Замедленное падение

— Они не остановятся… Им нужно не одно Дитя…

— Именно. Дети Айви, сотни и тысячи её детей… Бесконечный поток. Бесконечный ритуал. Не думаю, что для неё это будет болезненно или мучительно — скорее всего, она ничего не будет чувствовать. Совсем ничего. Понимаешь?..

— Она перестанет быть собой, только и всего.

— Верно. Она перестанет быть человеком, но не станет Незримой. Она будет вечно пребывать в состоянии перехода. Пустота. Вот это, наверно, будет самым точным определением. Пустота и ожидание.

— Я понимаю… Одна Айви — и все люди на Земле… Хорошенькие условия для принятия решения…

— Об этом я и говорил. Тебе придётся нелегко.

— Отец, но неужели нет каких-то других способов обуздать нейрочуму? Кроме… такого вот радикального. Я не верю. Вы же… Почти боги. Неужели?..

— Сынок, мне жаль, но если и существуют такие способы, то мне они неизвестны. Я уже много лет ищу их — и обещаю, что продолжу искать. Но пока… Нас, отступников, слишком мало, мы не обладаем достаточным могуществом, чтобы как-то соперничать с лабораториями Старейших. Поверь, мы делаем всё, что можем. Пока у меня только один совет — строгий карантинный режим.

— Ветоши!.. Да!

— Вижу, у тебя уже есть идеи. Это хорошо. Действуй так, как сочтёшь нужным.

— Но… Папа! Это как-то дико звучит: ты подсказываешь мне способ, как помешать твоей расе выжить!

— Не помешать выжить, а всего лишь помешать творить отвратительные вещи ради выживания. Я не хочу, чтобы моя раса выживала таким путём. Пусть продолжают искать. В конце концов, я уверен, что можно найти добровольцев… Кстати, а ты уверен, что Айви не согласится на это по своей воле?

— Знаешь… Я бы не удивился. Поэтому, возможно, твои предостережения напрасны.

— В любом случае, сынок, как именно поступить, решать тебе. Ты можешь применить ментальное давление, если она решит согласиться, но как ты будешь потом с этим жить — думай сам.

— Я понимаю… Я буду думать. Спасибо тебе.

— Ты мне веришь?

— Честно? Не знаю. Но знаю, что хочу верить. Очень хочу.

— Спасибо и на этом…

Дневник Анны Лестер (дата и время не указаны)

Что происходит? Я проснулась от криков Адама. Пауля нет. Я подумала, что он опять ушёл. Но Адам сказал, что Пауль просто исчез — он сам видел. Вот он лежал у стены — а вот там никого нет. И всё его снаряжение на месте. Что творится?

Адам плачет и ругается по-эордиански. Я понимаю всё, что он говорит. Хотя язык никогда специально не учила.

Не могу больше. Давит, давит, давит.

Я одна, хоть Адам и сидит в двух метрах. Я его не вижу, не слышу, не чувствую. Как это страшно — когда ты один, когда ты на самом деле не один.

А теперь я понимаю — со мной так всегда было. Я всегда старалась отогнать от себя всех. Остаться одна. И не то чтобы мне это нравилось. Зачем? Я думаю, я всегда знала о себе то, что сейчас понимаю так ясно. Только не хотела сама себе признаваться. Я сумасшедшая. Я опасна. Со мной противно иметь дело.

Адам опять кричит. Расцарапал себе руки, говорит, под кожей у него черви. Поставила ему последнюю ампулу транк-ра. Всё. Больше надеяться не на что.

Неужели я на самом деле сделала всё, что сделала? Неужели я вправду сумасшедшая? Такая же, как мама?

Почему я решила, что верить нужно ей, а не отцу? Сейчас я понимаю, что все мои тщательно хранимые воспоминания — это десять процентов фактов, а остальное — моё воображение. И звуки борьбы, и крики. И мамины сны, кошмары — я считала их более правдивыми, чем папины слова. Почему?

Почему я убила себя собственными руками?

Папа знал про ребакт. Он глава Церкви и не мог не знать про ребакт.

Незримые контролировали эорда.

Эорда вымерли. Или заболели и стали непригодны для использования. Единственным способом вырваться из-под контроля стало безумие.

А может, дело как раз в этом? Мама была безумна, я тоже безумна. И отец видел, что мы в любом случае не поддадимся порабощению, а значит, мы — особенно ценные образцы. Он хотел нас уберечь.

Да, верно: он не дал привить меня террумом, меня никогда не лечили ребактом. Но он и не отдал меня Незримым! Он не мог бороться со своими хозяевами в открытую, но попытался спрятать хотя бы меня. А я так отвечала ему.

Как же мне плохо, папа. Как мне стыдно.

Ты защищал меня. А я плюнула тебе в лицо. Ты рисковал из-за меня. А я играла своей жизнью, чтобы сделать тебе больно. И я умираю здесь сейчас, потому что я глупая и неблагодарная сволочь.

Адам. Его отец тоже защищал своё дитя. Я поняла! Идри не зря показался сыну на поверхности. Он хотел показать, что Адам не один, что хотя он и плод противоестественного эксперимента, но он всё равно сын своего отца. Не знаю, как там у Незримых с эмоциями, можно ли сказать, что Идри любил сына, но для нас, людей, это выглядит именно так.

А Адам, получается, мудрее меня. И намного. Он не возненавидел ни отца, ни мать, которая дала согласие на этот эксперимент. Он наверняка просто радовался возможности жить. И он заслуживает жить. Идри, ты ему поможешь?

А Идри, получается, тоже пошёл против своих. Я не думаю, что те, кто передал Милфорду Сосуд, рассчитывали, что кто-то из них по-настоящему привяжется к подопытным. Так что Идри со своими неуместными отцовскими чувствами должен был представлять угрозу и для бунтовщиков. Но они ничего с ним не сделали? Я надеюсь.

Проснулась и увидела, что Адама нет. Снаряжение на месте. Значит, он меня не бросил. Его забрали. Братик, я буду скучать.

***

Пауль больше не появлялся. Айви становилось всё хуже. Адам уже не пытался заговаривать с ней — только ловил отблески интереса во взгляде, когда садился перебирать образцы и листать составленный ею каталог. Есть она прекратила совершенно, при попытке осторожно заставить её результат оказался неутешительным — девушку просто-напросто стошнило. Так что Адам только следил, чтобы она пила воду да хоть иногда спала, хотя во сне она чаще всего судорожно вздыхала, вскрикивала и тихонько плакала.

Время от времени на привалах она с криком вскакивала с места, принималась звать Пауля, маму, отца… Иногда начинала судорожно рыться в аптечке, приговаривая «Сейчас, сейчас, потерпи», доставала ампулу транквилизатора и вдруг застывала, с недоумением глядя на неё, словно не узнавая или не понимая, что это за штука и зачем она нужна. Адам осторожно забирал у неё ампулу и клал на место. Она не сопротивлялась, только быстро и вопросительно взглядывала на него. И молчала.

Ещё она что-то иногда записывала в потрёпанной тетради, которую всегда носила за пазухой и дёргалась и едва не рычала, когда Адам пытался подсмотреть, что же она пишет. Во время ведения этих записей лицо её немного прояснялось, растерянное выражение сменялось сосредоточенным — Айви хоть немного начинала напоминать себя прежнюю. Это радовало Адама, но не подолгу: закончив писать, девушка, судорожно озираясь, быстро прятала тетрадь за пазуху и обхватывала себя руками, будто опасалась, что кто-то отберёт её драгоценный дневник. От этого зрелища у Адама сердце кровью обливалось: он видел, как самый близкий ему человек стремительно утрачивает рассудок, и не понимал, как остановить этот процесс.

Скорее бы всё закончилось… Так или иначе.

И когда однажды, проснувшись, он обнаружил, что Айви поблизости нет, а сам он лежит на полу в центре пустого круглого зала, он встал на колени, поднял лицо к потолку и завыл. Отчаянно и безутешно, как на могиле родного человека. Она осталась одна. И теперь они придут за ней. И принесут Чистую Кровь. И некому будет предотвратить неизбежное.

— Папа! Идри!.. Помоги…

Дневник Роальда Ругге (выдержки)

19 октября 1993

Ночью начало сбываться пророчество Ланге. Всех разбудил дикий крик. Оказалось, что это Дрейк, который отбивался от кого-то невидимого. Когда удалось его зафиксировать, и приступ прошёл, Д. рассказал, что на него напала эордианская женщина с вскрытым животом, из которого на пуповине свисала плацента с недоразвитым плодом внутри. Теперь Д. лихорадит и тошнит, и мне поручили остаться с ним в лагере. Продолжаю расшифровывать тексты.