Страница 120 из 126
— Это в честь чего? — спросил Нестор.
— В честь нашей передышки и вынужденного безделья.
— Это можно, — согласился батька.
Стол был небогат — квашеная капуста, картошка со шкварками, оладьи, изготовленные Левой Зиньковским, и чёрный каравай немецкой выпечки.
После первой же чарки тесное застолье оживилось. После второго стакана откуда-то появилась гармошка. На ней профессионально пиликал Дерменжи, вспоминая своё моряцкое прошлое, наигрывал «Раскинулось море широко». Потом заиграл «Яблочко», кто-то сплясал под одобрительные возгласы застолья. От выпивки лицо батьки разгладилось, Нестор, глядя на товарищей, повеселел.
На улице стало темнеть. Петренко пытался зажечь лампу.
— Брось, Петро, там керосину нет, — сказал Белаш.
— Ничего, погорит трохи.
«Трохи» продлилось не более получаса. Огонёк становился всё меньше и меньше. И наконец погас.
— Давайте зальём туда самогонки, — предложил кто-то.
— Ну да, такое добро переводить. Посумерничаем.
— Дерменжи, дай-ка мне рыпалку, — попросил Нестор.
Приняв гармонь, привычно прошёлся по голосам и басам. Потом что-то начал подбирать и наконец попросил:
— Послухайте, братцы, мою песню.
— Ну-ну давай, — подбодрил кто-то в темноте с едва уловимой иронией.
И Махно запел негромко, едва шевеля голоса «рыпалки»:
— Что уж себя хоронишь, батько? — спросил из темноты Петренко.
На него зашикали дружно, а Нестор словно не слышал. Продолжал:
Гармошка всхлипнула и умолкла. В избе стало тихо.
— М-да, — вздохнул Дерменжи. — Это вещь.
— Не то что декларация, — брякнул Зверев.
— Дурак, — отозвался Зиньковский и скомандовал: — Саша, наливай чарки, выпьем за батькину песню, она стоит того.
Сам Нестор молчал, будто его и не было за столом.
7. Жаркое лето 21-го
Целый месяц штаб Повстанческой армии во главе с Махно находился в подполье, залечивая раны, набираясь сил. Нестор, оправдывая вынужденное безделье, говорил:
— Пусть мужики отсеются.
Однако за годы войны и смуты многие уже отвыкли от крестьянской работы, тяготели более к винтовке, маузеру или сабле, достигая во владении ими высокого мастерства. Если такой мастер навскид, почти не целясь, попадал врагу в лоб или в поединке шашкой разваливал его до седла, зачем ему плуг? Зачем ему проливать пот — пахать, сеять, косить, молотить — когда тут же явятся в одночасье продотрядчки и отберут всё это, таким трудом нажитое. Не лучше ли делать то, в чём достиг совершенства и что так неплохо кормит в этой круговерти, когда жизнь укладывается в жёсткую формулу: «Пан или пропал», и когда смерть именно за плечами, а не за горами. Многие, особенно не имевшие ни кола ни двора, потерявшие всех родных и близких, привыкали именно к такой жизни. Не случайно в солдатской песне пелось: «Наши жёны — пушки заряжены...». И это был уже не юмор, а образ жизни.
Но штарм на бездельничал и в подполье, он держал постоянную связь с действующими отрядами. Расстелив на столе карту, Зиньковский докладывал штарму обстановку:
— В Изюмском уезде действует отряд Харлампия Общего, возле Славянска оперирует отряд Серобабы и Колесниченко. В Старобельском районе — Каменев с отрядом примерно в тысячу сабель.
— Что слышно о Фомине? — спросил Нестор. — Жив ещё?
— Фомин в Миллеровском районе, у него 500 сабель, Пархоменко в Богучарском — 300 сабель.
— Значит, не ушёл с Маслаком?
— Не ушёл. Посчитал, в родных местах надёжнее.
— Правильно посчитал. А что с Маслаковым?
— Он на Ставропольщине, уже собрал в свою Кавказскую армию 5 тысяч сабель и штыков.
— Молодец. Не зря мандат просил. Ты скажи, Лева, какова у нас сегодня общая сила. Считал?
— А как же? В общей сложности примерно 15 тысяч штыков и сабель.
— Отлично, — веселеет батько. — Значит, так. Пусть Колесников сдаёт свой отряд Сыроватскому и отправляется на Кавказ к Маслаку, для координации. В непосредственное подчинение штарму вызывай кавполк Харлампия Общего, отряды Савонова и Глазунова, чтоб к десятому мая были здесь. Где действуют Щусь и Куриленко?
— Они на Черниговщине, там же и Кожин.
— Далеко забрались. Это хорошо. Надо чтоб большевикам везде горячо было. Отправь им приказ, чтоб к 25 мая были на Полтавщине и соединялись с нами у Кобеляк. Теперь о Пархоменко. Ему отправь распоряжение — войти опять в военный союз с Антоновым и оперировать в Воронежской губернии.
Из подполья Махно продолжал руководить отрядами, с гордостью носившими его имя, так что перерыва для красных не было и во время посевной, хотя след батьки был ими утерян.
Чека во все сёла рассылало агентов, внедряло их в банды с единственной целью: узнать о его местонахождении. Тщетно. Пленных махновцев изощрённо пытали: «Где Махно?» Но никто не знал. Кто-то из несчастных признался: «Убит он». Для чекистов и этого было мало: «Где? Когда? Укажи могилу». Кто-то из бдительных предположил: «А не сбег ли он за границу?» Предположение кое у кого переросло в уверенность: «Дураки. За что воюете? Ваш батька, украв всё золото и бежав за кордон, живёт в роскоши и богачестве. И плевал на вас».
10 мая в Заливном появился Глазунов с небольшой группой бойцов.
— Прибыли по вашему вызову, Нестор Иванович.
— По нашим сведениям у тебя, сибиряк, было около тысячи бойцов.
— Было, — вздохнул Глазунов. — Нас окружили под Тимашевкой, устроили добрую баню. Вот с тридцатью кавалеристами прорвался.
— А пулемётов сколько?
— Пять.
— Ну и то хлеб. Подождём Общего с Савоновым и выступим.
Однако отряду Савонова не удалось добраться до батьки, он был разбит и рассеян у Теплинского леса, в котором скрылись уцелевшие повстанцы.
Полк Харлампия во время марша был окружён под Барвенковом и почти весь уничтожен, погиб и командир. Его помощник Иван Херсонский 13 мая прибыл к штарму с пятьюдесятью бойцами и десятью пулемётами. Докладывал с видом провинившегося школьника:
— Вот всё, что осталось от полка, Нестор Иванович.
— Свирепеет Красная Армия, — резюмировал Махно. — Ну что ж, ответим подобающе.
Итого набралось 150 сабель и 20 пулемётов. Белаш засомневался:
— С такими силами выступать рискованно.
— А ты забыл, как после тифа мы выступали с десятью саблями и двумя тачанками?