Страница 3 из 15
Все свободное время Роден отдавал Национальной библиотеке, где по иллюстрированным книгам повторял шедевры искусства. Общим наброском он срисовывал картины великих итальянских мастеров карандашного рисунка, а дома по памяти добавлял детали. Мальчик буквально поселился в библиотеке и к шестнадцати годам – редкий случай для его ровесников – получил официальный допуск в зал гравюр и эстампов.
Некоторые полагают, что одержимость Лекока копированием учила лишь одному: повторять чужие творения. Однако такой подход к измерению и форме во многом остается традиционным, математическим и созвучным программе Высшей школы. И все же не к этому стремился Лекок. Он считал, что начинающий художник лишь тогда смеет нарушить форму, когда в совершенстве познает ее основы.
«Природа искусства неповторима», – утверждал он.
На самом деле, когда ученики выполняли его задание, они узнавали особенности картины и постепенно осмысляли свои ощущения. Мягко изогнутая линия несет покой? Густая тень рождает смятение? Какие цвета тревожат память? Стоит художнику найти эти связи, смутные чувства проясняются и принимают вещественный облик творений. Прежде всего новаторский метод Лекока учил, что изображать форму нужно не во внешних тонкостях, а в ощущениях и представлениях. Слияние материи и чувства.
К шестнадцати годам у Родена уже появились задатки своеобразного стиля. Блокноты тех лет показывают, что скульптора неистово увлекали контур и непрерывность формы. Фигуры в его набросках сливались телами в гармоничные группы, позже это станет характерной чертой его творчества и в более зрелой форме проявится в великих «круглых» скульптурах «Граждане Кале» и «Поцелуй».
Роден пронес уроки Лекока через всю жизнь и помнил их, даже когда снискал славу скульптора, который поражает, а не подражает. Пригодились они и много лет спустя, когда скульптор работал над бюстом Виктора Гюго, который отказывался позировать подолгу. Роден украдкой разглядывал писателя, когда они встречались в холле или Гюго читал в другой комнате, а затем лепил по памяти. Смотрят глазами, а видят сердцем – вот, чему научил его Лекок.
Все, что давали в Малой школе, Роден изучил очень быстро. Он так стремительно расправлялся с заданиями, что вскоре учителям стало нечего ему давать. Общение с одноклассниками его не интересовало – только работа. Единственное исключение – его необычайно участливый друг Леон Фурке, который разделял любовь Родена к неторопливым разговорам о смысле жизни и роли художника в обществе. Подростки часто бродили в Люксембургском саду и размышляли: а Микеланджело и Рафаэль тоже отчаянно стремились к признанию? Мальчишки грезили о славе, но Фурке первым понял, что судьба эта уготована только Родену. И хотя Фурке все с большим искусством резал по мрамору – Роден так этому и не научился, – он всегда предвидел, какое будущее ожидает его друга, и позднее несколько лет выполнял его заказы.
«Ты рожден для искусства, а я – высекать в мраморе ростки твоей мысли, потому нам и не следует расставаться», – писал Фурке другу.
К 1857 году Роден собрал все наивысшие награды, которые давала школа за рисование. Не преуспел он, пожалуй, только в одном: не научился изображать человеческое тело, что было эталоном всех художественных достижений. Роден считал тело человека «живым храмом». Вылепить человека из глины – все равно что построить собор. Человеческое тело восхищало Родена всю сознательную жизнь. В детстве он часто наблюдал, как мама катает сдобное тесто и вырезает из него забавные фигурки. А как-то раз мама передала Огюсту обсыпанный мукой комок теста, и он тоже стал лепить головы и нелепые тела, которые затем погрузили в кипящее масло. Как только сдобные человечки покрывались корочкой, их вылавливали ложкой – уморительно нелепые фигурки появлялись одна за другой. Позже Роден назвал это своим первым уроком искусства.
Скульптуры заказывали только «настоящим» художникам, потому ремесленные школы и не учили рисовать с натуры. Кто хотел изучать человеческое тело, поступал в Высшую школу. Вот почему в 1857 году, отучившись три года в Малой школе, Роден решил принять участие в суровых вступительных испытаниях.
На протяжении шести дней он в полукруге других художников и скульпторов трудился над экзаменационной работой с натуры. Некоторые источники утверждают: за работой он так яростно размахивал руками, что другие поступающие с любопытством наблюдали за ним. Уже тогда Роден создавал непропорциональные тела с массивными конечностями, чем в дальнейшем и прославился, но приемная комиссия посчитала его искусство таким же неудобным, как и его жестикуляцию, и в конечном итоге отклонила заявку. Он сдал экзамен по рисунку, но провалился на скульптуре и не поступил.
В следующем семестре Роден вновь пробовал поступить и еще следующем, но оба раза ему отказывали. Неудачи привели юношу в такое отчаянье, что заволновался отец. Он написал сыну, призывая не терять надежду: «Наступит день, когда ты станешь поистине великим человеком и о тебе скажут: художник Огюст Роден мертв, но он жив для потомков, для будущего».
Жан-Батист знал об искусстве только одно: оно плохо оплачивается, но понимал силу упорства: «Думай о таких словах, как усилие, воля, решимость. И тогда победишь».
В конце концов Роден смирился. В Высшей школе правили связи, а решения принимались знатью, которая «хранила ключи от Рая Искусств и закрывала врата пред всяким истинным талантом!» Он подозревал, что причиной отказа стало отсутствие рекомендательных писем, которые остальные ученики предоставляли благодаря семейным связям.
Больше Роден ни в какую художественную школу не поступал. Он не отказался от искусства, но, отвергнутый «раем», перестал подражать умиротворенным скульптурам греков и римлян и обрел некую эстетику выживания. С тех пор на творчество его вдохновляла сама жизнь со всеми ее заурядными невзгодами. Все чаще он выбирает образы, где фигуры отчаянно цепляются за жизнь или гротескно гибнут под нее напором.
Когда Родену исполнилось восемнадцать, он задумался, как заработать на жизнь. И 1858 году нашел постоянную работу: мешать гипсовые растворы и вырезать заготовки для украшения зданий. Он был всего лишь шестеренкой отлаженного механизма, запускал который архитектор, чьи чертежи требовали цветочных гирлянд, или кариатид, или демонических голов, и Роден делал их из гипса. Затем форму повторял в камне или металле камнетес, и, наконец, детали архитектурного замысла попадали к строителям, которые крепили их на здание.
Такой подход подавлял Родена, лишал его вдохновения. Однажды он поймал свое отражение в зеркале и на мгновение решил, что видит собственного дядю, который тоже работал с гипсом и носил халат, вечно перепачканный белым. Теперь Роден все чаще сомневался, что способен на большее. Мечта быть художником – очевидно, попросту глупость. «Лучше бы рожденному бедняком работать не покладая рук и не зариться на большую мошну», – с горькой обидой писал он сестре в то время.
Однако чем глубже Роден погружался в заведенный порядок, тем шире распахивался перед ним новый мир. Как-то раз вместе с сослуживцем Констаном Симоном он собирал в саду листья и цветы. Когда юноши вернулись в мастерскую, чтобы вылепить из глины собранные образцы, Симон приметил, как работает Роден.
«Лучше делать не так, – посоветовал Констан младшему товарищу. – Ты лепишь лист плашмя. Переверни другой стороной, кончиками вверх. Передай не рельеф, а глубину».
Он учил: всегда отталкивайся и стремись от центра формы к зрителю, иначе получишь простой набросок.
«Я сразу же все понял, – рассказывал Роден. – И с тех пор всегда опираюсь на этот принцип».
И как только он сам не додумался, ведь такая потрясающе простая логика! На примере листа он научился большему, чем дают своим воспитанникам всякие художественные школы. Юные художники так околдованы античной скульптурой, что окружающий мир едва ли их трогает. Они увлеченно подражают новым исполинам, рожденным последними выставками, и вовсе не замечают повседневного мастерства, которым обладают ремесленники вроде Симона.