Страница 2 из 11
Захарыч принёс трясущееся, повизгивающее существо на конюшню. Это была обыкновенная дворняжка с какой-то породистой примесью. Щенок жадно выпил целое блюдце молока, отогрелся и в знак благодарности оставил «автограф» на новом коврике Захарыча.
– Вот варвар! Испортил ковёр! Хомут тебе в дышло!..
– Захарыч, это не варвар, это Варвара, посмотри внимательней! – молодой помощник Стрельцова Пашка Жарких демонстративно хмыкнул, подчеркнув своё превосходство в знании сей деликатной темы полов. – Это «кобелиха».
– Понимал бы! Кобелиха!.. Сам ещё существо неопределённого пола, учить меня будешь! – Захарыч наигранно строго окоротил Пашку, хотя в его глазах балаганными скоморохами прыгали весёлые чёртики. С этим смышлёным парнишкой они встретились почти два года тому назад и с тех пор не расставались ни на минуту. Вместе работали служащими по уходу за животными в крупном номере джигитов-наездников «Казбек».
Старик поднял щенка и внимательно пригляделся.
– Хм! Точно – Варвара! Что ж, тоже подходящее имя для собаки…
Так Варька появилась в хозяйстве Захарыча. Пашка с ней возился каждую свободную минуту, забывая о работе на конюшне, за что регулярно получал нагоняи от своего наставника.
Через полгода Варька превратилась в крупную, серую с рыжей подпалиной собаку, напоминающую овчарку, с большими умными глазами. У неё был такой пронзительный «человеческий» взгляд, что все поражались: ну, вот только не разговаривает!..
Вечерами, когда в цирке заканчивалось представление, все расходились кто куда. Пашка шёл ночевать в гостиницу. Захарыч, как обычно, ковырялся в шорной до глубокой ночи. Варька лежала на своей подстилке – старом панно, на котором когда-то выступала известная парфорс-наездница и внимательно следила за руками Захарыча. Тот либо шил очередной чепрак для наездников, либо плёл свои знаменитые на весь цирковой мир хлысты-арапники.
Его шорная пропахла кожей и лошадьми. Это было царство уздечек, подпруг, всевозможных сёдел и стремян. Все стены были увешаны конской сбруей. Некоторые вещи имели вековую историю. Например, старинный длинный хлыст-шамбарьер – по слухам, самого господина Чинизелли! Великого мэтра! Здесь был своеобразный музей, куда любили приходить цирковые – посмотреть, послушать рассказы Захарыча, отведать его фирменного чайку.
В шорной едва умещались деревянный сундук с металлическими оковами по углам, небольшой стол и старинный кожаный кофр, который хранил цирковые тайны. В этой тесной комнатушке без окон, при конюшне, Захарыч работал и жил. Здесь жила и Варька. Цирк стал ей и домом, и судьбой…
Алый манеж кипел жизнью, отмеряя сезоны стрелками часов на циферблате арены. Земля во Вселенной лихо накручивала обороты, как жадный до денег счётчик в городском такси…
Подошло время стать Варьке матерью. Она принесла четырёх симпатичных «варваров», как сообщил Захарыч, которые поселились в сарае цирка, где хранилось сено.
Однажды по чьей-то оплошности сено в сарае загорелось. Ушедшая на минуту от своих детёнышей Варька с воем бросалась в огонь. Захарычу с трудом удалось поймать её и усадить под замок, пока тушили пожар. Огонь перекинулся на край конюшни, где стояли лошади. Дым, ржание лошадей, крики людей, тревожные сирены пожарных машин навсегда врезались в память собаки.
Конюшню потушили, основательно залив водой. От сарая остались чёрные дымящиеся головешки, а от Варькиного счастья – пахнущие дымом воспоминания да горькая пыль пепелища…
Два дня она надрывно выла, вызывая у всех озноб. На третий притащила откуда-то в зубах чёрного котёнка и успокоилась.
Так на конюшне в хозяйстве Захарыча появился кот… Земля вновь накрутила оборотов во вселенной, как воздушный гимнаст на лопинге. Время прошуршало листками календаря, пропело вьюгами, отзвенело ручьями.
Чёрный, как вороново крыло, с белым галстуком и белыми кончиками лап подросший Варькин воспитанник всё чаще привлекал внимание окружающих. Если кто-то унизительно для его слуха звал «кис-кис», он медленно поворачивал зеленоглазую усатую морду и, презрительно щурясь, дёргал кончиком хвоста. За свою величественную походку и красоту кот получил всеобщее признание и соответствующую кличку Маркиз. Крысы, которые до того припеваючи жили на конюшне, притихли и попрятались. Кот стал властителем их дум и вершителем судеб.
Каждый вечер Маркиз устраивался спать в уютной мохнатой шкуре «мамы Вари». Прежде чем улечься, кот основательно топтал передними лапами бок собаки, урча, как маленький мотороллер. Варька, развалившись, блаженно улыбалась, обнажая белоснежные клыки, и играла кончиком влажного языка в такт своему учащённому дыханию. Она взвизгивала, угрожающе клацая зубами, когда когти увлёкшегося кота впивались в её тело, но тут же успокаивалась. Маркиз на мгновение останавливался, смотрел с укоризной на «маму», мол, любишь – терпи! Продолжал топтаться и урчать на всю шорную…
Однажды кто-то в цирк принёс цыплёнка. Он забрёл на конюшню, где в это время прогуливался Маркиз. В последнем проснулся хищник, и он начал охоту. Кот загнал цыплёнка в угол между ящиком с реквизитом и стеной денника, стал медленно наступать. Усы его топорщились, зелёные глаза пылали, светились азартом и торжеством превосходства. Расстояние сократилось до удара лапой. Кот потянулся к цыплёнку и… тот обречённо запищал, закрыл глаза и отчаянно клюнул молодого хищника в нос. От неожиданности Маркиз мяукнул, сделал сальто-мортале и сразу признал право цыплёнка на жизнь и независимость.
Наблюдавшие за этой сценой Пашка с Захарычем насмеялись вдоволь и пошли сооружать для маленького героя закуток.
– Так, – рассуждал Стрельцов. – Теперь их на моей шее трое. Нет! С Пашкой – четверо…
Прошло время. Вскормленный в дружной семье Захарыча молодой петушок впервые, тенорком, прокукарекал. Свою петушиную арию он исполнял не так, как его родственники, а как-то «по-иностранному». Сначала он пропевал своё международное «ку-ка-ре-ку-у!..» и на последнем слоге, когда заканчивалось дыхание, вдруг неожиданно вдыхал, вопросительно добавляя «да-а-а?..», как бы удивляясь самому себе. Выходило очень забавно и необычно.
Артисты наградили певца за чистый голос и «иностранное произношение» итальянским именем Петруччио. Так в кругу цирковых появился третий всеобщий любимец.
Любопытно было наблюдать за животными, когда они спали. Варька – на панно, свернувшаяся в клубок, сверху на животе у неё – Маркиз, над ними, на жёрдочке, – Петруччио. Этакая цирковая пирамида дедушки Дурова. Повернётся ли во сне Варька, потянется ли во сне, зевая, Маркиз, Петруччио тут же вскинет голову и забеспокоится:
– Кто-кто-кто?..
Рано утром, только первый лучик пробьётся в широкие окна конюшни и приоткрытую дверь шорной, Петруччио будит всех своим приветствием:
– Ку-ка-ре-ку-у!.. – И обязательно спросит в конце: – Да-а-а?..
– Да, – привычно ответит Захарыч и ворчливо добавит: – Спи, патефон, ещё только четыре часа утра…
Программа, закончив зимний сезон, перебралась из стационарного цирка в летний передвижной цирк-шапито «Дружба». Известному цирковому берейтору Никите Захаровичу Стрельцову выделили отдельный вагончик под жильё, шорную и его животных. Переезжали, как правило, раз в месяц из одного небольшого городка в другой. Грузовики с прицепами перевозили разборные зрительские места, брезентовый шатёр шапито, барьеры манежа, мачты цирка, разрисованные рекламные щиты-плакаты, вагончики для артистов, коневозки для лошадей и прочую цирковую утварь. Этот пёстрый караван, сопровождаемый автоинспекцией с мигалками, растягивался на добрый километр, привлекая зрителей задолго до начала гастролей.
Затем где-нибудь в парковой зоне очередного города шло строительство передвижного цирка, которое постоянно собирало зевак с одним и тем же нетерпеливым вопросом: «Когда же?..»
По окончании гастролей цирк разбирали и ехали дальше, оставляя после себя едва заметный круг от некогда стоявшего здесь манежа, лёгкую грусть и добрую память… Нежаркое лето радовало погожими деньками, провинциальные городки – своим радушием и спокойным, размеренным укладом жизни. Гастроли шли своим чередом… Как-то на одном из представлений произошла заминка. Исполняя трюк, один из акробатов неудачно упал, и артисты, прервав номер, покинули манеж – нужна была медицинская помощь. В зрительном зале наступила томительная тишина, круг цирковой арены пустовал. Дирижёр вопросительно смотрел из оркестровки вниз на молодого и пока ещё неопытного инспектора манежа. Тот растерялся и решительно не знал, что делать… Вдруг послышалось: