет сломать шею твоей бывшей жене? — Спросила я, он покачал головой, но улыбнулся.
— Потому что он любит меня, а она сделала меня несчастным на десять лет. Пока мы росли вчетвером были очень близки, и иногда, честное слово, Тесс, иногда мне кажется, что единственное, чего хочет Леви в своей жизни — увидеть меня, Джилл и Лауру счастливыми. Он не женат, никогда не был женат, посвятил свою жизнь карьере в летней Лиге по софтболу, сезонным билетам на «Бронкос», переводит все отношения в горизонтальную плоскость и занимается семьей. Мы все называем его нянькой, его телефон стоит первым для экстренной ситуации в школах детей, он не способен застолбить за собой последнее место за обеденным столом в доме матери в День Благодарения, и он таскает свою задницу, посещая каждый дом на Рождество.
— Я не знаю, хорошо это или попахивает немного безумием, — осторожно призналась я.
— Я тоже, детка, и не ты одна. Я понимаю, что он сопротивляется. Были времена, когда я задавался вопросом, стану ли отцом и позволю ли хорошей женщине войти, черт побери, в мою семью, потому что никто из нас не понимает, почему он так, мать твою, себя ведет, и как мужчина, я смотрю на своего сына, который произошел из моего семени, и задаюсь вопросом, много ли во мне дерьма. Но опять же, каждый должен жить своей жизнью, и, если зверь живет внутри тебя, должны быть яйца, по крайней мере, попытаться приручить его. Но зверь не живет внутри него.
Это не означает, что я не подумывал гульнуть от ОЛевии, которая была болью в моей заднице, но во мне такого дерьма не оказалось. Но когда наша жизнь стала совсем невыносимой, я больше не мог ее переносить, у меня был выбор — остаться со всем этим бардаком на всю свою жизнь, воспитывая сыновей, и мне казалось это правильным, хотя на самом деле, не так, или уйти из этого бедлама, показав им, что важно быть мужчиной и найти свое счастье. Я сделал выбор за себя и за них. Леви не понимает, что жизнь так или иначе всегда будет заносить тебя в угол, от этого убежать нельзя. Он продолжает жить той жизнью, которая для нас закончилась уже много лет назад. Мы уже не живем с мамой и не делаем уроки за кухонным столом. Вся наша семья изменилась, та жизнь в прошлом, ему нужно создать свою собственную жизнь и свою собственную семью.
— Ты говорил ему об этом?
— Заставить моего брата выслушать — все равно, что убедить его простить ОЛевию или отца. Такого просто не может быть.
— Моя сестра живет в Австралии, а мама — во Флориде, — сказала я, он усмехнулся и отпустил мои волосы, обвив руками меня.
— Наконец, две эти вещи, говорят о моей Тессе, что это удача.
Я расслабилась на его теле и произнесла:
— Я скучаю по ним каждый день.
Его глаза переместились на мое лицо, он пробормотал:
— Да.
— День Благодарения выглядит отстоем. Я либо еду во Флориду и справляю с мамой, это нормально, но совершенно не напоминает празднование с детьми, которые громко задают вопрос — какую девушку наш развратный брат собирается привести на ужин? Или мама уезжает в Австралию, и мне нужно найти самой подругу, готовую пригласить меня на халявный ужин. Это еще хуже.
На коже вокруг его глаз появились маленькие морщинки, и он пробормотал:
— Моя бедная Тесс.
Я подвинула на полдюйма поближе голову, пальцы сжались на его шеи на секунду, а потом тихо сказала:
— Мне кажется, что со стороны мои слова звучат ужасно, но, на самом деле, все не так. Все эти встречи основаны на любви, своей истории и верности, поэтому этот праздник красивый, потому что любая альтернатива не будет иметь ничего общего с семьей, где бы ты не был?
Брок не ответил. Вместо этого он в течение долгих секунд смотрел на меня, потом его рука скользнула в мои волосы, он перекатился, я снова лежала на спине, а он — на мне, и его рот захватил мой, он совершил жесткий, глубокий, влажный поцелуй, перехвативший у меня дыхание.
Когда он поднял голову, я попыталась вернуть контроль над своим дыханием и некоторыми частями тела, он спросил:
— Ты голодна, детка?
— Да, — выдохнула я, это было правдой, я, действительно, проголодалась, но была бы счастлив поесть позже, на следующий день во время ланча.
Брок улыбнулся и при виде улыбки на его красивом лице, его твердом теле, вытянувшимся на мне и моих губ (и других местах, кроме губ) все еще покалывающих от его поцелуя, я снова потеряла контроль над некоторыми областями тела.
Поэтому, чтобы отвлечься от него и от того, как он влиял на некоторые части моего тела, я выпалила:
— Мне кажется, что на спине блузки останется сок от эскимо.
— Я оплачу химчистку.
— Хорошо. Но я надеру этому соку задницу ручной стиркой.
Он снова улыбнулся.
Затем спросил:
— Сникердудлс?
Судя по его глазам, он понял, что я заметила, что это любимое его печенье.
Поэтому пожала плечами и сказала:
— Первый раз, когда я их сделала, ты съел семь и тебе больше всего понравились с корицей. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они тебе очень понравились.
Он покачал головой, все еще улыбаясь, пробормотав:
— Никаких заигрываний, никакого вранья, никакого дерьма.
Что я могу сказать? Это правда.
Поэтому я промолчала.
Он прошептал:
— Давай тебя накормим.
Потом он удивил меня, схватив за руку, подняв с дивана, а затем потащил на кухню.
Потом он накормил меня.
Затем съел три печеньки.
Потом отвел меня в постель.
* * *
Боже. О, Боже.
— Черт, Тесс, — зарычал Брок, я уже была не в состоянии восседать на нем, поэтому упала на кровать рядом с ним, после того, как жестко скакала, опускаясь на всю длину его члена, пока его пальцы одной руки сжимали мое бедро, а большой палец другой продолжал надавливать и кружить вокруг клитора.
Ошеломленные глаза сосредоточились на нем, так как между ногами била дрожь, поднимаясь по бедрам, согревая живот, скользя вверх к набухшей груди, пыткой шелковой ткани отзывающейся в моих сосках, даже череп покалывало.
Я скакала на его члене, двигая бедрами, пройдясь пальцами по его лицу, заскользив по его горлу, затем вниз к гладкой, прочной стене его груди, не отводя глаз от его возбужденных, похожих на ртуть, глаз, прошептав:
— Боже, дорогой, ты так чертовски прекрасен.
От моих слов, он с такой силой подался бедрами вперед, что я чуть не взлетела, потом тут же приподнялся, обхватив меня руками, и повалил на спину. Его бедра молотили по моим, большой палец все еще был у меня на клиторе, он захватил мой рот в жгучем горячем поцелуе и не отпускал, даже когда я бубнила, предупреждая о быстром приближении оргазма, ему в рот. Он все равно не отпускал, несмотря на то, что я била его, словно в конвульсиях, рукой по спине, другой же ухватила за волосы, мои ноги молотили по кровати, бедра приподнимались, я взорвалась резким криком на его язык.