W: genesis

Ты коротко осмотрел ее. Лицо мясистое, толстый нос, плотное сложение. Какое-то слишком плотное и крепкое…

– Так, вижу, речь мою понимаете, верно? Слышите хорошо, эхом не отдаюсь? В глазах не двоится, головокружения нет? – произвел расспрос доктор.

На все вопросы отрицательно качаешь головой.

– Пока что говорить, конечно, с полной уверенностью рано, однако, думаю, выразить скромную надежду можно: вы, в общем и целом, в порядке. Учитывая каким мы вас получили десять лет назад… Черт возьми, да мы можно сказать чудо совершили. Эх, жаль, что никто об этом не узнает.

Врач тебе подмигнул, ухмыльнулся, похлопал по ноге – она отдалась неожиданной болью в колене. Ты сморщился. Он заметил. Девушка тоже.

– Угу, правая, – кивнул врач. – Да. У Вас в колене стоит протез. Мы ногу, можно сказать по костям собирали. Но об этом давайте попозже. Пока что отдыхайте, набирайтесь сил, обязательно, повторяю, обязательно хорошо питайтесь! – лицо твоего лекаря в очках приобрело некоторую суровость, но весьма легкую. – Я к вам вечерком зайду непременно. У вас, понятное дело, куча вопросов. Сейчас отвечать на них, пожалуй, не стоит. Но мы обязательно поговорим.

Девушка закончила с приборами. Они опять запикали, в этот раз – на порядок тише.

– По… – ты опять закашлялся, – подождите.

Да, так и есть. Ты выражаешься на другом языке. Хватило слова, чтобы это осознать. От этого даже голова закружилась, ты зажмурился, торопливо собрался, взял себя в руки. Так… Но, с другой стороны, ты понимаешь врача. Значит язык твоих мыслей не единственный, коим ты владеешь.

Голова странно заработала, сама реальность немного исказилась, треснула от понимания того, что в тебе есть несколько языков… Как подобрать нужный?

Врач на твои слова отреагировал с интересом.

– Любопытненько, – произнес он на том же языке, что и ты. Это было очевидно. Язык твоей речи и мыслей был намного сложнее и мелодичнее, в нем чувствовалась красота и сила, идущие рядом. – Вспомнили именно сорминорский. Но до этого понимали мою речь?

Киваешь.

– Угу, вполне ожидаемо. Не совсем типично, однако в рамках допустимого. Если честно, я предполагал, что вы заговорите именно на сорминорском.

– Скажите, где я? Кто вы? И кто я?

Врач с сестрой коротко переглянулись. Тебе это не понравилось. Почему? Чутье подсказало: такое обычно происходит тогда, когда не хотят что-то говорить.

Лысый мужчина снял свои маленькие очки, потер глаза, снова их надел.

– Ладно, держать вас в полном неведении тоже не слишком корректно, не так ли? – снова его ухмылка. – Вы находитесь в лечебнице Аллхилл. Название что-нибудь говорит?

Даже не пытаешься вспомнить, снова отрицательно качаешь головой. В мозгах царит пустота, какое уж тут название больницы, – имени своего не знаешь.

– Тогда о нашем заведении пока рассказывать не буду. Что до нас, то меня зовут профессор Паэльс. Лука Паэльс. Это моя ассистентка Лиза.

Не проронившая ни слова девушка (или женщина?) медленно поклонилась.

– Десять лет вы провели в этих стенах. А я и Лиза, вместе с нашими коллегами, занимались восстановлением вашего здоровья. Если уж быть максимально откровенным, то спасением вашей жизни.

– Что со мной случилось? – ты и профессор все так же говорите на этом красивом языке.

– А вот это давайте обсудим попозже, – сказал доктор Паэльс. – Если излагать, как вы сюда попали, то придется объяснять очень и очень много, а сейчас, как я говорил, вам нужен отдых.

– Пожалуйста. Прошу.

Эти слова ты не сразу нашел в своей голове.

– Скажите, хотя бы коротко, – я кто? Как меня зовут?

Человек в белом халате посмотрел на тебя очень внимательно.

– Давайте я скажу, как вы сюда попали. Остальное – на потом, идет? – слова он говорит на том первом, примитивном языке. Звучит ужасно.

Спорить смысла нет. Да и сил тоже. Киваешь.

– Вы принимали непосредственное участие в последней войне… – начал профессор с тяжелым вздохом. – Какой именно войне – отдельная история. Возникнет необходимость – расскажу. Да вы и сами все узнаете рано или поздно. Так сказать, вы крутились в самой гуще. По информации очевидцев, вступили в… Как там… Э-м… В «героическую схватку с рейханом». Да. Журналисты… Сюда вас доставили уже в состоянии комы, с сотней инородных тел в организме, переломами большинства костей, которые только есть в человеке. Любой другой сто раз умер бы, но вы… Вы, – доктор скрутил губы, чмокнул языком, глаза его устремились куда-то в сторону, он явно подбирал слова. – Вы крепче, скажем так.

Можно было и не спрашивать. Ничего не понятно. Давай соображай и соображай скорее! Что имеешь на данный момент: ты, видимо, солдат. Какой страны? Неясно. Да и неважно. Война. Кого с кем? Неизвестно.

– Кто победил? – задаешь вопрос несознательно, будто что-то моложавое взыграло в душе. Что-то закостенелое, закоренелое в тебе заставило это спросить, что-то нутряное. Животное.

Врач издал резкий и нервный смешок. Отвернулся к окну.

– Все проиграли. Как в любой войне, – произнес Лука Паэльс. – Но если конкретно, то победили те, кто сейчас у власти.

Медсестра подошла к нему и что-то тихо прошептала ему на ухо. Он покивал головой.

– Да, да, Лиза. Вы правы. Да. Все. Пока на этом закончим, идет? – это уже адресовано тебе. – Все хорошо в свое время. И сейчас определенно неподходящий момент для разных историй, как думаете?

Ты думаешь, что он сейчас чего-то боится, вот что ты думаешь. Но утвердительно киваешь на его вопрос

– Чудно. Тогда мы больше не будем вас утомлять. Отдыхайте, ни о чем не переживайте, а лучше всего – поспите. Побеседуем с вами вечером.

С этими словами седоватый доктор и крепкая сестра вышли из палаты.

Ты остался один. Смотришь в потолок. Думаешь.

***

Марат и Гаспар шли по длинному светлому коридору с необычайно огромными окнами, многие из которых не имели стекол. Несмотря на кажущееся богатое убранство здания, всюду чернели трещины и следы каких-то разрушений. Поджарый Гаспар немного отставал от своего тощего, тщедушного начальника, часто и нервно перебирающего несоразмерными ножками, искалеченными к тому же сильной кривой хромотой.

– А я вам говорил! – сиплый голос пронесся эхом и вылетел в окна. – Я вас предупреждал, когда его уносили!

– Господин консул, вы же сами помните, он был кровавой кашей…

– Ожила ваша каша, олухи! Слышишь?! Ожи!… – всегда хриплый, надтреснутый голос консула, сорвался и он закашлялся.

Гаспар этим сразу воспользовался и торопливо произнес:

– Умри он, тем более при странных обстоятельствах, появилось бы слишком много вопросов, Мало того, он тогда спас целый город от уничтожения. Стал чем-то вроде героя, – короткостриженый мужчина на секунду умолк, обдумывая следующие слова, после чего добавил. – Общественность нам бы не простила.

– Помилуй, Гаспар! – обсыпанное рытвинами от оспин, серо—желтое лицо консула скривилось. – Хотел бы я видеть, как эта пресловутая общественность учинила бы суд над нашими деяниями… Да и зачем ей защищать кого-то? Общественность, Гаспар, это лишь толпа. Толпой была, толпой остается и толпой останется. А толпе решительно все равно повесят кого или расстреляют. И ей, толпе, решительно все равно в каких количествах это произойдет… Ой, уж нам ли этого не помнить! Побурчали б годик-два, ну устроили бы следствие, но на том бы и заглохло. У смерти маршалов армии Республики тоже есть срок давности. И потом: ты же видел его тогда? Будь он нормальным человеком, подох бы давным—давно, с-с-собака. Так нет же, эта тварь еще драться могла!

У Марата заиграли желваки, щеки задергались от ненавистных тиков.

– Мы десять лет за ним следили…

– Ага, так же, как и за Зеро, – мрачно усмехнулся консул.

Загорелый Гаспар, шедший сзади, проглотил нагоняй и продолжил.

– Врачи кое-как собрали его по костям, а потом смогли его ввергнуть в контролируемую кому. И все, больше сподвижек не случалось. Ни одной за десять лет. С каждым годом «В» становилось хуже, по прогнозам ему оставалось месяц или два. Максимум полгода.