Страница 8 из 19
– Вон ещё! – Отрубленная Рука горячо шепнул Магомеду, нервно шевеля пальцами правой руки. – И ещё!..
По кургану замаячили конные. Казаки съезжались группами, разъезжались, исчезали за лобастым гребнем и вновь показывались. Нехлудовцы? Нет. Это были кубанцы, а те – терские казаки.
Одноглазый приказал трогаться в обход. Проехали стороной один из телетлинских аулов. Очевидно, по распоряжению вчерашнего наиба Шамиля Кебед-Мухамеда, тамошнее население, радостно, встретило русских.
Доселе одуряющая, висевшая тишина, была нарушена бойкими криками ездовых, надсадным рёвом сгуртованного скота; разгульными отголосками гармони и общим, всепоглощающим гудом переполненного людьми большого аула. С южной окраины слышались лопавшиеся выстрелы ружей. Повсему стреляли и резали скот для солдатских котлов, и Магомед заметил, как Месело, ехавший рядом, дрогнул, судорожно схватил рукоять револьвера.
Мюриды жадно всматривались в разводимые костры, принюхивались к манящим дымам; близкий и недоступный аул, тянул к себе неодолимо. Воллай лазун! Если б на то была воля Аллаха, они, не раздумывая, соскочили бы с опостылевших сёдел, и замертво упали на войлоки, не раздеваясь, под дремотное потрескивание костра так, чтобы согревающим теплом и жаром охватило их мокрую, вконец иззябшую плоть.
* * *
От котла – сажа, от злого – зло. Не солоно хлебавши, перевалили на другую сторону горы. Биллай лазун! Новый аул. На зависть ещё более богатый на дымы и сакли.
Та же картина. От голода и отчаянья у них подвело животы. Жители сего селения щедро и на славу привечали русских солдат. Слышались искромётные звуки лезгинки. Заполошно гремел барабан, тщетно пытаясь обойти в неистовой скачке – вечном споре, – крылатую зажигательную зурну.
– Смотри! Э-э, шакалы! Продажные псы… – Месело, едва сдерживая, охватившую его ярь, указал стволом штуцера.
Магомед стиснул до ломоты зубы. По освещённым, закатным солнцем, тесным улочкам, как муравьи сновали люди; прудили переулки армейские фуры, обозы, мельтешили конные.
Сын Исы, щуря мстительно глаз, беззвучно шептал проклятья; он хорошо различал даже знакомую, ненавистную окраску мундиров врага. Возле аула, на две версты с гаком, белели в четыре ряда парусиновые палатки Барабанных Шкур, вокруг них кишели солдаты, как трупные черви в туши буйвола.
…Оставив лошадей под скалой, они вскарабкались выше, где был шире обзор и тут!.. На фоне алого неба были чётко видны густые колонны пехоты, конных драгун, отряды грузино-осетинских дружин и сотни туземной конницы.
Хай, хай…Они видели и не хотели верить своим глазам…Все дороги огромной монументальной долины, что открывалась взору, были забиты войсками. Вай-уляй! Это был железный поток, который, сметая всё на своём пути извиваясь в теснинах, неумолимо двигался на Гуниб. Подобно несокрушимым легионам Древнего Рима, полки Белого Царя, пробирались к сердцу горного Дагестана. И под их железной пятой содрогалась земля, крошился камень и мелели полноводные реки. Суровые, рослые усачи, видавшие виды, шли возле фургонов, тяжёлых горных орудий и арсенальных подвод. Рота за ротой, полк за полком, безудержно, как вешняя вода с гор
Колонны, начало и конец, которых терялись в свинцовом сумраке близкой ночи, на ходу перестраивались, удлинялись, свивались в плотные упругие жгуты, и, лязгая сталью, гремя окованными колёсами артиллерии и фургонов, текли на юго-восток. Мерно волновались, но без огней и факелов, без рубиновых угольков походных армейских трубок.
* * *
…Напряжение отчаянья болью пульсировало в груди Магомеда, в ушах громко стучало. Лицо дёргала судорога. Не в силах совладать с собой, он мазнул взглядом собрата, из горла вырвался возбуждённый клёкот:
– Это невозможно! Гьеб букIине рес гьечIо! Йохъ…йохъ…И Пророк за свою голову молится. Будь осторожен, Имам Шамиль! Да продлит Аллах твою жизнь! Месело, это наша смерть.
Вместо ответа Отрубленная Рука, твёрдое лицо которого в эти мгновения, казалось, обвисло на скулах, судорожно пытался загибать пальцы, считая батальоны и пушки, но сбился, и нервно боднув локтём кунака, потрясённо вздохнул:
– О, Алла! Вай-ме…Сколько же их? Откуда?!
Оба молчали, зажатые в кулаке одного чувства. Оба прислушивались к учащённому бою своих сердец и мрачно сознавали: каждым из них владеет ныне совсем иное чувство при взгляде на этот железный поток, чем то, что они испытали накануне.
Так, с ружьями в руках, они надолго застыли на отвесной скале, как зачарованные, как отлитые из текучей бронзы, не в силах отвести взгляда от беспрестанно движущейся вражеской мощи, а ноги их ощущали дрожь тверди сквозь толстые из лошадиной кожи подметки чувяков.
– Уходим! – Одноглазый Маги крепко хлопнул по спине Месело и хищной тенью исчез среди валунов.
* * *
…По темноте, крадучись, вброд, переехали безымянную речку; вода подходила коням по брюхо; обезвоженные, те охотно шли в студёную воду и пили на ходу, взнузданные, зажаленные плётками, понукаемые всадниками. У самого берега яма-промоина, и они с ходу бухнулись в воду, в её режущий холод, хруст, поднимая до колен, до паха, до груди, до пылающих скул тяжёлые хрустальные ворохи. Выскочили из гремящей воды, звериным движением плеч и загривков сбрасывая с себя каскады брызг.
Мюриды поозирались по сторонам, прислушиваясь к голосам берега, пожались в сёдлах, и как волки, хвост в хвост, след в след потянулись в сторону Кара Койсу.
…За монументальной долиной, дыбилось скалистое громадьё чёрных гор, за ними, за фиолетовой сизью иззубренного горизонта, багрово догорал дымный, распластавшийся в полнеба закат.
Горцы, держась козьих троп, в объезд миновали долину, и крадливой рысью, приглушённо поскрипывая подушками сёдел, двинулись на юго-восток. Проехали Тануси, слева подслеповатыми огнями перемигивались аулы Цада, Геничутль. Впереди Хунзах и головокружительный спуск в Голотль. Смертельный риск и опасность, – но время не ждёт!
…Дорога змеилась по берегу реки Аварское Койсу. Справа – прибежище духов гор – всё время маячила Тли-меэр-Седло-гора, за гребнем которой воровски таилась промозглая ночь. Мюриды, кутаясь в сырое тряпьё, временами, где было возможно, переходили на галоп. Глухо, но один бес, звучно, щёлкали о щебень неподкованные копыта горских коней.
Всадники молча, торопили измученных скакунов. На юг, на Ругуджу и далее на Гуниб, текла из-под конских копыт накатанная дорога; по бокам растрескавшиеся гранитные ладони-персты и лики древних, суровых скал, омытые недавним колючим дождём. Они – немые стражи тропы, – угрюмо взирали на горцев, погонявших коней…Кружился на западе в турьем распадке чинаровый лес. Мелькали обочь слюдяные надолбы и прорешины, в которых стояла чёрная, отражавшая звёздное небо дождевая вода, и сильные, точеные конские ноги, то и дело выбивали из них жемчужные брызги.
Хай, хай…Над забывшимся в тяжёлом и тревожном сне Дагестаном, наборным аварским поясом-чеканом лежал нарядно перепоясавший небо Млечный Путь, а много ниже, едва не касаясь кровавым серпом рта горных пиков, зловеще улыбался изогнутый полумесяц.
* * *
Беспощадно короток день, и ничтожна ночь, для воина, который наведался в родное селение с пропитанных кровью долин…
Ему казалось, он только смежил глаза, вот только под веками стояла блаженная млечная пустота, и его самого как будто не было на земле.
…Её дыхание…Её нежные прикосновения вызывали в нём мерцания, радужными точками наполнявшие пустые глазницы. И это, похоже, тоже была жизнь…но другая, со стороны, словно с птичьего полёта. Он парил над горами, возвращался, но не на землю, а в иное, таинственное и прекрасное пространство. В нём было место: и Ураде, и родовой сакле, и матери согнутой пополам чёрнопудовой судьбой, и старику-отцу в истёртых папахе и бурке…Вот он! С родным забытым лицом сидит, опершись на глянцевитый пастушеский посох, смотрит в далекую вечернюю даль, и морщины его бронзовые от низкого спелого солнца. А вот перед глазами ослепительная, солнечная, в голубых снегах вершина, и он, гололобый волчонок, загорелый до черноты, смотрит из-под ладони на это величие белого безмолвия и сверкания, а рядом, у подножия кряжа, табун лошадей, щиплющий бархатными губами зелёный ресничный шёлк, народившейся травы…