Страница 10 из 40
– Благодарю вас, барон, – сказала она с живостью, – не только за прекрасный подарок, но и за мысль, внушенную мне воспоминанием о несчастной королеве!
И опытной рукой набросала на бумаге эскиз.
– Мы отыскивали моду для сезона, милая Анна, – обратилась Евгения к подруге. – Главная трудность состояла в том, чтобы прикрыть бюст, сообразно узкому и короткому платью. Большие шали, мантильи и накидки, которые мы носим теперь, не годятся: они хороши для широких платьев. Теперь я нашла, что было нужно… вот, – продолжала она, передавая герцогине рисунок, – это платок, как носила его несчастная королева. Вопрос решен!
– Charmant – прелестно и просто! – вскричала Анна. – Это в самом деле вдохновение, за которое европейские дамы должны благодарить барона, – прибавила она с улыбкой.
– Иди сюда, – сказала императрица вставая. – Сейчас же и опробуем!
И, взяв кашемировую шаль, которая лежала около герцогини, государыня сложила ее и надела на свою наперсницу, потом связала оба конца сзади, в точности так, как изображалось на портретах высокой и благородной пленницы Тампля и Консьержери.
– Как вам это нравится, барон? – спросила императрица, осматривая герцогиню со всех сторон.
– Восхитительно! – воскликнул де Пьерес. – В самом деле, – продолжал он с поклоном, – туалет не может не быть прелестным, когда его придумали ваше величество и когда его носит герцогиня!
– И он будет модой для сезона, – сказала императрица, – все дамы должны надеть его из уважения к памяти несчастной королевы. И пусть новый фасон называется «Fichu Marie Antoinette»12.
– Как благодарен я судьбе, – сказал барон, улыбаясь, – что она позволила мне присутствовать при великом миге рождения нового закона для прекрасной половины человеческого рода!
Послышался стук в дверь.
Камердинер отворил ее, и в комнату вошел первый камергер императрицы, герцог Таше де ла Пажери.
– Граф Риверо, которому ваше величество сделали честь назначить аудиенцию, ожидает ваших приказаний, – сказал герцог.
– Я не заставляю графа ждать, – отвечала императрица, вставая, – введите его, дорогой герцог! А потом мне нужно поговорить с вами, – прибавила она с ослепительной улыбкой.
Затем легким наклоном головы отпустила де Пьереса.
– До свиданья, любезный барон… До свиданья, моя дорогая! – И она протянула герцогине руку, которую та поцеловала.
Барон де Пьерес и герцогиня Муши вышли из салона.
Герцог Таше де ла Пажери ввел графа, представил его императрице и потом ушел.
На графе были черный фрак и белый галстук; звезда ордена Пия, высокой папской награды, украшала его грудь.
Он низко поклонился, подошел на три шага к императрице и стал ожидать, когда Евгении будет угодно заговорить.
Императрица пытливым взглядом окинула эту спокойную, холодную и важную фигуру. Ответив на почтительный поклон графа, она обратилась к нему с ласковой улыбкой:
– Очень рада ближе познакомиться с вами, граф; мои родственники в Италии писали мне о вас так много хорошего, что я почувствовала сильное желание познакомиться с человеком, обладающим столь многими необыкновенными качествами!
– Я опасаюсь, – отвечал граф спокойно, – что эти высокопоставленные лица, вниманием которых я горжусь, представили меня, по своей благосклонности, в особенно лестном виде. Ваше величество, быть может, уже заметили, что действительность далеко не соответствует портрету. Но я вполне могу притязать на одно качество: а, именно, на твердое и сильное желание служить со всей энергией делу святой церкви, которой и ваше величество оказывает постоянную защиту.
– И которая, несмотря на эту защиту, утесняется все больше и больше, – промолвила императрица со вздохом. – Скажите, граф, – продолжала она, садясь в кресло и делая графу знак занять место, только что оставленное герцогиней Муши. – Скажите, в каком положении дела в Италии? На что надеетесь или чего опасаетесь вы относительно безопасности Святого престола и достояния Святого Петра?
– Я надеюсь на многое и боюсь всего, – отвечал граф. – В зависимости от того, станет ли Франция защищать Рим или откажется от него. Если Франция, если император, – сказал он, прямо и проницательно смотря в глаза Евгении, – припомнит, что обладание этой прекрасной и могущественной страной связано с преимуществом называться старшим отцом церкви…
– Вы считаете возможным, – с живостью перебила его Евгения, – чтобы здесь могли забыть это преимущество и связанные с ним обязательства?
– Государыня, – сказал граф спокойно и веско, – будущее сокрыто от меня, и мне неприлично выводить пророческие заключения из прошлого, которое говорит мне, что французское оружие сокрушило при Сольферино13 древний оплот права, и дало возможность необузданным волнам Итальянского королевства грозно потрясать в основании скалу Святого Петра.
Императрица поникла головой и принялась разглаживать складки платья.
– Но если, – продолжал граф, – несмотря на Сольферино, а быть может, благодаря Сольферино и его последствиям, я убежден, что Франция чаще вспоминает теперь, чем когда-либо, о своих обязанностях по отношению к Святому престолу, то уверенность в этом основывается на более широком вопросе: будет ли Франция в состоянии исполнить эти обязанности?
Императрица гордо подняла голову и бросила молниеносный взгляд на графа.
– В состоянии ли Франция защитить Рим? – спросила она с удивленьем и неудовольствием.
Риверо, выдержав взгляд императрицы, слегка поклонился.
– Мне известно могущество Франции, – сказал он. – Могущество это громадно, но дело в том, употребят ли его в надлежащее время и в надлежащем направлении или без толку расточат на ложном пути и ради ложной цели.
Государыня потупила глаза.
– Вы строгий критик, граф, – сказала она через несколько минут глухим голосом, в котором угадывался оттенок огорчения.
– Было бы недостойно вашего величества и меня, – отвечал Риверо, – если бы я стал отвечать на ваш вопрос общими фразами; во всяком случае, моя критика, которую вам угодно называть строгой, конечно, менее строга, чем та, которую с неумолимой логикой и последовательностью проводит история.
Глаза императрицы медленно поднялись и на минуту остановились, как бы в изумлении, на спокойном, благородном лице человека, который говорил ей в лицо правду, к коей так мало приучила ее окружающая среда.
– Вы правы, граф! – заявила она решительно. – Мы говорим о серьезном деле, и было бы безрассудно умалчивать или скрывать мысли. Итак, вы полагаете, что могут наступить обстоятельства, которые воспрепятствуют Франции употребить свое могущество на защиту церкви и Святого престола?
– Как ни велико могущество Франции, – отвечал граф, – но ввиду нынешних сплотившихся держав, ввиду великих и могучих движений народа, оно тогда только может вести к успеху, если не раздробится, не станет стремиться к невозможному. Достаточно небольшой части этого могущества для защиты Рима, когда знаешь, что эта часть есть только символ, за которым стоит вся Франция. Всякое великое и опасное предприятие, задуманное Францией в ином направлении, умалит значение этого символа; всякое такое предприятие послужит сигналом к революции, то есть к отчаянному нападению Итальянского королевства на Рим.
Императрица слушала с напряженным вниманием.
– Мексиканская экспедиция, – продолжал граф спокойно, – помешала Франции сказать свое веское слово в германскую войну; война с Германией воспрепятствует защитить Рим.
– Поэтому, – сказала Евгения с живостью, – вы разделяете мнение, что мы не должны теперь вмешиваться в дела Германии?
– Не только теперь, но и никогда, – отвечал граф убедительным и твердым тоном, устремляя свой ясный взгляд на взволнованное лицо императрицы, которая смотрела на него с удивлением.
– Я надеялся, – продолжал граф, – что в минувшем году Австрия выйдет победительницей и разрушит новую Италию; что во главе Германии окажется католическая, преданная церкви держава, которая, в союзе с Францией, восстановит клонящееся к упадку владычество права и религии. Надежды эти не исполнились: Австрия разбита и даже отказалась от своего прошлого… она не поднимется больше, и Германия на веки принадлежит Пруссии!
12
Косынка Марии-Антуанетты (фр.).
13
В битве при Сольферино 24 июня 1859 г. объединенные французские и сардинские войска разгромили австрийскую армию.