Гласность и свобода

Тем временем в Москву с визитом приехал Рональд Рейган. Прием для диссидентов и обед были особенно многолюдными. Я все же не только для советских властей, но и для американцев в этой сложной политической ситуации визита в Советский Союз был слишком неудобен и жесток, поэтому для приветствия президенту были выбраны более покладистый и осторожный Сергей Ковалев и отец Глеб Якунин. Меня, по-видимому, в виде компенсации пригласили не только с женой, но и с двумя детьми. Тимоша сидел рядом с Колином Пауэллом — вероятно, это был первый в его четырнадцатилетней жизни живой афроамериканец, да еще такой большой, веселый, улыбающийся и к тому же четырехзвездный американский генерал. После обеда президент еще и надписал Ане и Тимоше карточки, а поймавший меня в дверях с телевизионной камерой Генрих Боровик тут же попытался спровоцировать, кажется, вопросами об американских деньгах — впрочем, непрофессионально и безуспешно. Но из сотни или даже полутороста приглашенных на обед к президенту США были и еще двое детей — это были со своей мамой дети Паруйра Айрикяна — я передал послу координаты Лены Сиротенко.

Попытки с ним договориться в Лефортово длились месяца полтора. Его готовы были сделать президентом Армении, тем более, что он был подлинным национальным героем, но с помощью КГБ. Именно это Айрикяну и не подходило. Освобождать его уж очень было постыдно, а ни одно из государств не давало согласия на незаконный насильственный ввоз неизвестно за что задержанного человека. В конце концов его в наручниках посадили в самолет и после долгого перелета, Паруйр оказался в какой-то южной стране. Оказалось, что это Эфиопия, где никого не нужно было ни о чем спрашивать. Привезли его в гостиницу в Аддис-Абебе и оставили с небольшим количеством денег. Теперь ему был запрещен въезд в СССР.

В конце ноября восемьдесят восьмого года в Ереване комитет «Карабах», который после высылки Паруйра Айрикяна стал центром демократического и национального движения в Армении, планировал новые всенародные митинги. На предыдущих — небывалых по численности в Советском Союзе — до миллиона человек — я не только был, но мы сделали сенсационные видеосъемки, показанные всеми крупнейшими телеканалами мира. На новые митинги мы с Андреем тоже были приглашены, купили билеты на самолет, кажется, на час дня, а в девять часов утра я должен был придти в французское посольство, где для нескольких диссидентов давал завтрак приехавший в Москву президент Франсуа Миттеран. Я сидел рядом с президентом, что-то говорил ему о несовпадении заявлений Горбачева и того, что происходит в стране, на что Миттеран ответил:

- Но это первый советский лидер, с кем можно разговаривать.

Возразить на это было нечего, к тому же по моим представлениям того времени Миттеран сам был слишком левый: социалист, в правительстве которого еще недавно было четыре коммуниста.

Завтрак кончился. Кажется, Лев Тимофеев захотел сфотографироваться с президентом — я постарался отойти в сторону, чтобы не попасть в общий снимок.

В Ереване мы с Андреем нашли в аэропорту Звартноц такси и поехали в Союз писателей, где размещался комитет «Карабах». Но по дороге, прямо на проспекте Ленина, нас остановил солдатский патруль, пересадил в военный ГАЗ'ик и вскоре мы оказались сперва в помещении военной комендатуры, а потом — поскольку нам никто ничего не объяснял, никаких оснований для задержания не предъявлял, оказались в штабе. Там, если не ошибаюсь, генерал Радионов объявил нам, что мы задержаны так как въехали в расположение воинской части.

- Какой воинской части? — Мы были на проспекте Ленина...

- В Ереване с утра введено военное положение и весь он является расположением воинской части. На время военного положения срок административного ареста увеличивается с пятнадцати до тридцати суток и вы оба задержаны на тридцать суток, - без суда и следствия заявил мне Радионов.

Им очень хотелось завладеть большой полупрофессиональной видеокамерой, с которой приехал Андрей, но мы ее не отдали, а военные не осмелились забрать ее силой. За ней по моей просьбе приехал самый популярный тогда писатель Армении Грант Матевосян, у которого мы должны были остановиться и камеру мы отдали только ему.

К вечеру, тем не менее, мы уже были в КПЗ в центре Еревана, кажется, на улице Карла Маркса. Сперва все это было скорее забавно: завтракаю с президентом Франции, ужинаю - в тюрьме. К тому же кто-то смог нас с Андреем там сфотографировать, переслать фотографии на Запад, а как раз дней через пять Горбачев выступал в ООН, рассказывая в том числе о правах человека в СССР и наша фотография в ереванском КПЗ, попавшая, кажется, в «Нью-Йорк Таймс» была очень подходящей иллюстрацией. Да и с едой было совсем неплохо - «Гласность» была очень популярна в Армении — уже с утра к КПЗ приходили три-четыре женщины (в Ереване все новости распространяются мгновенно) и приносили для нас хаш, свежие овощи, сыр, еще горячий хлеб. Майор Карапетян — начальник КПЗ, с отчаянием говорил мне:

- Если я буду передавать вам еду, меня уволят. Если не буду передавать — никто дома со мной разговаривать не будет.

Все передавал и, кажется, действительно был уволен.

Президент Миттеран, прислал не столько возмущенное, сколько удивленное личное письмо Горбачеву — что происходит в СССР с диссидентами вообще, а с теми, с кем он в этот день завтракал — в особенности.

Это была первая и сразу же из-за катастрофического землетрясения в Спитаке и Ленинакане забытая попытка введения военного положения в одной из столиц целой республики Советского Союза, чтобы обуздать все расширявшееся и пугавшее и Кремль и Лубянку демократическое движение.

Одновременно выполнялось другая, более деликатная задача, конечно, силами КГБ, а не армии. Не только мы с Андреем, но и весь комитет «Карабах», руководивший митингами и возможными забастовками, тоже был в этот день полностью арестован. Но держали их не в КПЗ, как нас с Андреем, а в ереванской тюрьме, в отдельных камерах. И, конечно, как до этого с Паруйром Айрикяном в Лефортово, вели с ними доверительные беседы. Когда их, как и нас, через месяц выпустили, у нескольких из них тональность выступлений несколько изменилась и было очень любопытно, каким разным по составу стал прежде довольно цельный комитет «Карабах». Естественно изменившиеся, ставшие более покладистым и заняли почему-то ведущие посты в руководстве независимой Армении. А Паруйр, когда смог вернуться, остался лидером оппозиционной партии, хотя и чуть менее преследуемой, чем в советские годы.

Но дней через десять началось землетрясение в Спитаке и Ленинакане, страшнее которого столетиями не знала Армения. Разрушило как карточные домики блочные сооружения советской поры, тысячи погибших, сотни тысяч раненных. Уж не знаю за что — по-видимому, по советскому обыкновению за то, что кричали и плакали, в КПЗ сразу же попало нескольких женщин с трудом выбравшихся из под завалов. Ни успокоить их, ни даже смотреть на них, рыдавших целые дни, было невозможно.

Между тем дня за три до окончания срока нам — в виде большого одолжения, конечно, - были предложены билеты на самолет, которые «достать так трудно», чтобы мы прямо из КПЗ даже досрочно улетели в Москву. Но мы с Андреем решили от одолжения отказаться, срок досидеть и все же посмотреть, что же делается в Ереване. Но теперь уже главным переживанием, главным событием было чудовищное землетрясение. Все остальное отошло на второй план — демократические митинги, военное положение, арест комитета «Карабах».

Недоверие в Армении к Москве, Кремлю, советской власти было так велико, что самым распространенным было объяснение землетрясения, как сознательно, искусственно вызванной властями с помощью подземных взрывов геологической катастрофы.

С тем мы и вернулись в Москву накануне Нового года — мне надо было торопиться с приездом — Тома с Тимошей и Аней перед тем не только получили приглашение приехать в Париж, и неожиданно от советских властей получили разрешение на выезд, но, естественно, все откладывали его, меняли билеты, ожидая моего возвращения из Еревана. В результате Новый год они встречали в поезде, а в Париже выяснилось, что по ошибке, случайной или намеренной, во французском посольстве им была проставлена виза не обычная туристическая, а предусматривавшая дальнейшую просьбу Томы о постоянном месте жительства во Франции. Но такая виза создавала определенные трудности для выезда из Франции до подачи просьбы, с которой Тома не собиралась обращаться. К тому же в ее советском заграничном паспорте не было странички для дополнительной визы, а ей необходимо было съездить в США. Пришлось с большими опасениями, взяв с собой для подстраховки Олю Иофе (у нее и ее мужа Валеры Прохорова — крестного отца Нюши, они и остановились, а потом во время длительных своих приездов в Париж, чаще всего жил и я) идти в советское посольство. Но там их приняли очень радушно, вклеили в паспорт нужную страничку и как бы невзначай сказали: