Потерянное сердце (ЛП)

Провожу языком по ее груди и вокруг соска, и тело Кэм вздрагивает подо мной, а ногти оставляют следы на моей коже. Ее стоны становятся громче, рот приоткрывается, и она совсем теряет контроль. Я опускаю голову к ее шее и захватываю губами мочку уха, а потом провожу языком вниз до самой ключицы.

— Только ты, — стонет она. — Боже мой, ЭйДжей.

Обнимаю Кэмми, провожу руками вниз к ее ягодицам и крепко удерживаю, толкаясь еще глубже. Она кончает со стонами и криками, и ее мышцы дрожат, когда Кэмми, тяжело дыша, падает ко мне в объятия. Тепло нашей связи течет от меня к ней, а затем я падаю рядом с ней на кровать.

— Раньше такого не было, — шепчу я ей на ухо.

— Вот чего мы ждали, — тихо смеется она. — Женщина, занимающаяся любовью с мужчиной — это совсем другое, нежели два подростка, нарушающие правила.

Кэмми прижимается лицом к моей шее, и я чувствую, как к моей все еще чувствительной коже прикасаются ее улыбающиеся губы.

— Все хорошее стоит того, чтобы ждать.

— Я мог бы всегда ждать этого — ждать тебя, — вздыхаю я, позволяя голове упасть на подушку. — Итак, мы уже встречались подростками, так что мне остается только удостовериться, что мы снова парень и девушка, раз у нас был секс, — говорю я ей.

Она поворачивается на бок и касается ладонью моей щеки.

— Я думала, ты больше никогда меня не попросишь.

— Одно условие, Кэмерон.

— Да, Эндрю.

— Никогда больше не оставляй меня, — говорю я ей, нежно обнимая.

— Я не смогла бы пройти через еще раз. Но могу я спросить тебя кое о чем?

— О чем угодно.

Кэмми проводит пальцем по моей груди — в том месте, где бьется сердце.

— Когда ты сделал татуировку?

— На той же неделе, когда мне исполнилось восемнадцать.

— Родимое пятно Эвер, — говорит она тихо и понимающе.

— Это был единственный способ хоть немного склеить мое разбитое сердце.

Глава 22

Не знаю, сколько мы спали и спали ли вообще, но мы встали час назад, и теперь наблюдаем, как за окном поднимается солнце, и пьем кофе в тишине.

— Я редко просыпаюсь раньше Гэвина, — говорю я Кэмми. — Но есть что-то в этой тишине, отчего хочется вставать на рассвете.

— Он очарователен, — говорит она. — Как он все это перенес?

Я долго смотрю на Кэмми, прежде чем ответить. Все вокруг так непринужденно — прямо как в моих мечтах. Кэм во фланелевых пижамных штанах и белом легком топе. Ее карамельного цвета волосы собраны в небрежный узел и даже без макияжа ее кожа сияет, как и во времена нашей юности.

— Ты прекрасна, прекраснее, чем когда-либо была, — говорю я ей, не отвечая на только что заданный вопрос.

— Ты меняешь тему, — замечает она с мягкой улыбкой.

— Труднее всего было быть с Хантером, когда умирала Элли. И теперь как будто Тори тоже умерла. В некотором смысле, так и есть. Тори, которую я знал до того, как родился Гэвин, перестала существовать. Первые несколько недель после того, как она уехала, Гэвин сидел и плакал и каждые две минуты звал маму. Она никогда не была идеальной матерью, но Гэвину это было и не важно. Я вынужден был слушать, как он звал ее ночь за ночью, а я сидел и плакал, как ребенок, пока он ее звал. Я не знал, сколько ему понадобится времени, чтобы понять, что она не вернется.

Глаза Кэмми наполняются слезами, и она быстро стирает со щек скатившиеся капли.

— Мне очень жаль.

— Я возил его к педиатру почти каждый день, боялся, что он заболеет из-за разбитого сердца. Не знаю, как на маленького ребенка влияет такое, и я боялся, что делаю все неправильно, понимаешь?

Я чувствую, что глаза снова начинает жечь, но не хочу сейчас плакать, поэтому делаю еще один глоток кофе и долго молчу.

— Могу я тебе кое-что сказать? — спрашивает Кэмми.

Все еще не уверенный в своем голосе, я киваю.

— Ты делаешь все лучше, чем могла бы сделать я. Он хорошо одет. Ты надел на него даже больше, чем нужно, — хихикает она.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я с усмешкой.

— Он просыпался в четыре утра. У него подгузник был мокрый, так что я поменяла его и снова уложила спать.

Слезы теперь не остановить, и я зажмуриваю глаза и сжимаю переносицу. Я в полнейшем раздрае. Мысль о том, что кто-то еще заботится о моем сыне, так много для меня значит. Мне приходилось упрашивать Тори сделать что-то для ее собственного сына, а Кэмми сделала это просто так, без вопросов. Я начинаю осознавать, каково это, когда есть кто-то рядом.

— Эй, — успокаивает Кэмми, наклонившись и положив руку мне на колено. — Все будет хорошо.

— Почему ты меня не разбудила?

— Ты ехал всю ночь, чтобы увидеть меня. Ты устал. Это было самое меньшее, что я могла сделать. Плюс, я хотела провести с ним время.

Она не пытается впечатлить меня своими ответами. Она правдива, но я все еще не могу осознать, как это — когда кто-то так сильно заботится обо мне. Это такое странное чувство.

— Боже мой, — восклицает Эвер. — ЭйДжей, ты здесь!

Дочь подбегает и плюхается ко мне на колени, обхватывая за шею руками.

— Я так рада, что ты здесь.

Я немного отстраняюсь, глядя на нее.

— Кто эта девушка, что душит меня прямо сейчас? — шучу я. — Я помню другую, одетую в черное, с огромным, не по возрасту, количеством макияжа на лице.

Она наклоняет голову на бок и позволяет мне еще крепче обнять себя.

— Мама убедила меня одеться получше, — говорит она мне на ухо.

Мама. Слово, которого Кэмми никогда не слышала; слово, которое она заслуживала услышать миллион раз за тринадцать лет.

Смотрю поверх спутанной копны волос Эвер на Кэмми: она держит руку у рта, глаза прикрыты, наверное, чтобы скрыть слезы.

— Она назвала меня мамой, — одними губами шепчет мне Кэмми.

— Как все прошло? — спрашиваю я Эвер.

Дочь спрыгивает с моих колен и садится за стол между нами.

— Первый месяц было отстойно, но потом я перебралась жить сюда, и это было лучшее время.

— Ты понятия не имеешь, как это меня радует, — говорю я ей.

— Знаешь, — начинает Эвер, — у меня была хорошая жизнь. Обо мне заботились и все такое. Я ни в чем не нуждалась и ничего не хотела, потому что они были всегда заняты, но единственное, чего мне не хватало, это настоящей любви. Я не знаю, чувствовали ли они когда-нибудь ко мне то, что, насколько я могу судить, чувствуете ко мне вы двое.

Чувство вины снова просачивается в мои вены, хоть у меня и не было никакого права голоса, когда Эвер отдавали на удочерение. Я знаю, как сильно некоторые родители хотят усыновить ребенка, и как сильно потом его любят и проводят с ним каждую секунду жизни. А еще я знаю, что есть дети, которых усыновляют по неправильным причинам, и я всегда молился, чтобы с Эвер такого не случилось, но что мы можем контролировать? Они, казалось, были искренне рады ей в тот день в больнице тринадцать лет назад. Откуда мы могли знать?

Некоторые приемные родители приходят на эту землю, чтобы спасти какого-нибудь ребенка. А некоторым биологическим родителям просто нельзя жить без своего ребенка. А еще есть те, кому нельзя иметь детей.

— Мы все в этой жизни встречаем тех, кто нуждается в любви.

— Я знаю, — говорит она. — Я знаю почти все, что нужно знать об усыновлении. Я исследую этот вопрос с десяти лет.

— Скучаешь по ним? — спрашиваю я ее.

Я не хочу притворяться, что у нас все прекрасно, чтобы спасти положение. У нее была целая жизнь с этими людьми, и они заботились о ней, обеспечивали ее безопасность и здоровье, пока не умерли, и пока не пришло время для Эвер снова вернуться в нашу жизнь. Я должен их за это уважать.

— Да, — говорит она. — Да, но их никогда не было рядом. Мне больше не хватает няни.

— Понятно, — со вздохом говорю я. — Итак, завтра большой день, да?

Эвер складывает ладони вместе и улыбается так широко, как я никогда еще не видел.

— Я не могу дождаться!

— Мы тоже, — гордо говорит Кэмми. — Кстати, погоди-ка. У меня есть кое-что для тебя — то, что я хотела тебе отдать сегодня.