Кровь

Бэла указывает на портрет. Даниель бросает на него мимолётный взгляд и с довольным видом отвечает:

– Sem poskušal izvedeti o gradu Wolfred vse, kar sem lahko. Nekaj zanimivega je glede Katarine. (Я постарался узнать о замке Вольфред всё, что только возможно. С Катариной связано кое-что любопытное.)

Бэла слушает с явным интересом.

– Domnevno, se je ubila. Se je vrgla z grajskega stolpa. (По-видимому, она убила себя. Сбросилась с замковой башни.)

Женщина в красном платье, с тяжелыми тёмными косами, стоит на краю башенной стены. Рывок – и женщина медленно падает со стены наземь.

Бэла с готовностью вставляет:

– Да-да, и доктор Пеклич об этом говорил!

Даниель, загадочно улыбаясь, поднимает указательный палец, и, значительно покашляв, изрекает:

– To pa ni vse. Pravijo, da po njenem samomoru v gradu prebiva duh. Včasih ponoči v mesečini v gradu nenadoma se širi melodičen šepet ali morda petje. In ženski obris preplava po hodniku v smeri stopnicah. Verjamejo, da duh prinaša nesrečo. Zadnjič, kdaj so ga videli... (Но это ещё не всё. Говорят, что после её самоубийства в замке появился призрак. Иногда в лунную ночь по замку вдруг разносится мелодичный шёпот или, может быть, пение. И женская фигура проплывает по коридору в направлении лестницы. Считается, что призрак приносит несчастья. Последний раз, когда его видели...)

***

В сумрачной просторной зале накрыт внушительных размеров стол. За окнами синяя ночь, медом золотится тяжелая низкая луна. Стены залы побелены, украшены фотографиями и картинами. Горки с фарфором и хрусталем, обеденный стол, строгие высокие стулья, простые белые занавески на окнах – зала превращена в удобную, но немного аскетичную столовую в деревенском стиле.

Бесшумно входит белоснежная горничная, зажигает газовые рожки на стенах, опускает занавески на окнах. Так же бесшумно исчезает.

Шурша шёлком тёмно-синего платья, входит молодая женщина с тонкой сигаретой в длинном янтарном мундштуке. По моде начала XX века, её талия до невозможности затянута, а светло-пепельные волосы пышно взбиты и объемно уложены вокруг бесстрастного фарфорового лица.

Следом за ней появляется молодой мужчина. Черноволосый, хмурый, усатый. Он высок и широкоплеч. Его накрахмаленная рубашка безупречно облегает молодцеватую грудь, украшенную ярким галстуком с рубиновой булавкой.

Не глядя друг на друга, они садятся по разные стороны стола и со скучающим видом расправляют тонкие салфетки.

В сопровождении серой, как мышка, гувернантки в столовую входит мальчик лет пяти-шести. Пролепетав вечернее приветствие, женщина усаживает своего питомца за стол и садится рядом с ним.

Горничная вкатывает тележку с ужином, в напряженном молчании начинает расставлять тарелки. За исключением звона посуды ничто не нарушает тишины, воцарившейся над столом. Только взгляды летят с одного конца стола к другому. Мужчина оглядывает всех и каждого с явным неудовольствием. Молодая хозяйка смотрит надменно. Гувернантка старается не поднимать глаз. Мальчик тих и испуган.

Выпустив синеватую струю дыма, дама обращается к горничной:

– Катарина, Вы проверили лампы, как я просила? Газ опять мерцает!

Горничная не успевает ответить, как молодой хозяин, уже взявшийся за нож и вилку, ледяным тоном произносит:

– Сделайте одолжение, оставьте сигарету!

Забыв о лампах и о горничной, надменная пепельная блондинка демонстративно затягивается ещё раз:

– Вас раздражает сигарета, или Вы просто, как всегда, не в духе и не знаете, на ком сорваться?

Мрачный франт не отвечает, а нервно бросает приборы на звонкую тарелку:

– Это невозможно есть! Унесите сейчас же!

Безмолвная горничная сейчас же меняет блюдо. Гувернантка сильнее склоняется над своей тарелкой. Мальчик беспокойно ёрзает на стуле.

Вдруг газовый свет, действительно, меркнет, но через мгновение снова вспыхивает с прежней силой. Мальчик успевает испуганно ойкнуть. Хозяйка саркастически хмыкает:

– Как я и говорила! Впрочем, Вам, кажется, нет никакого дела?

Мужчина с размаху опускает свой мощный кулак на столешницу – комната наполняется оглушительным звоном:

– С меня довольно! Я больше не намерен терпеть...

Женщина насмешливо и дерзко перебивает:

– И что же Вы сделаете, мне интересно?

Мальчик начинает потихоньку всхлипывать. Взбешенный отец обрушивается на гувернантку:

– Миссис Оуэнс, немедленно уведите его в детскую. Пусть посидит без ужина, если не умеет себя вести за столом. Думаю, Вам стоит больше времени уделять вопросам этикета. Займитесь этим сейчас, раз у Вас не нашлось времени раньше!

Мальчик всхлипывает всё сильнее. Серая гувернантка дрожащими руками откладывает салфетку. Молодая хозяйка возражает со сталью в голосе:

– Нет, миссис Оуэнс, Вы никуда не пойдете, пока не поужинаете, как полагается! И Бобби тоже! Ребенок не должен страдать из-за самодурства отца.

«Самодур» моментально вскакивает, но в этот момент газ, мигнув, окончательно гаснет. Бобби заливается плачем. Столовая мгновенно погружается в синюю тьму. Аспидные тени хаотично мелькают туда-сюда. Сквозь детский плач слышен возмущенный мужской голос: «Да что здесь, вообще, происходит?! Катарина!»

Горничная поспешно вносит зажженный канделябр, но сейчас же неведомая сила распахивает все окна. Дребезжит и бьется стекло, завывает порывистый ветер. Свечи гаснут, не успев ничего осветить. В сумятице звуков лишь один звучит неизменно и безысходно – отчаянный детский плач.

– Дайте мне этого ребёнка! – громыхает в ярости хрипловатый бас.

И тут воздух пронзает звенящая тишина, недосягаемая для слуха высокая нота, накрывающая беззвучным, но оглушительным раскатом эту безумную ночь. Как в сумрачных глубинах немого кино движутся чьи-то бессловесные тени. Не издавая ни звука, треплет занавески беснующийся ветер, без звона, без грохота валятся со стола приборы и блюда, разбиваясь вдребезги о глухой пол.

И в этом зачарованном царстве необъяснимой тишины откуда-то издали льется тонко-тонко, пронзительно-нежно женское пение на непонятном языке. Оно плывет мимо оторопелых теней, мимо всплеснувших рукавами занавесок, мимо хаоса ночи в мягкую тьму.

Фигура женщины, удивительно яркая, словно сияющая изнутри, как жемчуг сияет перламутром, мелькает в проёме дверей, проходя мимо столовой по коридору. Тёмные тяжелые косы высокой короной венчают её царственно гордую голову.

И как только видение скрывается, сразу спадает оцепенение безмолвия. На столовую обрушивается громовой шквал, какофония звуков. Истерические голоса людей перекрывают друг друга, сливаясь в паническую неразбериху, усугубленную адской темнотой и завыванием одичавшего ветра.

– Свет! Свет! Наконец-то свет!

Какая-то зыбкая зарница разливается по нижним краям распахнутых окон.

Мужская тень перекрывает проём окна и судорожно отшатывается:

– Нет! Нет!

А снизу уже летят беспорядочные вопли. И яркие искры, и алые языки. С гулом и треском пламя врывается в двери. В полыхающем реве стихии тонут истошные предсмертные крики. Растворяется детский плач...

***

– Ogenj je uničil okrašenost, notranjost, streho. Je zgorelo vse, kar je lahko. Od takrat niso stolp obnovili, (Пожар уничтожил отделку, интерьеры, кровлю. Сгорело всё, что могло гореть. Башню с тех пор так и не восстановили.) – Даниель трагическим голосом завершает рассказ и эффектно замолкает