Страница 11 из 14
Бисмиллагьи ррахIмани, ррахIим…Гидатль жил, трудился и воспитывал детей во славу Всемогущего и Всевидящего.
И Он – строго Взирающий с Небес, – был доволен ими.
Иншалла!
История племён и народов Кавказа, их жизнь и чаяния, отразились, как облака в прозрачной воде, в богатых горских преданиях. Идеалы добра и красоты, любви и верности, почтения к мудрости и сединам, мужеству и отваге, дружбе и взаимовыручке, выраженные в легендах и песнях, извечно жили в горах. Тем более, что у аварцев – гидатлинцев, они всегда сопровождались стремлением к победе добра над злом, осуждением подлости, лжи, трусости и измены.
* * *
…Ах-вах! Волчонку Гобзало почему-то казалось тогда, что эти отчаянные храбрецы…непременно должны были жить в дремучих лесах, в железных башнях, кои достигают верхушками неба и огорожены каменными стенами со стальными кольями, на которых насажены головы врагов – тушманчи.
Так казалось Гобзало…
Но возвращавшиеся из военных походов джигиты, на поверку не были сказочными батырами-великанами. Все они жили в соседних саклях, так же держали овец и быков, так же болели как все, но главное, совсем как обычные люди, страдали от ран, и что хуже всего, так же…погибали в схватках от пуль и штыков урусов…
Это открытие до мозга костей потрясло волчонка Гобзало; в дребезги разрушило его блистательный миф о неуязвимости храбрых джигитов Гидатля и их Урады. Но одновременно и закалило в иступлённой мысли: Уо! Где бы он ни был, куда бы ни забросила его судьба, – всегда и всюду он – Гобзало из гидатлинского аула Урада, будет мстить врагам за кровь своих соплеменников. Хай, хай, такова была жестокая правда детства и отрочества Гобзало. Такова была правда всех горских детей той кровавой поры… Да и была ли она когда другой на Кавказе?
О Алла! Сотни лет междоусобных войн! За место под солнцем в Дагестане тоже лилась кровь, пот и слёзы; в тяжелейшем труде над колодцами, в строительстве сторожевых башен на скалах; в неустанных заботах над фруктовыми садами, над каменными громадами, круто сбитыми в тысячелетиях, ломались ногти и жизни горцев. Тысячи лет зверели их сердца в битвах с аланами, татарами, персами и …друг с другом. Дагестан страна гор и гора языков. Велико и сложно кавказское многоголосье. Трудно его понять. И мало кому, даже из самих горцев, удавалось говорить на языках соседей с безупречным произношением.
Волла-ги! Тысячи лет давили, душили и гнули их безмерные горы. Давили, душили, гнули…Но! – и вдохновляли на великие, благородные дела, изумляли и очаровывали сердца мужественных своих сынов и красавиц дочерей, и заставляли ещё больше, ещё крепче любить и ценить свою суровую, но прекрасную Родину.
Аварцы-горцы, дети Кавказа, а значит братья по духу и вере: черкесам, лезгинам, лакцам, даргинцам, чеченцам, ингушам и прочим магометанским племенам… А потому, могли ли они остаться в стороне, когда их порядку и миру, завещанному предками стал угрожать грозный враг, вторгшийся с севера? Нет, не могли! Разве страх перед смертью мог охладить кипящую кровь вольнолюбивых горцев, за которой стояли: Века войн, Века набегов, Века голода и крови? Нет, не мог! Тысячу раз не мог! Потому, что стойкая битва лучше шаткой молитвы. Потому, что пусть мать лучше умрет, чем родит труса! Потому, что горец родится для того, чтобы носить оружие и ездить на коне.
Билла-ги! Кавказ всегда жил своей правдой: око за око, зуб за зуб, и гибель родственника от пули или кинжала соседа не новость для горцев. Народы суровых племен, возросшие для войны и мести, крайне редко могли искупить пролитую кровь уплатой – маслаата. В гудящих аулах пострадавшей родни чувство поруганной чести нередко переваливало за высокие гребни гор и заливало все долины и ущелья в округе.
«Разве мы не горцы? Разве обычаи забыли? Или шакалы-кровники думают, что аварцы примут позор, и дальше будут смиренно пасти скот? Канлы! Канлы!! Кровная месть!!!»
Талла-ги! Так было всегда на Кавказе. Таков закон гор.
И Всевышний был согласен с ними.
Иншалла!
Так стоит ли говорить о русских, посмевших пролить горскую кровь, и осквернивших своим присутствием, священные для каждого кавказца горы и могилы отцов?!
Даже ислам не связывал горцев таким духовным единством, как неистовая жажда отомстить врагу за смерть соплеменников.
Теперь не трудно сказать, но так уж, видно сложились звёзды: на Кавказе не было ни общегорского национального самосознания, ни основ для крепкого союза раздираемых междоусобицами и вековыми распрями общин и племён, соперничавших за рынки работорговли лучших пастбищ в горах. И лишь под кликой «Священного Газавата», который после гибели Кази-муллы подхватил его ближайший сподвижник Гамзат-бек, а позже третий имам Шамиль, – почти четверть века, озверевшие от крови и войны горцы, фанатично вырезали иноверцев решительно по всему Кавказу.
Кто в те поры не слышал в горах воинствующих воззваний глашатая Кавказской войны – Магомеда Ярагского:
«Правоверные братья! К вам обращаюсь я, и да услышите вы все сказанное! Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, должен вооружиться, во что бы то ни стало! Бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует моему совету, того Аллах в будущей жизни с излишком вознаградит. Истребите урусов, как бешеных собак, освободите мусульман, братьев наших! Если вы будете убиты в сече, – рай вам награда! Если кто убьёт крестоносца и иудея, тому – рай награда!..»
Хай, хай… Такие призывы и кличи летели в те годы от горы к горе по всему Кавказу. Иншалла! Такова воля Аллаха! А с ней не дано спорить смертным.
В горах быстро взрослеют. Девочки становятся матерями, а мальчишки – мужчинами-воинами.
В четырнадцать зим – Гобзало уже сам добыл себе первого коня, угнав его из-под носа, рассупонившихся за картами и самоваром конвоиров из маркитанского обоза, что следовал из Герзель-аула в крепость Внезапную. А уже с пятнадцати, он влился в ряды послушников Газавата под предводительством легендарного земляка аварца Хаджи-Мурата.
С тех самых пор Гобзало ни разу не свернул с единожды выбранной тропы.
То был, по исчислению русских, второй период Кавказской кампании (30-е – 40-е гг.) – самая кровавая и грязная пора мюридизма. «Аллах Акбар!» Гобзало прекрасно помнил: огненная проповедь Кази-муллы и Шамиля тогда безраздельно владела сердцами и шашками Чечни и Дагестана. Громкие, как пушечные залпы, победы имама Шамиля тех лет, тому порука.
Уо–о–ех–е-ех! История Кавказа в те времена писалась не гусиным пером, а шашкой. Не чернилами, но дымящейся кровью.
* * *
…Рослый, бритоголовый Гобзало, с закинутыми за спину концами башлыка, придержал запаленного скакуна, давая тому отдохнуть. Шаллох рысил теперь легкой грунцой. Доехав до теснины, которая в этот час начинала дышать испарениями, горец бросил цепкий взгляд на высоко черневший острый, как буйволиный рог, выступ скалы и доверительно шепнул на ухо коню, совсем как старому кунаку:
– Б-алагьизе! Смотри, видишь ЧIор? Здесь нам будет дорога. Там опасно, глаз выколи. Но ты у меня хорошо знаешь тропу. У нас мало времени. Не подведи, брат!
Жеребец, рассыпая алмазные брызги, оправдывая своё имя ЧIор, – стрелой пронесся через бурлящую речушку и, грохоча и чакая по окатистой гальке, стал подниматься по щебнякам на гранитный угор. Картина эта осталась в памяти, проплывавших над тесниной, малиновых облаков, в ней решительно всё: горы, поток, конь и фигура всадника – гармонировало.
Между тем риск и впрямь был велик. Воллай лазун! Обычный путь через теснину представлял теперь большую опасность: мглистый туман, будто влажные, липкие крылья демонов, наполнял её, и по узкой тропе ехать было рискованно. Да только не для джигита, родившегося в этих краях.
…Конь мюршида, казалось, осторожно вытанцовывал лезгинку по коварным извивам серпантины горской тропы. Та змеилась по скальному откосу над глубокой пропастью; на дне её, справа от них, текла голубой бисерной ниткой речушка, слева, в предвечернюю изумрудно-сизую высь вонзалась копьём каменная громада; карликовые, узловатые деревья мохнатой папахой венчали эту неприступную и грозную стену.