Страница 5 из 9
Если освободиться от ловушки чистого знания, то концепция взаимодействия становится неизбежной динамикой между человеком и его миром, человеком и другими людьми, человеком с самим собой. Если «единственная уверенность – в том, что не существует уверенности» [Будда], становится ясным как отсутствие опоры, придающей уверенность, может ввести в кризис любого, кто нуждается в поддержке со стороны строгой модели. Тем не менее, опять-таки обращаясь к фон Глазерсфельду, если отказаться от мира истинного знания, предпочитая ему мир «операционального познания», то есть способность человека управлять действительностью более функциональным образом, то можно не столько раскрывать самообман, потому что он опасен, сколько использовать его структуру для наилучшей адаптации к реальности [фон Глазерсфельд, 1975]. Сам Дарвин использовал термин «адаптация» не в строго бихевиористских терминах стимула-реакции, а в смысле способа наилучшего управления окружающей действительностью, которую он не принимает как нечто истинное, а которая скорее понимается в рамках концепции взаимодействия, как интерактивный конструкт [Дарвин, 1982]. Впрочем, Дарвин, как все великие учёные, мастерски пользовался самообманом в качестве ресурса: и действительно, он написал Происхождение видов [1859] еще до того, как у него появились доказательства тому, что он заявлял, чтобы получить финансирование, которое впоследствии позволило бы ему найти эти самые доказательства. Благодаря своей интуиции он воспользовался «самообманом» так тонко, что сумел сначала написать свое произведение и убедить всех в его правдивости, и только впоследствии эмпирически проверил его состоятельность. Это любопытная особенность его работы, но интересен также и метод, которым воспользовался Дарвин для убеждения: на первых страницах он предлагает множество гипотез, на следующих страницах начинает пользоваться условным наклонением, затем начинает приводить аргументы, чтобы показать, что мы «близки к истине», а в итоге говорит, как обстоят дела. Дарвин использует технику небольшого соглашения, за которым следует еще одно соглашение, затем ещё одно, и ещё одно, пока не достигает цели убеждения. Поэтому, когда мы говорим о самообмане как об адаптивной динамике, то ссылаемся на нашу спонтанную способность отбирать информацию на основе ощущений, которые позволяют управлять реальностью лучшим образом. Ловушка захлопывается тогда, когда самообман не подходит, когда человек не в состоянии управлять им; в этом случае мы входим в область дисфункциональности самообмана, где становится заметной пропасть, в которую мы заглянем позже, когда будем говорить о патологиях, о том, как они структурируются, следуя этому логическому критерию, и как они деструктурируются с помощью стратегического вмешательства.
Оставаясь в рамках концепции взаимодействия, следует отметить, что никто из нас не может избежать постоянной взаимозависимости с реальностью, в которой живём; невозможно избежать самообмана, так как невозможно не взаимодействовать. Это универсальные концепции: согласно Вацлавику, «Невозможно не общаться» [Вацлавик, Бивин, Джексон, 1971], но столь же невозможно не взаимодействовать. Далее в прагматике коммуникации утверждается, что каждое сообщение содержит в себе цифровую и аналоговую части. Здесь имеет фундаментальное значение вклад Грегори Бейтсона и, впоследствии, Ньютона да Коста, которые попытались систематизировать новые логические модели, превосходящие ограничения традиционных моделей и основывающиеся на концепции как символического, так и конкретного взаимодействия субъекта и реальности [Бейтсон, 1964, 1979; да Коста, 1989а, 1989б]. Бейтсон, антрополог с огромной междисциплинарной подготовкой, уже пытался формализовать критерии логики с помощью концепции парадокса, а именно: все то, что не относилось к ординарной логике, становилось логикой парадокса. В пятидесятые и шестидесятые годы сильное стремление к борьбе против монадических и редукционистских позиций, которые всё обосновывали детерминистской рациональностью, привело к формированию тенденции мышления, которое рассматривало парадоксальную логику как единственную логику, которая формировалась на протяжении веков в явной оппозиции к формальной аристотелевской логике.
В древности парадокс лжеца противопоставлялся аристотелевской линейной логике, также как в истории оппозиция философов или логиков, сторонников картезианской логики, берущей своё начало от аристотелевской, выражалась парадоксальными дилеммами, неразрешимыми с помощью формальной логики; в Средневековье их называли неразрешимостью. Это очень интересный факт для тех, кто, как и я, желает осуществить вмешательство в случае проблем, основывающихся на неординарной логике. Когда обсессивно-компульсивный человек моется бесчисленное количество раз, чтобы продезинфицировать себя от чего-то, что – как он сам в определённый момент осознает – не существует, то он однозначно следует не рациональной, а другим типам логики. Таким же образом у человека, охваченного настоящим бредом, восприятие реальности основывается не на наблюдении, не на принципах непротиворечия, последовательности и соответствия, а на других логических критериях.
Важный вклад Грегори Бейтсона, а затем Д.Д. Джексона и Пола Вацлавика заключался именно в том, что они положили начало изучению этих нелинейных феноменов и поиску связи между ними, логической нити. Обратимся к известному диалогу Бейтсона для работы с бредом, когда стараются понять его сюжет, чтобы внедриться в него и перестроить его. К сожалению, этот интеракционисткий подход, который впервые занимается концепцией взаимодействия и после длительного периода открывает двери нетрадиционной логике, останавливается на парадоксе и теряется в нем, как если бы он был единственным существующим логическим критерием, противостоящим традиционным. Прикладная логика парадокса, на самом деле, – это небольшая часть, даже не 30%, того, что обычно делается, в то время как логика противоречия и веры занимают остальное пространство, намного более обширное.
Еще одно важное положение: когда мы проводим вмешательство с целью получения терапевтического изменения, мы не можем заниматься только одной формой динамики, а именно только и исключительно межличностными отношениями, и мы не можем больше заниматься только отношениями между разумом и разумом. Существует своего рода взаимозависимая динамика между типологиями отношений, которых никто из нас не может избежать: отношение с самим собой, отношения с другими людьми, отношение с окружающим миром. Начнём с третьего: отношения с миром относятся к связи, которая устанавливается между субъектом и его культурой, его обществом, с правилами, нормами, стереотипами, с явными и скрытыми аспектами общественной организации, в которой он обитает, с традициями и моделями семьи. Когда мы говорим об отношениях с другими людьми, то имеем в виду нечто более доступное наблюдению, то есть межличностные динамики, начиная с простейших коммуникативных обменов, до сложных динамик скрытой коммуникации, и вплоть до выявляемых динамик, более или менее преднамеренных, в поведении субъектов друг с другом. В этом случае прагматика человеческой коммуникации усложняется по сравнению с той, что была в 70-х годах. Последний аспект: отношения, которые существуют у каждого субъекта с самим собой; это нечто более сложное, более неясное, поскольку, несмотря на то, что коллеги, занимающиеся нейронауками и когнитивной психологией, говорят, что открыли «чёрный ящик», никому еще не удалось показать, как работает наш разум.
Несколько лет назад я побывал на конференции с нейрофизиологом Пьетро Калиссано, непосредственным сотрудником лауреата нобелевской премии Риты Леви-Монталчини, который представил, по моему мнению, самое замечательное описание человеческого мозга и человеческого разума, которое только может позволить ограниченность наших знаний. Профессор Калиссано показал диапозитив, на котором виден Розетский камень – плита, использованная для перевода иероглифов с помощью греческого языка. Учёные, которые первыми перевели египетские иероглифы, сделали это благодаря контаминации4 иероглифов последних лет существования египетской империи с греческим языком. Таким же образом мы можем представить голову человека разделённой на три части: одна треть – это то, что нам известно, а две трети – неизвестное. Познание третьей части произошло благодаря греческому языку, а не непосредственно через сами иероглифы. Профессор Калиссано, таким образом, очень ясно показал, что мы познали не более 30% мозга. Нам сложно узнать все возможные функции и этих 30%, потому что наш мозг в состоянии изменять деятельность какого-то своего участка, когда поврежден другой участок. В процессе своего рода переобучения через упражнения наши мотонейроны создают новые модели нейросинаптической организации, которые могут выполнять функцию, за которую они ранее не отвечали. Последние исследования Е. Гольдберга по болезни Альцгеймера с еще большей точностью и научностью показывают, что мозг формируется через повторение опыта, и это еще одно доказательство того, насколько наш опыт влияет на умственную организацию или, точнее, на организацию мозга. Наше невежество становится еще более явным, поскольку мы ничего не знаем о 70% мозга и о всех тех возможных функциях этих 70%, которые могут формироваться на основе взаимодействия с реальностью.
4
Контамина́ция (лат. contaminatio – смешение) в языкознании – возникновение нового выражения или формы путём объединения элементов двух выражений или форм, чем-нибудь сходных. – Прим. науч. ред.