Страница 18 из 31
Еще один способ, помимо покупки индульгенций, которым смиренный христианин мог заработать себе отпущение грехов – поклонение священным реликвиям. За право узреть реликвию, разумеется, надо было сколько-то заплатить; зато в обмен паломник получал индульгенцию, и порой весьма значительную. Например, здесь, в Риме, находилась Каликстова гробница, в которой, по рассказам, покоились кости сорока пап и семидесяти шести тысяч мучеников![55] Пять раз пройдя вдоль и поперек одну из этих катакомб за то время, пока служится месса, паломник получал индульгенцию, позволяющую освободить из чистилища одну душу. Вспомним: в те времена католики верили, что души в чистилище страдают тысячи, даже миллионы лет, – и поймем, что перед соблазном такой сделки устоять было почти невозможно. Конечно, возникает вопрос: кто и как подсчитывал стоимость хождения взад-вперед по катакомбам? Но с другой стороны, какая разница? Перед верующими раскинулся необъятный шведский стол небесных благ – и только отпетый дуралей стал бы колебаться, когда перед ним распростерты такие богатства!
Здесь, в Риме, можно было полюбоваться на веточку от Неопалимой Купины – той самой, что три тысячи лет назад изумила и ужаснула Моисея в Синайской пустыне. Кто бы усомнился, что это та самая ветвь – сами видите, она же не сгорела! Все слыхали, что Иуда продал Иисуса за тридцать сребреников – и кому не хотелось взглянуть на них своими глазами? Так вот, смотрите: вот один из этих сребреников, то самое проклятое серебро. За созерцание этой мрачной реликвии полагалась индульгенция, сокращающая срок пребывания души в чистилище на четырнадцать веков, – почти столько же, сколько прошло со времен этой самой прискорбной сделки в мировой истории.
В Библии об этом не упоминается, однако предание гласит, что перед ссылкой на остров Патмос апостола Иоанна привезли в Рим, к императору Диоклетиану, который, желая унизить святого, приказал остричь ему волосы. Если кто-нибудь из паломников в этом сомневается – смотрите! Вот те самые ножницы, которыми – щелк-щелк-щелк! – орудовал палач-парикмахер. Здесь же, в Риме, покоились мощи святых Петра и Павла, каждое тело – разделенное надвое, чтобы вдвое больше церквей могли получить с них прибыток. Мало того: чтобы извлечь из мощей святых побольше дохода, головы их отделили от тел – и теперь головы эти покоились в архибазилике Латеранского собора святого Иоанна.
Однако благодать этих чтимых святынь осталась Лютеру недоступна – из-за огромных очередей. Не смог он и отслужить мессу в Латеранском соборе святого Иоанна – и очень жаль, ибо считалось, что священник, отслуживший там мессу, тем самым освобождает из чистилища душу своей матери. Мысль странная и неприятная: выходит, матушка Лютера обречена была страдать в чистилище, или и того хуже, только потому, что ему не удалось пробиться через толпу? Какой в этом смысл? Однако Церковь была полна таких загадок – и Мартину, простому грешному монаху, уж точно не приходилось ставить их под сомнение.
В Риме Лютер поднялся по знаменитым «Скала Санкта» (Святым ступеням) – как говорили, мраморным ступеням дворца Пилата в Иерусалиме, по которым поднимался сам Иисус, с которых выслушал Он от собравшейся черни свой приговор: «Распни Его!»[56]. Считалось, что святая Елена, мать императора Константина, в IV веке привезла их со Святой Земли – из того же путешествия за святынями, в котором ей каким-то образом удалось обрести и возвратить «Истинный Крест». Мрамор «Скала Санкта» – как утверждают, тирийский – теперь покрыт деревянным настилом; однако и сейчас паломники ползут по нему на коленях, неустанно читая молитвы, точь-в-точь как Лютер пятьсот лет назад. Во времена Лютера считалось, что, восходя по этим ступеням, необходимо на каждой прочесть Pater Noster («Отче наш»)[57]. Тем самым можно серьезно уменьшить страдания в чистилище для всех своих родственников – так что Лютер всерьез сокрушался, что его дорогие родители еще живы. Вообразите себе такое положение! Он отчаянно желал, чтобы его пребывание в Риме послужило родителям на пользу, чтобы спасло их от зияющей пасти чистилища, – однако, поскольку они еще дышали земным воздухом, все надежды его были тщетны! Впрочем, по счастью, дед Лютера по имени Гейн покинул этот мир вовремя – и получил выгоду от пламенного благочестия внука. Лютер честно прочитал Pater Noster двадцать восемь раз; однако, когда поднялся на вершину этого святого зиккурата, страшная мысль вдруг охватила его. Годы спустя он рассказывал об этом: еще стоя на коленях, чувствуя под ногами прохладу мрамора, он вдруг спросил себя: а точно ли все, им проделанное, будет иметь такое действие, как уверенно и авторитетно вещает Церковь? Учение о том, что Церкви дано решать, кто и как долго будет страдать в чистилище, звучало совершенно ясно. В конце концов, разве Иисус не вручил Петру ключи? И все же, прочтя Pater Noster двадцать восемь раз, коленопреклоненный Лютер усомнился. «Что, если это неправда?» – спросил он себя. Откуда пришла к нему эта мысль: от дьявола, соблазнившего Еву в райском саду усомниться в обетованиях Божьих – или же была вызвана искренним желанием знать истину, иначе говоря, явилась от Бога? Ответа Лютер не знал – и знать не мог; но скоро, уже скоро он начнет искать ответ.
Еще одно неприятно поразило Лютера в Риме – вопиющая некомпетентность и цинизм многих здешних священников. Ничего даже отдаленно похожего Лютер до сих пор не видывал. Одно дело – в чем-то сомневаться и задаваться вопросами; но что сказать о священниках, совершающих таинства с презрительным равнодушием, иной раз даже с откровенными богохульствами и насмешками над тем, что делают? Виделось в этом что-то дьявольское. Прежде всего, Лютер заметил, что мессы здесь служатся прямо-таки со сверхъестественной быстротой: даже он, прекрасно знающий текст службы, не мог разобрать в нем ни слова. Можно было подумать, священников в Риме тайно заменили рыночными торговцами, чей главный талант – умение говорить быстро и без умолку! Лютер привык приступать к мессе с благоговением, почти со страхом – и такое бесцеремонное отношение к ней наполняло его ужасом. Что же называть «мертвой верой» или «мертвыми делами», если не это искореженное, обессмысленное священнодействие во всем его фарисейском уродстве? Лютер ясно видел: в этих священниках нет ни капли уважения к тому, что они делают, – они лишь спешат сбросить с плеч эту надоевшую обязанность и устремиться к каким-нибудь более важным или приятным делам. Официально месса не могла занимать менее двенадцати минут; однако Лютер вспоминал, что в базилике святого Себастьяна служилось по семь месс в час – следовательно, каждая меньше девяти минут. И когда сам Лютер служил мессу, следующий в очереди священник, сгорая от нетерпения, буквально дышал ему в спину: «Быстрее, быстрее! – приговаривал он и саркастически добавлял: – Отпусти уже Мадонну к ее Сыну!» – шутка о пресуществлении Святых Даров. Там же, в Сан-Себастьяно, наблюдал Лютер и совсем безумную сцену: двое священников служили мессу одновременно, у одного и того же алтаря, отделенные друг от друга лишь живописным полотном.
От других монахов Лютер слыхал соблазнительные истории, смущавшие его невинную и благочестивую душу. Вспоминал он, например, как на одной трапезе монахи покатывались со смеху, рассказывая друг другу, что иногда на мессе вместо формулы пресуществления произносят богохульные слова: «Panis es et panis manebis, vinum es et vinum manebis» – «Хлеб ты и хлебом останешься, вино ты и вином останешься». Для Лютера пресуществление было великим, несказанным чудом, святыней, за которую он готов был жизнь отдать, – как отдали жизнь за веру многие христиане в минувшие века; слыша такое, он не знал, что и думать. Обмениваясь такими шутками, монахи, должно быть, даже не подозревали, что кто-то за столом не разделяет их вольнодумства. Куда ни падал взгляд Лютера – отовсюду отвращался в ужасе; везде видел он, говоря его собственными словами, «хаос, грязь и бесстыжих священников, что мочились на глазах у людей и открыто ходили к шлюхам».
55
Сейчас мы знаем, что число это сильно преувеличено. Шесть пап и пятьдесят мучеников – это ближе к истине.
56
Лк. 23:21 (New International Version).
57
Мф. 6:9–13.