Страница 20 из 34
Вернемся, однако, к моему сталинисту. Однажды он пригласил меня в гости. В квартире поразила коллекция бюстов и изображений Сталина. Гипс, керамика, масло, дерево, акварель – всевозможные материалы и вещества использовались для увековечивания памяти тирана. После осмотра экспозиции, занявшей практически все стены и значительную часть площадей квартиры, сели за стол. Хозяин беспрерывно произносил тосты за Сталина и чокался с каждым из пришедших. Гости реагировали по-разному: одни вторили панегирикам, другие проделывали священнодействия молча. Были и такие, кто допускал колкости по поводу вождя всех народов.
На следующее утро я выразил аппаратному сталинисту удивление, зачем, мол, столько славословить. «Я хотел проверить, кто есть кто, – последовало разъяснение, – удалось выявить врагов и недоброжелателей нашего дела. Они будут взяты на заметку».
Вскоре я был направлен на офицерские курсы «Выстрел» в Солнечногорске. Вот где процветал сталинизм! Это было в конце 1986 года, гласность еще не наступила, и многие видели в разворачивавшейся перестройке шанс на реабилитацию старых, супертоталитарных порядков. Имя Сталина не сходило с уст обучавших нас офицеров. Подполковник – политработник – чуть ли не с пеной у рта поносил Хрущева за то, что тот посмел бросить тень на священный облик вождя и сократить вооруженные силы (в число уволенных в запас попал отец политработника). Музей боевой славы курсов буквально изобиловал изображениями-иконами. Гид, сопровождавший курсантов по музею, больше говорил о подвигах Сталина, чем о заслугах Советской армии и всего народа в победе над фашизмом. Портреты генералиссимуса преследовали нас в красном уголке, столовой, служебном автобусе, на стрельбище.
Перейдем, впрочем, к следующему «сдвигу» среди работников аппарата. Он касался еврейского вопроса. Некоторые антисемиты являлись одновременно сталинистами, но не все. Часть товарищей была «зациклена» исключительно на евреях. Один коллега обвинял сионистов во всех невзгодах державы, другой – списывал на них личные проблемы. Если кого-то повышали по службе, он немедленно объявлялся евреем. Товарищ дошел до того, что называл жидами практически всех руководящих деятелей КПСС.
В число «обвиняемых» попали Зайков и Разумовский, Пономарев и Шеварднадзе, Яковлев и Примаков. Даже Капитонов, гораздо более похожий на антисемита, чем на еврея, получил стандартный приговор. «Жидки, кругом жидки, – сетовал партиец, – как их палками не бей, все равно лезут на теплые местечки». В течение длительного времени ему никак не удавалось вскрыть сионистские связи Горбачева. Пытался выйти на них через Яковлева. Тот, мол, сам еврей, плюс его купили на корню и завербовали сионистские организации в Канаде, где Яковлев служил послом СССР. По заданию Тель-Авива переведенный на партийный пост посол обработал М.С. «Яковлевская версия» падения Горбачева в сионистское болото представлялась борцу за чистоту нации все же неполной. Позднее он вышел-таки на истину. Оказалось, что зять президента «типичный еврей», а Раиса Максимовна – «татарская жидовка».
Довольно распространено в аппарате было мнение о семитском происхождении Попова, Собчака, Ельцина, Травкина, Афанасьева и других реформаторов. Считалось, что и в МИДе сплошь сыновья израилевы, что там все замминистры и начальники управлений – сплошь евреи или полуевреи. Евреи же обвинялись в разложении советского сельского хозяйства, разрушении отечественной промышленности. Как в известном стишке: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды».
Один из аппаратчиков, получив из института США и Канады справку о западных советологических центрах, наложил резолюцию: «Это путеводитель для советских евреев, чтобы знали, куда бежать и куда обращаться за кордоном!»
Процветал в аппарате и неприкрытый ничем, ни сталинизмом, ни антисемитизмом, культ грубой силы и власти. «Командовать обществом должны мы, – увещевал меня представитель этого «сдвига», – не отдавать же бразды правления демократической своре! Она состоит из шизофреников, уголовников, дебилов и воров». Упомянутый функционер с нескрываемой ностальгией вспоминал о временах, когда нецековцы разговаривали с ним, стоя по стойке «смирно» и после каждого слова ответработника брали «под козырек».
«Шверник, – делился воспоминаниями товарищ, – будучи главой профсоюзов страны, вставал, когда в телефонной трубке раздавался голос со Старой площади». Один коллега делился со мной сокровенными мыслями: каждому инструктору ЦК КПСС выдается автомат и право по собственному усмотрению наводить с его помощью порядок.
«Моя мечта, – признавался еще один партиец, – ворваться в кабинет главного редактора журнала «Огонек» Коротича, привязать хозяина к стулу и в его присутствии наложить кучу на его же столе». Тот же товарищ мечтал утопить главного редактора «Московских новостей» Егора Яковлева в луже мочи, бросить его в клетку с голодными крысами, обмакнуть с головой в унитаз общественного туалета. Похожие угрозы сыпались в адрес других реформаторов, особенно А.Н. Яковлева. Он вызывал особую ярость как враг, оказавшийся в партийных рядах. «Вот мерзавец, – говорили о нем в цековских коридорах, – болтает о каком-то гуманизме, развращает души граждан!»
Были в аппарате и представители более мирных «сдвигов», пьяницы и жулики. До восхождения к власти Лигачева им жилось в ЦК так, что вольготнее не бывает. Спиртное в широчайшем ассортименте продавалось в закрытых цековских гостиницах. Заехал в буфет гостиницы «Октябрьская», пропустил пару порций шотландского виски с чешским пивом – и на работу. А тут надо делегацию из братского Мозамбика принимать. Тосты, лобызания, коньяк, шампанское, снова пиво. Пили, конечно, отнюдь не все, но процентный показатель алкашей в коллективе был вполне достойным, не последним в союзной табели о рангах.
При апогее лигачевского диктата на Старой площади «поддавальщики» заметно приуныли. Спиртное из буфетов и баров пропало, словно корова языком слизнула. Лигачев наорал на аппаратчика, предложившего обеспечить пивом группу немецких коммунистов: «Пусть они свои порядки не диктуют, – заявил Егор Кузьмич, – если не в состоянии жить без пива, могут вернуться назад, в Берлин».
Перестали потчевать крепкими напитками в домах отдыха и пансионатах ЦК. Аппаратчики тайком, завернув бутылочку в несколько слоев бумаги (чтобы не звенело) и спрятав ее в глубину портфеля, доставляли водку в номер. Тщательно зашторивались окна, включалось радио (для заглушения бульканья при наливании в стакан) и быстро-быстро совершалось великое таинство. Пустая тара так же скрупулезно упаковывалась назад в портфель, комната проветривалась, а участники «преступления» забивали хмельной аромат головками чеснока.
Спиртная тема ушла из разговоров с сослуживцами; если кто-то и пытался шутить по спиртному вопросу, его либо одергивали, либо игнорировали реплики. В коридорах шушукались. Главного редактора газеты «Правда» Афанасьева видели в обычном магазине стоящим в километровой очереди за коньяком. Михаил Сергеевич позвонил академику, чтобы поздравить с днем рождения.
– Выпиваете? – спросил Генеральный.
– Что вы!
– Да брось ты, – урезонил лгунишку М.С., – что же это за застолье без чекушки! Праздновать, так праздновать!
Правда, тот же Горбачев на заседании Политбюро хвалил работников винно-водочной промышленности за срыв плана. Чем больше сорвете, тем сильнее, мол, отблагодарим.
С прекращением антиалкогольной кампании закоренелые бражники вновь ожили. В коридорах пьяные не валялись, но кое-кто покачивался. Случалось, храпели за столом. Несли околесицу на совещаниях.
В 1990 году «поддавалы» нашего отдела, да и всего аппарата, приобрели неоспоримого вожака в лице нового члена Политбюро Геннадия Ивановича Янаева. Знавшие его по прежней работе в ССОДе[92] советовали: все дела с Геной (так величали шефа за спиной) решай по утрам, после обеда он уже «хорош», бесполезно заходить. Не всегда везло и утром. Мой приятель застал Г.И. не вяжущим лыка в 9:00. Лидер долго вглядывался в расплывчатые контуры вошедшего и наконец, определив, что перед ним не «чужой», поинтересовался:
92
Союз советских обществ дружбы.