Кровь

– Zakaj? Je umrla naravno zato, ker bila stara. To je bilo že dolgo nazaj. Toda slišala sem, da vse življenje ona ni imela vseh kolesc v glavi. Od tistega primera se je začelo. (Зачем? Своей смертью умерла, от старости. Это когда было-то! Вот только с головой у нее всё время нелады были, говорят. С того случая и началось.)

И снова задумавшись, старушка даже останавливается. Но доктор ловко возобновляет разговор:

– Torej, posledice živčnega zloma. Zanimivo! Obstajale so do smrti, rečite? Neverjetno! (Значит, последствия нервного потрясения. Интересно! И сохранялись до самой её смерти, говорите? Невероятно!)

Неспешная его спутница вздыхает и красноречиво поднимает кустистые брови:

– Zakaj je to neverjetno? Naravno je! Samo še drug vampir lahko odstrani takšno norostjo in šele nato... (Что ж тут невероятного?! Известное дело! От такого помешательства может избавить только другой вампир, да и то если только...)

Тут рядом с топчущимися на месте собеседникам, как из-под земли, возникает суетливая женщина лет пятидесяти. Придерживая на груди в спешке наброшенную на плечи шубку, она смущенно растягивает ярко накрашенные губы:

– O! Profesor, saj oprostite mami! Preveč skrbi za Zorana, kot bi bil otrok. In vedno krivi me. (Ой! Профессор, вы уж простите маму! Она слишком беспокоится о Зоране, будто он малый ребёнок. И мне вечно пеняет.)

Доктор Пеклич, скрывая досаду, раскланивается:

– Oprostite, madame, nisem imel čast... (Простите мадам, не имел чести...)

Дама, уже успевшая придать старушке ускорение в направлении спортивного зала, с придыханием представляется:

– Suzana Stanovnik! Ste res ljubeznivi! (Сузана Становник! Вы так галантны!) – и протягивает ему усеянную кольцами руку.

Доктор, следя нетерпеливым взглядом за удаляющейся старушкой, лишь слегка пожимает пухлую женскую ручку и легкомысленно комментирует:

– Ah! Torej, ste mati inšpektora! Me veseli! (Ах! Так Вы мама инспектора! Очень рад!)

Госпожа Становник даже не пытается скрыть кислого выражения лица, в голосе её звучат обиженно-возмущенные нотки:

– No, pravzaprav nisem njegova mama, sem žena njegovega... (Ну, вообще-то, я ему не мать, я жена его...)

Но кавалер не дослушивает её душеизлияний, а, коротко кивнув на прощание, торопится вслед за старушкой, уже нырнувшей в темноту спортивного зала.

***

Ирена и Бэла в белой потрёпанной Тойоте подъезжают к церковному двору. Тут уже выстроилось несколько автомобилей. Сама церковь небольшая, деревянная, с высокими цветными окнами, которые слабо теплятся изнутри. Пустой церковный двор, напротив, ярко освещен. В свет фонарей попадает и главный вход – плотно закрытая двухстворчатая дверь под широкой аркой. А кровля церкви теряется где-то в мутной круговерти снежной ночи.

Ирена заглушает мотор и, ожесточенно пробубнив себе что-то под нос, собирается выходить из машины. В последний момент Бэла её удерживает:

– Ирена, просим! (Искаженный словенский: «Ирена, пожалуйста!») – она смотрит на спутницу пристально, но мягко.

Ирена, прикрыв глаза, делает несколько глубоких вдохов, а потом коротко кивает, как будто дает знать, что достаточно успокоилась. Подруги одновременно покидают автомобиль. И тут из темноты вырывается ревущий снегоход.

Ловко развернувшись, инспектор Становник тормозит рядом со стареньким внедорожником. Он спешивается и подбегает к женщинам:

– Tukaj ostanita in bolje, se vrnita v avto! Grem na stranska vrata. (Оставайтесь здесь, а лучше сядьте обратно в машину! Я зайду через боковую дверь.)

Инспектор деловито отстраняет женщин с пути, расстёгивает куртку и, положив руку на кобуру, осторожно подбегает к церковной стене. Однако Ирена и Бэла и не думают следовать указаниям полицейского: повторяя его движения, они гуськом пересекают двор и тянутся вслед за ним вдоль стены. Из церкви между тем не долетает ни звука.

У бокового входа довольно темно. Окна и фонари остались позади. Троица некоторое время неуверенно топчется на месте. Наконец инспектор решительно толкает дверь – к счастью, она оказывается незапертой. Плавно отворившись, она впускает бесшумно скользящего мужчину и двух напряженно ступающих женщин.

Внутри церковь кажется пустой. Единственным украшением аскетичного интерьера можно считать золотистый свет свечей. Между деревянных колонн мрачно поблёскивают и тонут в полумраке безлюдные ряды лавок. Никого не видно и не слышно, лишь напряженно потрескивают горящие у алтаря свечи. Инспектор озадаченно останавливается и даже убирает руку с оружия. Ирена и Бэла, выглядывая из-за его спины, обеспокоенно озираются.

Внезапно, коротко вскрикнув, Ирена срывается с места и бросается к ближайшей колонне. Бэла спешит за ней. Ирена падает на колени и с величайшей нежностью подбирает с пола детскую варежку. Здесь же за колонной лежит и сам Тинек. Тело его почти полностью съехало на пол, только голова нелепо, завалившаяся на плечо, всё ещё упирается затылком в колонну. И от этого создается жуткое впечатление, что шея мальчика переломилась. Глаза Тинека закрыты, губы побелели.

Ошарашенная Ирена обеими руками судорожно зажимает рот, её ломкие брови трагично вздрагивают. Бэла тоже склоняется над мальчиком, берет его за запястье – взгляд её проясняется, и она смотрит на подругу со слабой ободряющей улыбкой. У той в глазах вспыхивает надежда. Бэла осторожно приподнимает веко потерявшему сознание мальчику. Зрачки сужены. Нахмурившись, она щиплет Тинека за руку – он вздрагивает.

– Vrat ni zlomljen! (Шея не сломана!) – радостным шёпотом восклицает Ирена.

Тем временем инспектор, медленно двигаясь по проходу, минует сидящих на полу женщин и замирает, уставившись на что-то, скрытое за спинкой лавки:

– Hej! Zbežita od tu! (Эй! Быстро отсюда!)

Женщины одновременно вскакивают. Бэла помогает подруге подхватить Тинека на руки. Поддерживая сына под колени и под мышки, Ирена резко поворачивается в сторону боковой двери и сразу же начинает пятиться. От алтаря к ним приближается отец Пельграм. Его лицо, руки, одежда и даже волосы густо залиты свежей кровью. Глаза дико перекатываются, как будто вот-вот выпадут из орбит. Губы преподобного шевелятся, но из них не вылетает ни слова.

Святой отец, неумолимо надвигаясь на опешивших женщин, с непередаваемым ужасом оскаливается, и плечи его начинают трястись. Бэла, сообразив, что взгляд священника устремлен куда-то за их спины, оборачивается. Мелькает чья-то безжизненно распластанная под лавкой фигура. А перед инспектором из сумрака вырастает какая-то сгорбленная спина. Медленно расправляются и разворачиваются перетянутые серыми лоскутами плечи. Длинные русые волосы, короткая русая борода и прозрачные мертвенные глаза.

– Это он! – слишком поздно кричит Бэла, пытаясь протолкнуть вперед Ирену, дорогу которой преграждает шагающий, как зомби, отец Пельграм.

Летит на лавки сбитый мощным ударом инспектор – бесполезный выстрел разрывает воздух и оглушает до звона в ушах. Бледная рука ложится на плечо Бэлы, но та поспешно падает на пол – куртка выскальзывает из костлявых пальцев, и девушка неловко, но довольно быстро уползает под лавки. Ирена всё-таки пробивается через преподобного и, не выпуская из рук сына, несется к чёрному ходу.

Но вампир, очевидно, и не собирается преследовать сбежавшую женщину. На его холодном лице мелькает что-то отдаленно похожее на любопытство. Не обращая внимания на барахтающегося среди разбитых вдребезги лавок инспектора и на бесцельно, как сломанный автомат, бредущего священника, Громов ловит взглядом уползающую Бэлу. Легко, как игрушечные, расшвыривает он в стороны тяжелые деревянные скамьи. А через секунду сгребает в пригоршню своей единственной руки рыжие пряди и рывком поворачивает Бэлу к себе.