Кровь

Toda samo je žalostno odkimala:

– Sem bila že mrtva tako ali drugače...»

(Она посмотрела на меня пристально и твёрдо:

– Я хочу покончить с этим!

Я возразил ей неуверенным, сдавленным голосом:

– Ты ещё можешь вернуться...

Но она лишь печально покачала головой:

– Я всё равно была уже мертва и так, и так...)

Прервавшись, Ирена пытливо глядит на Бэлу и неторопливо спрашивает, как бы у самой себя:

– Ona bi se lahko vrnila? Kam? (Она могла вернуться? Куда?)

Бэла, прищурившись, медленно припоминает:

– Мортэ акцепта, рэгрэдиар...

Внезапно она подскакивает на месте, чем пугает и удивляет Ирену.

– Ясно! Ясно! Я поняла! – Бэла в восторге обнимает опешившую подругу и, видя, её потерянный взгляд, поясняет, – Смерть приняв, я вернусь. Это одна и та же Катарина!

Ирена в ответ лишь приподнимает брови:

– Še vedno ničesar ne razumem. Ampak glede na tvojo noro radost, si razumela nekaj pomembnega. (Я всё-равно ничего не поняла. Но судя по твоей бешеной радости, ты поняла что-то важное.)

Бэла энергично кивает. Ирена уточняет:

– In to bo pomagalo premagati vampirja? (И это поможет победить вампира?)

Бэла, снова кивнув, глубокомысленно добавляет:

– Поможет, если при её появлении, и правда, начинается пожар.

Ирена театрально разводит руками:

– Bela, res me zanima, ampak sploh ne razumem. Bolje je, da jim poveš! (Бэла, мне очень интересно, но совершенно непонятно. Лучше расскажи им!)

Бэла торопливо достает телефон, бубня вполголоса: «Точно! Позвоню-ка я... Паше. Если ещё не поздно...» Она проверяет время – «11:59».

И тут свет в зале резко убавляют. Бэла, разочарованно нахмурившись, прячет телефон обратно в карман. С бормотанием просыпается госпожа Ковач: «Karkoli, čas za posteljo!» (Ну, что ж! Пора ложиться.)

Ирене приходится заняться постелью. Помогая свекрови устроиться поудобнее, она периодически обводит зал ищущим взглядом:

– Mati, kam Tinek je izginil? (Мама, а куда Тинек ушел?)

– Menda je šel z nekimi fantiči, (Да вроде с какими-то мальчишками убежал.) – госпожа Ковач забывает о постели и тоже начинает осматривать зал.

К ним присоединяется Бэла и, оглянувшись по сторонам, принимается обходить огромное полутёмное помещение, осторожно и напряженно продвигаясь между расплывчатыми тенями, которые отбрасывают в неверной сумеречной мути бесформенные человеческие островки. Слышится озабоченный приглушенный голос Ирены:

– Nina, vprašaj Jančeka, ali je videl Tineka? (Нина, спроси Янчека, он Тинека не видел?)

Бабушка в сердцах восклицает:

– Niti minute miru s tem malim hudičem! (Ну, ни минуты покоя с этим бесёнком!)

Часть IV

Ночь

Мягкая землистая темнота, поглощающая движения и звуки. Что-то зыблется и перекатывается в ней. Раздаются какие-то шлепки, словно удары по воде, раздаются глухо, без эха и тут же тонут в мутной тьме. Шлепки сменяются кратким всплеском, и вдруг сероватый слабый свет пробивает мертвенную ночь. Свет неуверенный и разреженный врезается в толщу стоячей воды. Он всё ближе, всё шире – фонтан брызг, влажные звуки и дрожащая чёрная поверхность зимнего озера, сжатая ослепительно белыми краями проруби.

Во все стороны простирается нетронутый белоснежный покров, переливающийся серебром и золотом под лучами невысокого зимнего солнца. Едва различимый противоположный берег окаймлен щетинистой полоской леса. Слева мрачно высится тёмно-серая громада замка.

Какой-то лёгкий шорох, хруст ветки – резкий рывок к берегу. Заснеженное озеро – заснеженные ветви – лесной бурелом мелькают так быстро, что сливаются в одну серебристо-серую, переливчатую ленту. Ещё рывок – руки хватают трогательно бархатистые ушки. Заяц пойман. Напряженно вращается неправдоподобно глянцевитый заячий глаз, испуганно дёргается пушистое тельце.

Сгорбив безобразную костлявую спину, голое человекоподобное существо примостилось на краю чёрной проруби. Худая, карикатурно нескладная фигура конвульсивно вздрагивает, судорожно трясет лысой головой и всё сильнее скрючивается под лучами беспощадного солнца. В руках топорщится слипшимся от крови мехом заячья тушка. Морда существа жадно и торопливо, глубже и глубже вгрызается в кровавое месиво, бывшее когда-то заячьим животом. Густой алый сок брызжет жгучими каплями на кипенно-белый снег, стекает быстрыми струями в неподвижно чернеющие воды озера. Лишь мертвенная кожа существа остается неизменно бледной.

Истерзанная тушка падает в прорубь, водная гладь искажается концентрическими кругами и ещё долго волнуется, ловя и уродливо дробя отражение белёсой морды. И в тот миг, когда расползающиеся фрагменты бесцветных глаз, плоского носа, вывороченных губ кажется вот-вот замрут, соединившись в чье-то худое длинноносое лицо, удар разбивает водное зеркало.

Старинное зеркало с грохотом падает на каменный пол. Грузная фигура пожилого человека, как подкошенная, валится на заснеженные камни. Рыжеволосая девушка с осунувшимся лицом неподвижно лежит в снегу. Спутанные яркие пряди лежат поверх закрытых глаз. Мужская рука осторожно смахивает волосы с лица. Чужая настойчивая рука перехватывает это движение.

Пожилой мужчина, сидя на полу смотровой площадки, крепко сжимает чью-то жилистую кисть. Его слепо смотрящие в пустоту глаза как будто повинуются сторонней воле. Лицо искажается мукой, и в звенящей тишине тонет его стон, когда он механически резким движением склоняется над своим запястьем и вонзает в него зубы.

Кровью обливаются дрожащие внутренности. Заячья шкурка разорвана в клочья. Содрогаясь, агонизирует маленькое звериное тельце. Твердые мужские руки одним кратким движением ломают крошечную шею.

Вскрик. На девичьей шее, расползаясь, алеет небольшой ожог. Мужчина поспешно отдёргивает обнаженную руку. На перчатке, на кончиках пальцев темнеет свежее пятнышко крови. Кровь проступает на бледной девичьей щеке. Из мягкого мрака проявляется нежный, обрамленный копной рыжих волос овал печального лица. Пристально смотрят большие карие глаза.

Насмешливые губы – поцелуй. Белокурая головка сияет на фоне пронзительно синего зимнего неба. Мужская рука лежит на грациозном изгибе шеи.

Светлые волосы рассыпаются по обнаженным плечам. Изящная фигурка, освещенная лишь неверным пламенем свечей, выскальзывает из темноты и присаживается на край кровати. Белая ткань её ночного платья тонка, как паутинка,и даже слабый свет пронизывает её насквозь. Волнительно вздымается округлая, но крепкая девичья грудь. Маняще изгибается талия. Переливается смехом лепечущий голосок. В янтарно-прозрачных глазах играют лукавые огоньки.

– Élise! Élise! (Элиза! Элиза!) – тревожно шепчет сдавленный мужской голос.

Одним лёгким бесстыдным движением девушка сбрасывает свой единственный покров. Её бело-розовое тело золотится едва заметным пушком. Мягко ложится она в темнеющее ложе мятых и сбитых простыней. Высоко вскидывает гибкие руки. Свет и тень скользят по сладким изгибам её фигуры. Бледно мерцают пепельные пряди.

Мужская рука нерешительно касается шелковистых волос. Её перехватывает шаловливая женская ручка, подносит к лицу, к страстному, приоткрытому рту. Прозрачные янтарные глаза словно подёргиваются мглистой тенью. Призывно улыбаются влажные губы.

Мужские руки сжимают хрупкую талию, скользят вниз по бедрам. Девичье тело выгибается, подается вверх и вперед – долгий глубокий стон. И пара узких проворных ладошек, словно белоснежные крылья голубки, взлетает над золотистым пятном лица.