Страница 3 из 8
И в сейфах, охрана, специальный контроль,
Под кодами хитроумных секретов,
И каждые сутки меняют пароль.
Подписками весь персонал ограничен:
Запрет общенья с внешней средой,
Чтоб ни звонков, ни записок, ни личных
Контактов, ни даже писем домой!
Лед заполярный для нас самый главный
Технологический компонент:
Перечень свойств его многогранных
Вылиться может в длинный сонет.
Термостабильный, как хладоноситель,
В анабиозе незаменим,
И многорукий, и многоликий,
Он – словно одушевленный. И с ним
Мы подготовим, проверим, погрузим
В трюмы космических кораблей
Свыше шести миллиардов мумий…
И тем возродим планету людей.
Ночное небо
Сквозь матовую завесу
Просачивается Кассиопея.
Достать бы рукой поднебесье
И в пустыне звезды рассеять!
Все равно, из какого полушария
Созерцать бесконечность.
Бледное небо, луна янтарная,
Край земли искалеченной.
Как стальная ферма, держит углами
Млечный Путь большое созвездие.
Луч скользит по граням
И умирает в бездне.
И бродит бессмертие хрупкое,
Как рожденный досрочно,
И сжимается вечность губкой,
И сомненья приходят ночью…
Но, говорят, счастлив тот,
Кто часто видит Кассиопею.
И я, холодной красотой
Пораженный, пьянею.
Только по коже мороз,
Когда неосмыслима бесконечность,
Слышен стон умирающих звезд
И органом звучит вечность.
В пустыне
Уходят мачты в серый горизонт,
Перерезая небо сизой бритвой,
Горячий ветер в проводах поет
И проникает в душу, как молитва.
Куда ни глянь, ни крыш, ни желтых юрт,
Песок безбрежный не охватишь глазом.
Давно ушли кочевники на юг,
Но рвется на восток оседлый разум.
Я долго был среди густых полей,
Зеленых гор и шума городского…
И вот стою на выжженной земле́
Не путешественник, а житель новый.
Прислушиваюсь к гулу вдалеке́
Под самолетом проплывают строчки
Моих следов на огненном песке,
Уже в бульвар скопированных зодчим.
Смотрю далеким самолетам вслед
В пустынном небе над пустыней бледной…
Один как будто на большой Земле,
Земля как будто на краю Вселенной.
Встреча
Играло море древней синевой,
Из-за горы катилось эхо грома,
Ее вершина розовой иглой
Светилась в сполохах ракетодрома.
С печатью грусти на худом лице,
Откинувшись в седле, как на подушки,
Съезжал с холма на белом жеребце,
Съезжал сам Александр Сергеич Пушкин.
Не верилось ему, что он живет,
Что груз веков его не сгорбил спину,
И роковой свинец в груди не жжет,
И руки ослабевшие не стынут.
Ожили чувства через сотни лет —
Триумф науки дерзостной и строгой,
Бессильным оказался пистолет
Перед могучей, праведной эпохой.
Несметным поколеньям, как огонь,
Его служила лира беззаветно,
И вот с благословления богов
Смогли потомки воскресить поэта.
Он здесь и где-то там, в седой дали,
Где путь, как вспышка, был и жгуч, и краток,
Возможно ль начинать без Натали
Четвертый, с честью прерванный десяток?
Прекрасен мир знакомый и чужой —
И как в нем отыскать для сердца друга?
Возможно ль снова стать самим собой
Средь улиц скоростного Петербурга?..
А жизнь брала свое, и дивный путь
Уже в ней пробивали биотоки,
И вдохновение теснило грудь,
И наплывали пламенные строки,
И наполнялся смыслом дальний гул,
Чертивший в глубину Вселенной трассу…
Стоял живой поэт на берегу
И говорил: «О море, здравствуй, здравствуй!»
Блюз
У маленькой куклы личико белое,
Кудряшки как стружки и голос певучий,
А я – смуглянка широкоскулая,
Хриплю и пугаю вихрами колючими.
Она вечерком засыпает, как птичка,
Под тихие и приличные сказки,
А мне под ухо визжат электрички
И ругань от пьяных скандалов под виски.
Утром игрушка в постельке нежится,
А я трясусь в тарантасе гулком.
И все мечтаю: а может, сбудется —
Однажды проснуться беленькой куклой?
Я – мустанг
Я – мустанг, я лечу над прерией,
Обгоняя крылатых птиц,
Необузданный, неизмеренны́й
Мой разбег не знает границ!
Я несу полутонную массу,
Я изящною шерстью покрыт,
Но дороже шкуры и мяса
Людям резвость моих копыт.
И берут меня в плен двуногие,
(Мне их хитростей не сосчитать),
И ведут в города-берлоги,
Где тускнеет природная стать.
Чтоб скакал я и брал барьеры,
Чтоб плясал, гарцевал трусцой,
Меня держат в чистых вольерах,
Холят, кормят травой и овсом.
Ублажают пробежкой по лугу,
Поят влагою сладкой, как мед,
Серебром вышивают подпругу
И шампунем смывают пот.
Только вижу я над собою
Плетку жгучую, как тавро,
И все чувствую шпору ковбоя,
Словно пуля клюет ребро.
Только рвут удила мои губы,
И с оттяжкой стальной мундштук
Разбивает в крошево зубы
Жалит нёбо, как черный паук.
Я боюсь этой адской боли,
И меня заставляет страх
Подчиняться жокейской воле,
Даже если темнеет в глазах.
Потому меня манит прерия,
Где свобода и радостный бег,
Человеку просто не верю я,
Как не верит он сам себе.
Я – рысак
Я – рысак, я впряжен в тачанку,
Мчимся мы через шквал огня,
Подлетаем к хлопцу-подранку —
Он упал с воронового коня.
На песке кровь и юное тело.
Проскакал я над сотнями тел!
Гибнут парни за правое дело,
В правом царстве пожить не успев.
Я хочу языком шершавым
Зализать его шею и грудь,
Но вожжами наездник бравый
Мне иной означает путь.
И летят вперед комиссары,
Глушит степь громовое «ура»,
Кровь моя полыхает пожаром,
Бьется в жилах, как пламя костра.
Коренной наш по звонкой упряжке,
Тот, что пушки таранил плечом,
Заразившийся сапом, бедняжка,
Умерщвлен был бескровно врачом.
Пристяжную кобылу, которую
Видел я только между боев,
Скосит пуля в степи под Касторною,
Труп ее расклюет воронье.
Я тачанку в народе прославлю,
Но, заслугам моим вопреки,
Задерут меня в Ярославле