Страница 6 из 14
Я вернулась в опустевший лагерь. Угли смели обратно в костер. Мне не во что было переодеваться, поэтому прямо в мокрой одежде я направилась на поле, где Безмолвные сестры собирали стручки.
Никто не удостоил меня и взгляда.
После утренней молитвы и до самого вечера – стручки, стручки, стручки, много стручков, от которых руки защищали только полоски кожи, намотанные на пальцы и ладони, ведь перчаток еще не изобрели. Кожаные бинты лучше, чем ничего, но они не давали полной защиты. Любой случайный волосок оставлял на коже багровый след, как от удара хлыстом. С каждым днем мои руки выглядели все хуже.
Нас стало на одну меньше, но ни в то, ни другое утро больше никто не выходил к костру обнаженной и готовой расстаться с волосами. Меня радовало, что я не одна такая принципиальная.
Я не признавала за собой вины. Да и вряд ли когда-нибудь смирюсь с первобытными нравами. Но в таком случае ничего не оставалось, как собирать стручки до скончания века.
А точнее – ледникового периода. Большая вода утопит и остров, и Нуатл. История не давала усомниться в этом.
Магия могла бы облегчить мой бег по раскаленным углям, но это было вопиющим нарушением традиций и нового девиза «Смирение и труд». Если с трудом ещё как-то ладилось,то смирение буквально трещало по швам. Я думала о Таше и о том, что она совершенно точно прошла очищение огнем. И знала, что помогло ей преодолеть огненную тропу.
Ненависть.
Наверняка она шла по углям медленно и уверенно, и бушевавшая внутри ненависть к Сыновьям Бога была страшнее, чем истязание.
Иногда мы не выходили в поле, а до самого заката чистили собранные горы стручков, по-прежнему соблюдая осторожность и аккуратность. Защитные полоски быстро приходили в негодность. Вечером следовало промыть их в раковинах с соленой водой, чтобы нейтрализовать яд, а после просушить на камнях у огня. Утром, перед тем, как снова воспользоваться ими, задубевшую от соли и сушки кожу приходилось разминать, возвращая ей эластичность. Иначе между витками оставалась голая кожа и тогда – привет, смерть!
Только после заката можно было наконец погрызть лепешку у очага, устроенного снаружи хлипкого шалаша. Таким домиком, как мой, не польстился бы ни один уважающий себя поросенок.
Эйдер Олар, конечно, знал, каким образом здесь добывают обратный билет. И он, очевидно, решил позволить мне увидеть ритуал собственными глазами, а не взялся пересказывать его. Он больше не навещал меня, словно догадывался, что стоит держаться от меня подальше какое-то время, пока не остыну.
Занимаясь стручками, я думала о том, что даже если вместе с Шейззаксом и Эйкинэ, – потому что куда он, туда и она, – покину остров, больше никто не пойдет за мной. Женщины и дети останутся здесь.
А так нельзя.
Грош цена моим знаниям о будущем Атлантиды, если люди погибнут.
Я потянулась за горстью высушенных и уже безопасных стручков и обнаружила, что кто-то плохо вылущил их – внутри еще оставались бобы. Как есть, они полетели в затухающее пламя. Было что-то успокаивающее в их сожжении. Весь сегодняшний день я потратила на их очистку и не буду делать этого еще и ночью, тем более за кого-то другого.
Пух тут же вспыхнул. Слабое пламя гипнотизировало. Если бы только можно было обратиться к огню, не опасаясь, что один из жрецов Асгейрра вмешается…
Я встрепенулась, заслышав чьи-то шаги.
Вместо Эйдера Олара из тьмы появилась Эйкинэ. Жрица куталась в темную шаль, отороченную черным мехом, скрывающую от посторонних взглядов ярко-рыжие волосы и вызывающе откровенное платье.
– Рада, что ты еще не спишь, – мягко сказала она.
– Рада тебе, но где Эйдер? Он давно не приходил.
Она со вздохом опустилась наземь и ответила шепотом:
– Вчера он узнал, что в живых остались трое из Сыновей Бога.
– Дай угадаю, – с трудом произнесла я, – один из них Асгейрр.
Она слабо улыбнулась.
– Да, один из них Асгейрр. Второй – Аталас. Он пленник Асгейрра.
– А третий?
– Чтобы узнать это имя, Эйдер отправился в Нуатл.
– Сам?!
Эйкинэ кивнула.
– Когда он обещал вернуться?
– Когда узнает.
Я сжала пальцы так, что побелели костяшки. Я-то думала, мы заодно!
– Как же болит голова, – вздохнула жрица. – У меня всегда так перед дождем.
– Только не дождь, – простонала я. – Мне только вчера удалось высушить одежду после ливня.
Эйкинэ с сочувствием посмотрела на шалаш за моей спиной.
– Понимаю. У нас хижины крепче.
В наших от дождя почти ничего не защищало. Уснуть в мокрой одежде на пучке сырой соломы и под непрекращающимся дождем оказалось делом непростым. Струи затекали в уши, глаза и нос, до утра я дрожала от холода, не имея никакой возможности согреться.
За это время дождь шел дважды и каждый раз ночью. Заснуть мне не удавалось, а если я все же проваливалась в сон, мне снилось, что я тону или плыву. В таких снах я постоянно звала Анкхарата. От криков потом звенело в голове.
Эйкинэ сняла с пояса небольшой мешочек, высыпала на ладонь несколько темных зерен и стала грызть по одному.
– Это те зерна, которые мы собираем? – удивилась я.
– Да. Шаманка дала мне их, чтобы избавить от головной боли. Велела сгрызть весь мешок.
– Женщина с ожерельем из птичьих косточек?
Эйкинэ кивнула.
– Она. Когда ты успела с ней познакомиться?
– Когда Эйдер в первый день повел меня к Таше. Можно мне одно зерно?
– Тоже болит голова? Держи.
Я покатала на ладони темное зернышко. Эйкинэ пояснила:
– Она поджарила их на углях. Сказала, что сырые не помогают.
Поджарила даже, как интересно. Я всегда видела их сырыми, когда они были бледно-бежевого цвета.
– Они напоминают мне кое-какие зерна… Из моего мира.
– Откуда ты, Айя?
– С далёких берегов, Эйкинэ. С очень далёких берегов.
– Мне жаль, что ты оказалась здесь. Я знаю про спор, который Асгейрр предложил братьям. Может, стоит рассказать об этом Таше? Что поэтому Мать и не благословила тебя?
Мне и в голову не приходило рассказать Таше о том, что Анкхарат не желал идти на поводу у брата-предателя, а потому и не касался меня. Ведь это было ложью. Уж лучше пробегусь по раскаленным углям, чем откажусь от собственных воспоминаний.
– Я не буду говорить Таше о споре.
Брови Эйкинэ поползли вверх от удивления.
– Ты чувствуешь!… Неужели ты тоже способна чувствовать?
Я кивнула и спросила без особой надежды:
– В Нуатле у этих чувств есть имя?
– Нет. Но в языке Шейззакса есть.
– Он ведь из Пустыни, как и Львы?
– Да, но он не из их племени. Его племя жило у моря, когда пришли Львы. Львы убили его семью. Убили всех мужчин, способных оказать сопротивление. Женщин они забрали себе, а юношей сделали рабами. Несколько лет Шейззакс сражался в бойцовых ямах, переходя из рук в руки от одного хозяина к другому, пока его не продали одному из Сыновей Бога в Нуатле.
– Дай угадаю, неужели Асгейрру?
– Да. Он всегда интересовался Львами. Даже предпочитал… девушек с темной кожей в моем Доме. Он хотел, чтобы в Нуатле тоже проводились бои, а не только гонки на ипподроме. Для этого он и купил Шейззакса, но в Нуатле не нашлось для него противников. Все бои Шейззакса быстро заканчивались его победой, ямы быстро теряли популярность. Асгейрр был в гневе. Тогда он объявил о последней битве Шейззакса и обещал в случае победы вернуть ему свободу. Шейззакс пролил много крови, но победил, хотя Асгейрр вывел тогда на песок едва ли не целую армию против него. Он не хотел, чтобы такой сильный воин оказался на свободе. Шейззакс убил каждого, кто встал между ним и свободой. И после сбежал.
– Почему же Асгейрр все равно обратился к нему незадолго до Церемонии в Храме?
– Асгейрр не пришел к нему лично, подослал одного из младших братьев. Шейззакс был лучший убийца, какого он знал, он должен был рискнуть и добиться его расположения.
Если бы не я, Шейззакс был бы вместе с Анкхаратом в день Церемонии.