Карфаген смеется

— Слава богу, у меня есть друг, на которого можно положиться. Но что, если тебя тоже попытаются обвинить?

— Ничего не случится. У меня есть семейные связи и титул — это прекрасные гарантии. Я боюсь, что пострадать можешь только ты один, Димка. Не стану божиться, но с виду похоже: они сознательно все устроили так, чтобы ответственность пала на тебя.

Как простые люди могли совершить такое предательство? Я преодолел великое множество опасностей, я часто рисковал и терпел лишения, лишь бы проникнуть в ясный, простой, гармоничный мир, а в итоге меня предали, более тонко, более хладнокровно, чем в России. Франция, мать современного правосудия, собиралась пожертвовать мной, чтобы удовлетворить жадность и амбиции своих великих людей. Идеалист, человек разума беспомощен в поединке с силами пятого измерения, измерения тайной власти. Нечестивые радуются, когда побеждают поэтов и ученых, когда их бросают на алтари Гога и Магога и окровавленными ножами вырезают невинные сердца. Пятое измерение — земля Сиона, пространство, лежащее за пределами географии, темный мир темных мужчин и женщин, которые решили проникнуть в наши страны и захватить их, заменить всех нас двойниками, в которых вселятся духи мертвых карфагенян. Именно так Карфаген добивается успеха — используя деньги и человеческое безумие. Остались в прошлом слоны и бронзовые гонги, блестящие металлические орудия и крики бородатых красногубых солдат. Больше нет рабов, скованных цепями, бредущих под ударами кнутов и склоняющихся под палящим солнцем. Теперь рабы сидят за столами в идеально чистых офисах, они ползают в угольных забоях с современными безопасными лампами, они работают в клубных шоу и не могут понять, что душой и телом принадлежат невидимым существам, владыкам пятого измерения. Сион — это Карфаген, и Карфаген не умрет. Он принимает тысячу обличий, и его жертвы — честные, разумные, невинные и святые. Война продолжается, но нас слишком мало. Я могу расслышать их смех, далекий и беспощадный, дразнящий и жадный, отдающийся эхом из–за барьера, отделяющего одно измерение от другого. Смех Карфагена придает мне сил. Я сопротивляюсь. Они не могут понять. Они избивали меня своими прутьями. Они вынудили меня преклонить колени. И все–таки я продвигаюсь вперед. Im darf men keyn finger in moyl nit araynleygen![155] Армии Турции и Израиля объединяются против меня, но я продолжаю борьбу. У меня мало друзей, но они сильны. Мне очень жаль, что их не было рядом со мной в Париже, в те ужасные часы моего падения. Но настанет время для мести. Мы двинемся вперед, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

Первого апреля 1921 года город начал зеленеть и расцветать. Ранние утренние зори светлыми пятнами покрывали изящную поверхность Люксембургского сада, и люди, освобождаясь от зимних коконов, ходили по улицам все быстрее и легче. Симпатичные девочки оборачивались и смотрели на мой солидный автомобиль, когда я проезжал мимо, но я почти никого не замечал. Меня тревожили неприятности. Когда начали приходить письма от кредиторов, а люди на улицах возле наших опустевших контор стали меня оскорблять, я решил, что больше не могу ждать. Бродманн и его чекисты вот–вот поймут, что я беззащитен и слаб, а французская полиция арестует меня за мошенничество. С каждым днем дела шли все хуже. Не осталось никаких сомнений, что де Грион и его друзья из высшего общества решили принести меня в жертву, — так они смогли бы заявить, что иностранный авантюрист обманул их. Некоторые газетные статьи в консервативной печати, несомненно, были основаны на сведениях, полученных от де Гриона. Мы с Колей, как и большинство обычных акционеров, оказались единственными по–настоящему пострадавшими, но никак не могли это доказать. Все было на стороне де Гриона — все средства информации, в моем случае. Я читал статьи: там писали, что я большевистский агент, мошенническим способом добывающий золото для Москвы, что я представлял интересы немецких сионистов, что меня разыскивали за преступления в Италии и Турции. Я уже достаточно знал о таких кампаниях и мог предсказать результат. Я был превосходным козлом отпущения, как заметил Коля. Мне следовало позабыть о продолжении борьбы во Франции. Все могло кончиться только тюремным заключением. Мне нужно отправиться за границу и там очистить свое имя. С французским паспортом я без особых затруднений мог добраться до Англии, но я все еще находился бы слишком близко к источнику опасности. Коля, как всегда, дал самый лучший совет. Я проведу некоторое время в Америке, встречусь там с Эсме и Колей, а затем, когда всю эту историю позабудут, поеду в Англию.

В тот день, возвращаясь домой, я решил рассказать Эсме о своем намерении сесть на корабль, идущий из Шербура в Нью–Йорк. Коля будет оберегать ее до тех пор, пока она не последует за мной. У меня не осталось выбора. В Америке я мог быстро вернуть себе честное имя. К тому времени, когда Эсме приедет, я снова добьюсь успеха. Наивность и оптимизм американцев теперь казались привлекательными. Очевидно, у них были деньги на разработку новых проектов. Они еще не поняли, какую выгоду им принесла война. Теперь Америка, впервые в истории, стала основным международным кредитором, все еще не осознавая той огромной власти, которую она приобрела в мире, где почти все страны столкнулись с угрозой банкротства. В Соединенных Штатах прежние газетные вырезки окажутся очень полезными и подтвердят мои претензии. У меня скопилось много статей и интервью, в которых в основном шла речь о моих первых успехах в Киеве и Константинополе.

Я приехал домой и обнаружил, что там никого нет. Неделю назад ушли слуги, но теперь исчезла и Эсме. Когда компания начала разваливаться, Эсме стала часто отлучаться из дому. Сначала ей приходилось появляться в обществе, чтобы в мое отсутствие справляться со скукой, а теперь она использовала выходы в свет, чтобы забыть об ужасах возвращающейся бедности. Я пообещал себе как следует растормошить ее накануне отъезда. Мы должны провести вместе несколько чудесных дней, прежде чем я сяду на «Мавританию», лайнер, который я избрал для путешествия. Это уже был не самый большой в мире корабль, и там нередко оставались свободные места, но все говорили, что этому судну свойственна довоенная элегантность, которой недоставало новомодным лайнерам «Кунард» с их современной отделкой и пастельными красками. Сев за стол, я написал письмо миссис Корнелиус. На мое последнее сообщение, в котором речь шла о достигнутых успехах, ответа не последовало. Теперь я должен был рассказать ей о перемене своего положения. Я не смогу оказаться в Англии в ближайшее время. У меня была виза на шесть месяцев пребывания в Америке, и я мог ее продлить в случае необходимости. Сначала я намеревался задержаться в Нью–Йорке, а потом отправиться в Вашингтон. Там я рассчитывал встретиться с правительственными чиновниками и предъявить им свои патенты. Я пожелал ей удачи на сцене, предположил, что ее таланты могут полнее раскрыться в кино, и попросил передать наилучшие пожелания майору Наю.

Эсме не вернулась домой к восьми. Я оставил ей записку и отправился на встречу с Колей. Он настоял на том, чтобы посетить ночной клуб на рю Буасси д’Англа и попробовать хот–доги: «Так ты узнаешь, какую еду подают в Америке, и не будешь ничему удивляться!» Казалось, мой друг находился в приподнятом настроении, но я считал, что он просто притворяется, желая подбодрить меня. Расставание с ним было почти так же болезненно, как и расставание с Эсме. Он сказал, что, вероятно, приедет через несколько месяцев, как только утихнет скандал. Судя по всему, он сам привезет ко мне Эсме. Только на это я и надеялся. Я боялся снова окунуться в бездну кошмара и с трудом мог думать о самых важных вещах. Я не хотел покидать двух своих лучших друзей и уезжать из Европы. Соединенные Штаты до сих пор казались мне очень далекими. Огромная страна находилась где–то за краем мира. Но это придавало ей привлекательности.

155

Мне палец в рот не клади! (искаж. идиш)