Страница 8 из 24
- Даже и не знаю, что это такое, об этом и не стоит говорить, - раздраженно ответил Александр Николаевич.
Но минут через пять, уходя и посмотрев на приставленный к его письменному рабочему столу столик с периодикой, Егор Владимирович увидел отложенные два номера «Гласности», да не такие, как распространяли мы и видел он, а на первоклассной бумаге, с четкими крупными шрифтами, отпечатанные специально для членов Политбюро.
В результате эффективность наших публикаций была поразительной и с ночи выстраивалась очередь у двери квартиры Кирюши Попова, чтобы попасть на прием. Принимали мы всех и это была чудовищная, каторжная работа с раннего утра до глубокой ночи, а ведь среди приходивших была немалая доля сумасшедших, провокаторов, просто тяжело больных или глубоко несчастных людей, кому невозможно было помочь. Наши публикации оказывались очень действенными в том числе и потому, что «Гласность» постоянно пытались уличить в ошибках или хотя бы в какой-то заинтересованности.
Отец Георгий (Эдельштейн), о преследовании которого была заметка, кажется, в номере шестом, впоследствии мне рассказывал:
- Сперва приехала с проверкой дама из «Комсомольской правды», потом — две из райкома партии, потом — из Костромского обкома вместе с корреспондентом «Известий», потом были двое из «Правды» и кто-то из прокуратуры. Всего было семь проверяющих по одной маленькой заметке.
В результате, к нам начали присылать своих жалобщиков даже сотрудники Генеральной прокуратуры СССР. Схематически это выглядело так. В каком-то мелком районом городке секретарше председателя исполкома понравился домик одинокой и беззащитной бабки. Без большого труда под каким-то предлогом, скажем за неуплату налога за огород, бабку из дому выкинули и новая владелица поздравляла себя с новосельем. Бабка, естественно, шла с жалобой к ее начальнику, который, вероятно, спал с секретаршей и все произошло с его ведома и при его помощи. Понятно, куда председатель посылает бабку. Та идет к прокурору, прорывается в газету, пишет заявление секретарю райкома партии. Все они в этом маленьком городке водку пьют вместе и бабку в упор не видят, говорят и пишут ей разнообразные наглые, первые пришедшие им в голову, чаще всего их самих дискредитирующие и, к тому же, взаимоисключающие отказы.
Но бабка оказывается упорной, да и деться ей некуда. Она едет в область, где по каким-то причинам (может быть, район очень передовой по сдаче металлолома, может быть есть какие-то личные связи у районного и областного начальства) все происходит точно так же. У бабки масса диких, разнообразных отрицательных ответов, все районное и областное начальство уже ее люто ненавидит (она ведь теперь жалуется и на них), грозит ей психушкой, но она вырывается и едет в Москву — в Генеральную прокуратуру СССР. Дежурный прокурор — человек незлой и все понимающий, смотрит ее бумаги, выслушивает и в общем-то хотел бы помочь, но собрать из-за бабки специальную группу Генеральной прокуратуры и начать войну со всем областным и районным начальством, где уже все нарушили элементарные законодательные нормы, а теперь повязаны этим мелким для них делом, дежурный прокурор просто не в состоянии. И он говорит бабке:
- А вы пойдите в «Гласность» - у них свои методы.
Бабка выстаивает очередь, приходит к Леше Мясникову, который заведует у нас приемной и не только хорошо пишет, но искренне любит всех несчастных, которые к нему приходят. Появляется статья или заметка, а за ней семь проверок, пытающихся нас в чем-нибудь уличить, но семь проверок в том числе из «Правды» и ЦК КПСС делают свое дело и героическая бабка в результате получает свой дом обратно, а ни в чем обвинить нас никому ни разу не удалось. А в приемной Генеральной прокуратуры теперь уже и посетители рассказывают друг другу о всесильной «Гласности».
В «Гласности» не берут не то, что денег — даже мельчайших подарков — скажем, нескольких яблок. Разговор с посетителем состоит из трех этапов: обстоятельный рассказ пришедшего, просмотр всех документов, которые он принес, а потом — многочисленные вопросы сотрудника редакции. И бесчисленные сумасшедшие и лгуны, пришедшие как по личным соображениям, так и по поручению, как правило, изобличаются. Что не мешало мне, конечно, иметь два или три проекта вечного двигателя и несколько средств от всех болезней — «в особенности неизлечимых». К сожалению, все это попадало в КГБ при очередном разгроме «Гласности».
А тем временем вслед за «Гласностью» разливалось по всей стране море независимых самиздатских газет и журналов. Через два месяца вышел первый номер газеты «Экспресс-хроника». Юра Скубко и Виктор Кузин, создавшие довольно радикальную «Перестройку-88» (отколовшись от «Демократической перестройки») услышали по радио о появлении журнала «Гласность» и вскоре принесли мне первый номер своего журнала «Точка зрения», Нина Петровна в седьмом номере «Гласности» уже обстоятельно рецензировала сразу два номера их журнала. Вскоре появился православный журнал «Выбор», «Информационный бюллетень по репатриации евреев», «Аусерклис» в Литве, «Земля», «Референдум», «День за днем», армянский вариант «Гласности» - «Репаракутюн» и сотни, если не тысячи других. Появились уже не только общественно-политические, а посвященные различным областям культуры самиздатские журналы: литературные, «Сине-фантом», исторические. Это были единственные во всей истории России четыре года подлинной свободы слова, далеко превосходящие и по длительности и по объему и, главное, по значительности бесцензурный 1905 год, когда все ограничивалось только сатирическими журналами и длилось очень недолго. Опорой этого взрыва свободы слова было все растущее демократическое движение, сотни дискуссионных клубов, местных общественных организаций, национальных и религиозных движений, а вскоре и первых независимых профсоюзов, возникавших по вей стране. КГБ оказался неспособным удержать эту гигантскую народную волну в запланированных ими (при приходе Горбачева, при нашем освобождении из тюрем) рамках, но активно с ней боролся. Повсюду шли столкновения, разгромы, избиения демократов (убийства начались позже).
Уже в конце июня восемьдесят седьмого года Андрей Шилков и Митя Эйснер были задержаны милицией и только что напечатанные пятьдесят номеров «Гласности» у них забрали. Позже всех нас то и дело арестовывали (меня однажды посадили на десять суток и я стал свидетелем во втором отделении милиции — во дворе Пушкинской площади — первого, по-видимому, тренировочного избиения демонстрантов, за несколько дней до того сформированным ОМОН'ом). Андрей дважды сбегал из поезда, когда его задержав, высылали из Москвы. Митя однажды был не только арестован на пятнадцать суток, но и зверски избит, как раз уходя из моей квартиры. За мной слежка была настолько явной и плотной, что я пару раз просто заходил в ближайшее отделение милиции, писал заявление о том, что меня преследуют какие-то подозрительные люди, указывая милиционерам на дежурившего во дворе топтуна. Те его задерживали, ему приходилось что-то объяснять, в конце концов предъявлять свое удостоверение, а я тем временем уходил. «Гласность» все же защищали международные организации защиты прав журналистов, зарубежные газеты, журналы, политические деятели. Гораздо сложнее все происходило в провинции, у независимых журналистов не было никакой защиты и мы организовали «Профсоюз независимых журналистов». В скором времени численность его достигла почти тысячи человек во всех частях Советского Союза. Деятельно обсуждался в Брюсселе вопрос о вхождении его в Международный союз журналистов, членом которого я был, как корреспондент «Моргенбладет», тем более, что в отличие от Союза советских журналистов у нас был профсоюз, а не «творческая» организация для удобства контроля властей. Наши удостоверения действительно защищали в большинстве случаев членов профсоюза от преследований со стороны милиции и КГБ. Раз в полгода проводились многолюдные съезды — с сотнями депутатов профсоюза: в Вильнюсе, Москве, Риге, Ленинграде. Вскоре была создана «Коалиция независимых профсоюзов», в которую, кроме нас, вошли наиболее мощные и независимые профсоюзы того времени в стране — летчиков, шахтеров и авиадиспетчеров. Профсоюз независимых журналистов погиб вместе с гибелью независимой прессы.