Кукла вуду

Может, всё-таки вернуться?

Но стоит мне представить полную квартиру пьяных, весёлых гостей и тётю, которой придётся объяснять, что денег на шампанское больше нет, холод уже не пугает.

Измайловский парк тих и безлюден. Только снег поскрипывает под ногами. Да иногда тихо звенят на ветру обледеневшие деревья.

Попробовать и правда вернуться в общежитие? Здесь я точно до смерти замёрзну. И переждать негде – даже круглосуточные магазины закроются к полуночи.

Как же холодно!

Нет, всё. Еду в общежитие. Попрошу позвать Олега Николаевича, он живёт в учительском корпусе. Он-то точно ещё не пьян, и он поможет… Больше обратиться не к кому.

Поёжившись, я поворачиваюсь к выходу. В тишине мне кажется, что снег стал скрипеть громче. Ну точно! Кто-то идёт за мной, тоже медленно и неторопливо.

Я мгновенно пугаюсь – хотя чего бояться, просто кто-то тоже решил прогуляться перед праздником. Может, собаку выгуливает. Хоть бы не ротвейлера…

Продолжая идти к воротам – медленно из-за замёрзших ног – я на ходу оборачиваюсь. Нет, не ротвейлер. Тёмная фигура, идёт, пошатываясь, за мной, как пьяный.

Ну что ж, пьяный сейчас не редкость – Новый год. Я пытаюсь ускорить шаг, но вместо этого поскальзываюсь – так, что не могу удержать равновесия. И падаю в сугроб у дороги.

А когда, побарахтавшись, выползаю обратно на дорогу, пьяный прохожий входит в круг фонаря, и я понимаю, что это ребёнок – мальчик. Вязаная красная шапка, зеленая куртка, шарф развязался и волочится по снегу… При этом мальчик идёт, как робот, медленно, неуклюже. И горбится.

Я замираю, сидя на льду. От страха меня колотит, но я не могу пошевелиться. Лучше бы это был пьяница!

Странный мальчик неотвратимо приближается, и мне кажется, что от него веет холодом – хотя куда холоднее? Снег скрипит в мёртвой тишине. Шаг. Ещё шаг. Ещё…

Я так и сижу, дрожа, пока он не подходит совсем близко и смотрит прямо на меня пустыми стеклянными глазами. Даже у куклы взгляд выразительнее!

Левое запястье горит огнём, когда я смотрю в ответ. На красную шапочку, на пустые глаза, на зашитый толстыми чёрными нитками – грубые-грубые стежки – порез на горле. И понимаю, что уже видела этого ребёнка – на фотографии в актовом зале. Это ведь Миша Чиханов. Только… он же… умер.

Из моего рта вырывается облачко пара. Только из моего – Миша как будто не дышит, грудь не двигается. Просто смотрит на меня. А потом медленно наклоняется и берёт меня под локоть жёсткой холодной рукой. А я бесполезно открываю и закрываю рот, как рыба – не то умолять хочу, не то закричать. Господи, да что происходит?! Это же не может быть правдой!

Это последнее, что я думаю, смотря в пустые глаза мёртвого семиклассника. Потом моё запястье под холодными пальцами Миши вспыхивает, перед глазами сначала бело от боли, а потом – темно. Что происходит дальше, я не знаю. Может быть, Миша куда-то меня вёл, а я шла за ним – или с ним под руку. С меня станется. Но я точно этого не помню. Как и не помню, куда именно мы шли.

Я просто вдруг открываю глаза и оказываюсь в центре вычерченного кровью круга, освещённого чёрными свечами. Уже не в парке, а в том подвале, который я дважды видела во сне. Тени гуляют по покатому, низкому потолку, сильно пахнет алкоголем, но барабанов я не слышу. Как не вижу и скелета в чёрном смокинге – только у стены в тени стоит другой мертвец, не Миша… Боже, да Антона Фетисова ведь похоронили четыре дня назад!

Я сошла с ума, я сошла с ума, я…

Паника накрывает мгновенно, как в парке. Только я уже не замираю, словно парализованная – я скатываюсь с саркофага, падаю на холодный скользкий пол, больно ударяюсь коленками. И с визгом отскакиваю от трупа чёрной кошки – только что убитой, из перерезанного горла у неё до сих пор течёт кровь.

И только сейчас, глядя в пустые кошачьи глаза, я вдруг очень чётко понимаю, что всё это не сон. И, кажется, даже не бред, потому что слишком реален.

Да. Я сижу в подвале, в кругу, начерченном кровью, слева истекает кровью мёртвая кошка, за моей спиной саркофаг, а у стены стоит живой труп.

Меня тоже убьют!

На какое-то время сознание словно выключается: я паникую. Перед глазами черно, грудь будто ватой забили, дышать не могу, голову ломит от боли, вдобавок, меня ещё и колотит, да так сильно, что зубы стучат, и пару раз я чуть не прикусываю себе язык.

Потом до меня доходит, что несмотря на всё это ничего страшного пока не произошло. Никто не собирается убивать меня прямо сейчас – здесь вообще никого нет, кроме Антона… Мёртвого… (Нет, я правда сошла с ума! Как он может тут быть?! Или это его брат-близнец?.. О-о-оля, какая чушь, успокойся сейчас же!) Но он тоже не спешит меня загрызть, как зомби в фильмах ужасов. На самом деле, как это ни странно, здесь намного безопаснее, чем у тёти в квартире. Там и в обычное время ротвейлер ко мне принюхивается…

Тихо-тихо, спокойно… Дышу. Сначала взахлёб, потом выравниваю дыхание. Минут через пять даже получается встать. Я опираюсь о саркофаг – ноги не держат, но мне легче с каждым мгновением. Ладно… Ничего…

Где тут выход?

Оборачиваясь, я случайно делаю неловкий жест рукой и чуть не роняю открытую бутылку у саркофага. Аккуратно ставлю её на место. Прислушиваюсь. Но звуки в этом подвале словно умирают, я даже своё дыхание слышу с трудом – как в густом тумане. Но хуже всего другое – я быстро понимаю, что не могу идти. Ноги от страха “пляшут” так, что и шаг сделать не получается – я заваливаюсь и опять больно ударяюсь коленями о каменный пол. Меня по-прежнему колотит. Очень хочется пить…

Как зачарованная, толком не соображая от боли, страха и жажды, я беру бутылку и подношу ко рту. Судя по запаху там крепкий алкоголь. Я никогда раньше не пила ничего крепче шампанского. Может… может, это и хорошо? Крепкий алкоголь поможет мне успокоиться. Мне, наверное, и глотка хватит?

Уже касаясь губами горлышка я понимаю, какая это огромная глупость: пить что-то… здесь. А вдруг там яд? Или наркотики? Скорее всего.

Ха, а вдруг тут сатанисты под боком, а я даже убежать не могу? Тем более, зачем им меня травить? Хотели бы – давно убили. И меня так мучает жажда…

Больше не раздумывая, я пью – скорее, проливаю на себя и на пол, чем в рот, уж очень дрожат руки. Господи, какая гадость! Там что, была водка? Она обжигает горло и моментально туманит голову.

Бутылку я роняю – её содержимое разливается по полу. А я неожиданно легко (на самом деле очень легко, у меня словно крылья за спиной) встаю, подхожу к нарисованному кровью кругу, озираюсь в поисках выхода. Прямо сейчас мне море по колено, и даже возможные сатанисты пока не пугают. Надо только выбраться отсюда… Как?

Оглядываясь, я вдруг замечаю идущую от нарисованного знака на полу к стене золотистую, вспыхивающую в свете чёрных свечей, нить – надо же, горит точь-в-точь как моя татуировка. Я прослеживаю нить взглядом, и вижу, что она захлёстывает шею Антона.

Кажется, в бутылке всё-таки был наркотик… Потому что никакой нити до этого я точно не видела. И уж тем более не думала бы, что это – нормально. Ну нить. Ну держит мертвеца на привязи. Ну и что?

Я отворачиваюсь, но нить дрожит, сверкает. Манит. Я пытаюсь, но почему-то не могу отвести от неё взгляд. А потом, словно меня магнитом тянет, иду к ней.

Спокойствие, неестественное, жуткое, снисходит на меня, стирая мысли. Последняя: “Дура, знала же, что не надо было пить”, – исчезает, и я опускаюсь на колени перед кровавым знаком и нитью. Потом аккуратно пропускаю её между пальцев и тяну.

Антон, пошатываясь, совершенно как зомби, тяжело шагает ко мне. Сейчас это абсолютно меня не пугает: я откуда-то знаю, что так и должно быть. Откуда? Да неважно.

И когда я отвожу правую руку, левой держа нить, я знаю, что у саркофага лежит серебряный короткий кинжал. Ничего, что только что его там не было – это ведь бред, он и не должен быть логичным. И то, как привычно рукоять кинжала ложится мне в ладонь, тоже нормально. И даже то, что я подношу её к своему левому запястью. А что? Почему бы и нет?