День цезарей

При воспоминании о неверности покойной жены сердце Катону вновь кольнули боль и гнев. Но уже слабее, чем прежде. Время, как видно, врачует любые раны. Прежде чем всех нас в итоге умертвить. И никак ни забыть, ни тем более простить всего того, что было. Хотя ее поступки не были виной Семпрония, к которому он по-прежнему относился с уважением и приязнью. А потому стопориться сейчас на этой теме Катон не стал.

– Спасибо тебе за твое участие.

– О чем ты говоришь! Ведь он мне кровная родня. Как мне еще было поступать… К тому же заботиться о нем мне в удовольствие.

Катон кивнул.

– Все равно спасибо. Как только сие будет мне по средствам, я займусь поиском нового дома. Перспективы у меня неплохие, во всяком случае, пока я состою в преторианской гвардии. Особенно при нынешнем императоре, который стремится расположить к себе солдат, охраняющих его жизнь и безопасность… Через несколько лет, думаю, мы с Луцием обзаведемся своим уютом.

– Ну, это если предположить, что власть Нерона будет прочной, – осторожно заметил Семпроний. – А с этим, не ровен час, все еще может измениться. Так что делать на него ставку я бы поостерегся. Особенно в свете того, что произошло здесь сегодня вечером.

Он вкратце поведал о вторжении Нерона на пир и мерзком надругательстве, учиненном им над Британником. Когда Семпроний закончил, Макрон тыльной стороной ладони отер себе губы и покачал головой.

– Да он больной на всю голову. Это что ж за человек такой?

– В самом деле, что он за человек? И какой из него получится император? Это вопрос, который терзает сейчас Рим. И тем временем, пока ясного ответа на него нет, многие, очень многие теряются в догадках, способен ли Нерон управлять империей. Кто-то в открытую предлагает заменить его Британником. Есть и такие – и их немало, – кто втайне плетет нити заговора. А потому кто знает, к чему все это приведет…

– На пути сюда до нас доносились слухи, – сказал Катон. – Но похоже, все обстоит куда хуже, чем я себе представлял. Ты думаешь, Британник сможет обеспечить себя поддержкой достаточной, чтобы в полной мере претендовать на трон?

Семпроний ответил лишь после задумчивой паузы:

– Сложно сказать. Сенат в этом вопросе разобщен, и лишь немногие придерживаются четкой позиции. В наши дни это самый короткий путь на кладбище. Большинство присматривается, выжидает, прежде чем занять ту или иную сторону. Хотя большинство сената предпочло бы не избирать ни того ни другого. Особой привлекательностью не отличается ни один из них. Но это единственный выбор, который у нас есть. А иначе придется объявлять конец имперскому наследию и возвращаться к республике. Тут опять же свои препоны: об этом и слышать не желает преторианская гвардия. Им что? Они устроились неплохо. Кто же добровольно откажется от привилегий и почетного звания императорских телохранителей? Но и в гвардии среди офицеров и солдат наметился раскол. Не случайно подавлять восстание в Испании послали именно те подразделения, что подозреваются в симпатии Британнику. Их и услали подальше от Рима, пока Клавдию не унаследовал Нерон. Кто знает, как теперь все обернется с их возвращением… Если Британник сможет заручиться достаточной поддержкой в Риме и провинциях, то он, глядишь, еще может свергнуть своего соперника. Или же начать гражданскую войну. То, чего нам удавалось избегать без малого сотню лет.

Семпроний сложил ладони и с усталым смирением оперся о них подбородком.

– Возможно, ты прав, – поразмыслив над словами сенатора, произнес Катон. – Что, если противостояние пожаром займется по всей империи? Я, например, знаю, что легионы в Британии предпочли бы видеть своим императором Британника. Есть и другие части, настроенные примерно так же, а также те, чьих командиров можно склонить подкупом.

Макрон хапнул со стола пирожок и надкусил.

– А может, – рассудил он, – народ просто попривыкнет к новому императору и все пойдет как прежде, пусть даже он дурно обращается со своим братцем… Это я так, к слову, – смущенно уточнил он.

– Нам остается лишь уповать на благополучный исход, – безрадостно и неопределенно отозвался Семпроний.

С минуту все сидели в задумчивости. Его нарушил Катон, который потянулся к блюду возле Макрона, взял оттуда утиную ножку и, откусив лоскуток мяса, стал неторопливо жевать. А затем спросил у сенатора:

– Ну, а ты? Ты бы сам на чью сторону встал, Нерона или Британника?

– Думаешь, так просто на это ответить? – Сенатор печально усмехнулся. – На самом деле я ни за того, ни за другого. По мне, так лучше вообще было бы возродить республику. Но такое вряд ли осуществимо. Кто-то говорит, мол, империя слишком велика для того, чтобы ею успешно распоряжался сенат. Который сам расколот нынче на фракции и их грызущихся меж собой предводителей. По всей видимости, Рим больше не может обходиться без власти, осуществляемой одним человеком. Если это так, то нам нужны императоры. Они единственные, кто стоит между нами и хаосом последних лет республики. – Он со значением поглядел на Катона. – Годы, возврата к которым не желает никто.

– Желания может и не быть, но получится ли у них этого избежать? – В серебряную чашу Катон плеснул вина, отхлебнул. – Лично я не буду становиться ни на одну из сторон, не буду ради моего сына. Цирк не мой, и обезьяны в нем не наши. Так что пускай разыгрывают представление без меня.

Семпроний посмотрел на него с печалью.

– Пересидеть его, милый мой юноша, тоже вряд ли удастся. Может, ты и решишь не выходить на ту арену, да только арена не разминется с тобой.

– Возможно, ты и прав. Но пока я буду делать все, чтобы держаться в стороне и не лезть в ту бучу. Да и Макрон, если у него хватает благоразумия, поступит так же.

Заслышав свое имя, центурион поднял глаза от тарелки; было видно, что он ухватил лишь охвостье фразы.

– А… ну да. Пускай все преследуют свои пороки, а уж мне оставят мои. К тому же Нарцисса теперь нет, и мы можем снова спокойно служить, без чужих интриг, в которые нас все время норовят втянуть.

При упоминании Нарцисса Катон с чувством кивнул. Ох уж и гадок был этот коварный соглядатай, дворцовый секретарь прежнего императора… К концу Клавдиева правления он впал в немилость, обратив против себя императрицу с Палласом. Вполне понимая, какая участь может ждать опального, много чего знающего приближенного, Нарцисс тихо ретировался в свое загородное имение и наложил на себя руки. Ни Катон, ни Макрон по нему не горевали – слишком уж много раз принуждал он их выполнять свою грязную работу.

Сенатор улыбнулся.

– Эх, мне бы вашу наивную беспечность…

– Чего? – нахмурился Макрон.

– Да так, ничего. Если такова ваша позиция, то быть посему. Прошу только: чтобы не попасть в беду, держитесь подальше от таких, как Паллас, Сенека и Бурр.

От разговора их отвлекло тонкое и одновременно пронзительное хныканье малыша. Со стороны дома из коридора показалась дородная женщина в простой полотняной тунике. На ходу она нежно баюкала мальчика, которого несла, уместив перед собой возле плеча. Катон ощутил прилив растроганности, видя своего сына в заботливых руках его няни и кормилицы Петронеллы. Под крики малыша он поспешил встать с ложа и подойти к ним.

Петронелла широко разулыбалась.

– Посмотри, милашка, вот твой папа. Вернулся из боев…

Встав вполоборота, она приподняла и повернула маленького Луция, чтобы тот мог лучше видеть отца. Голосок этого кудрявого, чернявого двухлетки вполне мог сравниться с криками центуриона на плацу. Глаза чуть покраснели от слез, а нос и рот сочились сопельками и слюнкой. Капризно помаргивая, он смотрел на гостя дедова дома. Вот в черных глазах затеплился огонек узнавания. Ребенок поднял голову от плеча няни и, лучась улыбкой, звонко крикнул:

– Папа!

Малыш потянулся ручонками к отцу, сердце которого замлело теплом любви. Он протянул руки, и няня усадила на них Луция. Катон поцеловал сынишку в темя, вдыхая сладковатый, чуть мускусный запах ребенка, и блаженно прикрыл глаза. Все мысли о политических дрязгах, память о кровавых полях сражений и горечь от измены жены в этот момент исчезли, растворились, и это ощущение было полней и чудесней любых сокровищ на свете.