Страница 21 из 24
Наш студенческий отряд был сформирован из представителей всех латвийских вузов, и мы строили жилой дом в Гагарине, поскольку город был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. В нашем отряде были и латыши, и русские. В студенческом отряде я впервые прожил два месяца вместе со студентами-латышами. Все они были такими же советскими людьми, как и мы.
Как руководитель латвийского отряда я организовал для бойцов в ночь на 24 июня празднование Лиго с прыжками через костер и распиванием бутылочного пива, хотя в отряде был строгий сухой закон. Решил, что если отмечать праздник, то согласно существующим традициям. Лиго тогда воспринималось как местный советский праздник, и отмечали его в равной степени и латыши, и русские.
Позже я узнал, что отмечать Лиго – языческая традиция, и цветок папоротника в ночь на этот праздник ищут для того, чтобы приобрести с его помощью власть над нечистой силой. Добыть расцветающий в полночь цветок можно только совершая колдовские обряды и читая специальные заговоры. Нечисть старается отвлечь охотника за цветком папоротника: зовет голосом близкого человека. Если дашь слабину и отзовешься на этот голос, можешь лишиться жизни. Злой дух срывает тогда голову вместо цветка папоротника и посылает душу искателя приключений в ад, на мучения, за то, что тот дерзнул похитить цветок, составляющий украшение преисподни.
Хотя этих конспирологических тонкостей в тот момент я не знал, попытки парней из стройотряда пойти на ночь глядя искать цветок папортника в ближайший лес я командирской властью пресек. Цветок они вряд ли бы нашли, но вот на точку, которая торговала ночью водкой из-под полы, вполне могли набрести. Тогда не им, а мне голову в республиканском комитете комсомола точно оторвали бы.
Вообще в город Гагарин приезжали студенты со всех союзных республик. На выходные мы проводили Дни республик. В эти дни слушали выступления студентов, которые учились на певцов и музыкантов, танцевали вместе танцы разных народов. Мы также угощали друг друга пловом, кумысом, серым горохом с копченостями, которые готовили на месте. Помощь в проведении этих мероприятий оказывал университетский комитет комсомола. В нем я подружился с Виктором Леиньшем – умным и порядочным человеком, хорошим организатором. Он стал приглашать меня на разные комсомольские мероприятия республиканского уровня. Вокруг него собирались хорошие люди – и русские, и латыши. Жаль, что он рано ушел из жизни, в первые годы перестройки. Или его ушли – он оказался вовлечен в нефтяной бизнес, а там умных и порядочных людей не переносили.
Наш отряд открыл в классе школы, в которой мы жили, кафе, украшенное в национальном стиле. В кафе можно было выпить чашечку кофе и съесть булочку. Кафе всегда было переполнено в свободное время, и в нем я подружился с ребятами из всех республик. Барменом в нем был студент Латвийской консерватории по прозвищу Ник, учившийся на режиссера. Потом он стал известным латвийским деятелем культуры. А Петерис Кригерис, с которым мы тоже подружились в этом стройотряде, стал руководителем всех латвийских профсоюзов. Эти люди также были и остались удерживающими в своей среде.
Три года я изучал экономику на дневном отделении университета, а в конце четвертого курса перевелся опять на заочное отделение. Надо было думать о том, как зарабатывать на хлеб насущный.
Глава IV. Академическая карьера
Молодой ученый
Здание Академии наук Латвийской ССР
На работу я устроился в Институт экономики АН Латвийской ССР. Директор института член-корреспондент Имант Христианович Киртовский удивился тому, что к нему пришел молодой человек и попросился на лаборантскую ставку в 90 рублей в месяц – на заводе можно было уже устроиться на должность экономиста на 140 рублей, а мастером в цех даже на 220 рублей. Однако меня больше интересовали знания, а не деньги. И потом, надо было выполнять данное когда-то бабушке Наталье Ивановне обещание.
На новом рабочем месте я сначала выполнял техническую работу для доктора экономических наук Юрия Николаевича Нетесина. Случайно оказалось, что мы с ним земляки – родились в г. Мелитополе и даже жили одно время на соседних улицах около железнодорожного вокзала.
Юрий Николаевич очень много сделал для моего интеллектуального развития. Рекомендовал читать правильные книги, обсуждал со мной их содержание. Как-то раз, работая по его заданию, я спросил, как переводится с польского языка на русский одна фраза. Юрий Николаевич перевел. А потом, как бы между прочим, заметил, что вообще-то украинский наполовину состоит из польских слов, и если посидеть со словарем с месяц над текстами, то польский язык можно легко освоить. Это было как замечание сестры в детстве насчет упертого помора Михайлы Ломоносова. Я посидел пару месяцев со словарем и стал достаточно свободно читать тексты на польском языке. Сначала подбирал материалы для своего руководителя, а потом стал читать статьи, которые интересовали меня самого. У поляков как раз профсоюз «Солидарность» начал бузить, а из советских газет понять, что там происходит, было невозможно.
Вскоре я защитил диплом в университете и стал экономистом. После этого мне поручали уже простейшую исследовательскую работу. В институте составлялись Прогноз развития народного хозяйства и Схема размещения производительных сил республики. Для этих директивных документов я разрабатывал разделы, посвященные функционированию социальной сферы: образования, культуры, медицинского обслуживания, социального обеспечения. Горизонтом прогнозирования был 2000 г.
Знал бы я тогда, что произойдет за эти годы! Прогнозирование то основывалось на гипотезе о том, что экономика и социальная сфера будут развиваться прямолинейно, без всяких катаклизмов. Оказалось, законы диалектики действуют в отношении социалистического строя точно так же, как и в отношении капиталистического. Была создана мощная материально-техническая база, которая требовала для дальнейшего развития изменения производственных отношений, в частности – допущения частной собственности, а в прогноз развития экономики это обстоятельство никто не закладывал.
Мы, кстати, в отделе политэкономии часто обсуждали тему допущения развития частной собственности при социализме, пытались осмыслить опыт других социалистических стран в этой области, но сталкивались с нехваткой данных. Дискутировали мы и по многим другим актуальным вопросам. Обсуждение обычно шло во время перекуров на лестничных площадках, которые представляли собой своеобразные дискуссионные клубы. В дискуссиях принимали участие, помимо нас с Юрием Николаевичем, мои коллеги Владимир Петрович Павук, Язеп Вацловович Курсиш.
Иногда дискуссии затягивались до позднего вечера, и нас выгоняла на улицу уборщица. Тогда мы шли спорить в кафе «Саулите», что было на ул. Гоголя, поблизости от здания Академии. Но самым уютным местом для научных споров была общепитовская точка на углу улиц Карла Маркса и Петра Стучки – там подавали сильно разбавленное красное газированное вино в больших стеклянных кружках для пива. За такими своеобразными кубками мы чувствовали себя совсем как древние греки, которые считали, что чистое вино во время бесед могут пить только дикие варвары. Все в этой точке общепита очень походило на собрание греческих философов из платоновского диалога «Мир» – неспешные рассуждения об истине, искусстве, дружбе, любви, полутемный зал, похожая на нимфу молодая продавщица в белом переднике.
Отдел политической экономии, в котором я работал, возглавлял сам директор. Он набрал к себе в отдел много молодежи и серьезно с ней занимался: помогал повысить квалификацию и подталкивал к защите диссертаций, то есть выполнял функции удерживающего. Я попал, что называется, в струю. Быстро сдал все необходимые кандидатские экзамены и начал писать диссертацию. Такие же возможности были и у других моих молодых коллег по отделу.