Страница 48 из 89
Я пытался себя воспитывать. Честно, пытался. Однако жаркая солнечная погода не способствовала прогулкам по Болоту Тоскливых Раздумий. На четвёртый день я почти собрался нанести визит вежливости речке, протекавшей у подножия холма, на котором располагалась усадьба Гизариуса, но все радужные надежды на приятное уединение и водные процедуры нарушил приказ отправиться в деревню, дабы забрать у тамошнего кузнеца некую вещь, которую доктор заказывал изготовить. Робкий протест, вроде: "Куда я попрусь по самому солнцепёку?" не вызвал ни капли сочувствия, и спустя четверть часа, одевшись, как пугало (что было очень легко при доступном мне гардеробе), и из вредности пять раз переспросив дорогу (что оказалось невыносимо приятно), я вышел за ворота.
По дорожке, пугливо огибающей опушку леса, по кромке поля, по мосту через ручей - я не успел устать или соскучиться, как ступил в пределы памятной деревни. На улочках в полдневный час почти не было людей - хотя, какие это улочки: так, свободные от деревьев и кустов участки земли, трава на которых лишь кое-где примята колёсами и босыми ногами детворы. Приличный вид имела только главная улица деревни, на которую я после рассеянных блужданий и вышел, поскольку кузница (по уверениям доктора) должна была находиться где-то среди домов самых уважаемых селян. Несколько раз пришлось пройти мимо играющих мальчишек, которые провожали меня настороженными взглядами и парой-тройкой мелких камней, по счастливой случайности ни разу не долетевших до моей спины. Такое настроение детей ясно говорило о том, что даже если староста и испытывал ко мне чувство благодарности, то далеко не все его односельчане точно также относились к странному типу с клеймом через всю щеку.
Я постарался не обращать внимания. Глупо обижаться на детей: они ещё не могут оценить тяжесть проступка и размер искупления. Возможно, эти белобрысые пацаны никогда не будут класть на весы ни чужую вину, ни свою. Если так, то им повезёт больше, чем мне - чаши моих весов всё время раскачиваются, не находя покоя...
Кузница пряталась за поворотом улицы, отделённая от других строений не только внушительным расстоянием, но и полосой земли, присыпанной речным песком, дабы в случае пожара (а при работе с огнём нужно быть готовым к любым неприятностям) пламя не перекинулось на дома соседей. Высокие двери были полуоткрыты: где-то за ними, в глубокой тени ритмично пел молот, шипела сталь, оскорблённая болезненным омовением в холодной воде, и звенели голоса, столь же резкие и протяжные, как стоны железа, меняющего свою форму в умелых руках мастера. Слов было не разобрать, да и ни к чему подслушивать - секреты преображения руды в предметы, дающие либо отнимающие жизнь, никогда меня не занимали...
На невысоком заборе, отделяющем кузню от улицы, мальчуган лет семи играл с матёрым серым котом. Точнее, ребятёнок думал, что играет, а кот всего лишь позволял настойчивым пальчикам теребить кончик своего хвоста, да легонько шлёпал лапой по лохматой травинке, которую малец упорно пытался засунуть животному в рот. Я перегнулся через верхнюю жердь и, как можно доброжелательнее, обратился к мальчику:
- Это Ваш дом, юноша?
Польщённый "взрослым" обращением малец забыл о коте и важно кивнул.
- Стало быть, кузнец приходится Вам родителем?
Ещё один кивок.
- Будьте любезны, юноша, попросите его на минутку оставить дела и переговорить со мной. Это возможно?
Мальчуган задумался, переваривая мою церемонную речь, и, когда я уже лихорадочно начал обдумывать более простую и понятную фразу, развернулся, но бросил нерешительный взгляд в сторону кота, на широкой морде которого было написано довольство тем, что его, наконец, оставили в покое.
- Не волнуйтесь, я пригляжу за Вашим зверем. Даю слово, - я улыбнулся, стараясь не сильно кривить лицо, чтобы не пугать ребёнка.
Гордый осознанием собственной важности и значимости данного ему поручения, мальчуган, путаясь в просторных штанах, которые явно были предназначены "на вырост", посеменил туда, где звенела сталь, а я пролез между жердями ограды и приступил к исполнению своего обещания.
Кот изо всех сил притворялся, что спит, но разве какой-нибудь представитель этого мохнато-усато-полосатого племени может усидеть на месте, когда всего в паре ладоней от его морды по нагретой солнцем деревянной палке медленно - очень медленно! - шагают два совершенно беззащитных пальца. Неуловимое движение, взъерошившее воздух - и когти прочертили полосы на дереве в том самом месте, где ещё мгновение назад нежилась моя рука.
- Нет, так дело не пойдёт, - сказал я, качая головой. - Либо мы играем, и тогда ты убираешь когти, либо... Я тоже имею право на удар.
Кот смежил веки, словно говоря: "Да ну тебя, в самом деле... Жарко же..." Я горько вздохнул и демонстративно отвёл взгляд, словно по рассеянности оставляя подрагивающую руку лежать на жердине. Раз... Два... Три... Бросок! Когти снова впились в дерево, а моя ладонь хлестнула по лапе сверху - не больно, но обидно. Кот набычился, и кончик хвоста начал стучать по забору чуть-чуть жёстче.
- Я же сказал: без когтей.
"Ну, зачем ты так? Какая же это будет игра?" - кот с укором посмотрел на меня и отвернулся, укладывая голову на лапы.
- Ты лучше меня знаешь, что играть можно, не причиняя друг другу вреда, - я поднёс пальцы к серой мордочке. Кот потянулся к моей руке, обнюхивая незнакомого ему доселе человека. Кожу приятно пощекотало шумное дыхание холодно-мокрого розового носа...
- Ну, как? Я достоин игры с тобой?
"Я ещё не решил" - жёлто-зелёные глаза снова сощурились.
Я вздохнул:
- Ладно, будь по-твоему...
Следующую "мышку" кот поймал. И довольно засунул себе в рот, вдоволь облизав и изжевав. А потом он позволил себя погладить. Я даже начал уверять себя в том, что день будет не таким уж дурным, как показалось сначала...
И снова ошибся. Заигравшись с котом, я не заметил, как звуки в кузне смолкли, и не услышал шагов. А ведь немного внимания - и события могли бы двинуться совсем в другом направлении...
Откуда-то снизу донеслось вежливое покашливание. Я вздрогнул, отнимая у кота его "добычу" и поворачиваясь лицом к персоне, удостоившей меня своего внимания.