Однажды в Африке

– Маша, посмотри на себя в зеркало, – теперь ответное слово было за боцманом. – Ты что, собираешься эти "недельки" все разом надеть? Таких размеров, как у тебя – "живете"*, Европа не знает.

– Ты все на грубость нарываешься. Пиши, дурачек!

– Блин этим женщинам один хрен не угодишь, – не унимался боцман, – сначала любимый, затем миленький, далее по возрастающей: глупенький, дурачек, дурак, идиот, тупица, скотина, козел, сволочь…

– Точно! – раздалось из-за шторы, а далее последовал звук подзатыльника.

– Смотри у меня! – прозвучал звучный женский голос с элементами баса. – Все что я тебе прощаю, я же тебе и припомню!

Откуда-то сбоку, но также из-за уже другой шторы, посыпались дельные советы:

– Маша, ты ему скажи, чтоб к моему Андрюхе присовокупился, да к Петьке с Колькой. Будут аппаратуру скопом брать – дешевле выйдет. У них так принято: чем больше берешь, тем дешевле.

– Эй, бухгалтерия! Ты маво Кольку не приписывай, он сам себе на уме. Да, Колюня? – последнее слово сопроводилось оглушительными чмоком. Голос продолжал: – Мы сами с усами. Вляпаешься с ними в какую контрабанду, нам этого не надо.

Здесь вообще все было четко и просто. Надпись, вырванная из какого журнала, гласила: РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА – это когда одни тащатся от работы, другие тащатся на работу, а третьи ТАЩАТ С РАБОТЫ. Последнее было про них.

В кормовых каютах жили по шесть-десять человек. Прийти к единому мнению было непросто, но в ходе бесконечных споров составили список "колониальных" товаров по приоритету. На первом месте значились японская радиоаппаратура, ковры и французский хрусталь. Далее следовали ручные электронные и механические часы, кейсы, парфюмерия и прочее, чего у нас днем с огнем не сыщешь. Замыкался список мелочевкой: календари, пакеты, жевательная резинка… По перечню ходовых товаров конца 70-х годов этот список был не так уж плох. Никто, правда, не ставил тогда вопрос: почему в стране развитого социализма всего этого нет, а в какой-то развивающейся, коей и на карте места не хватило, все это есть, и в неограниченном количестве? Нам было предопределено пройти еще доселе неизведанный путь великих побед и свершений, завершившихся апрелем 1985 года, когда мы все же узнали, на какой стадии социализма находимся, и был ли он, социализм как таковой, вообще.

Тем временем комбриг двинулся в направлении ГКП*. Поднимаясь по трапу, ведущему в боевую рубку, Петровский задел головой скобу для крепления кабельных трасс. Нестерпимая боль пронзила все его, уже немолодое, тело сверху донизу. Сообщив скобе все то, что он о ней думает, комбриг стал осторожно нащупывать свежую болячку. Мало ему своих кровных, профессиональных, тут еще и эта добавилась! Пальцы медленно, чтобы не причинить боли, подбирались к объекту поиска. А вот и она, нашлась милая! Добро пожаловать на свободное местечко! Сколько их было на его памяти, этих ссадин да шишек всяческих за все время корабельной службы, пожалуй, и не счесть. Моряки со временем приспосабливаются к своему кораблю, и голова сама избегает встреч с металлическими и прочими препятствиями. Достается же, в основном, новичкам, прикомандированным да местному начальству.

– Товарищ капитан первого ранга! Разрешите пройти? – рядом с комбригом оказался матросик в чистенькой, по-видимому, недавно выданной ему робе. И черт его угораздил появиться в этот неподходящий момент! Петровский сурово посмотрел на матроса, подумав про себя: "То их не дозовешься при надобности, а тут на тебе – явился не запылился!"

– Проходи, сынок, проходи…

Теперь он знал, кто ему заплатит за эту шишку. В конце-концов надо и меру знать. Не весь же день им прощаться! Служба есть служба.

Быстро преодолев крутой трап из боевой рубки на ГКП, комбриг влетел в "мозговой центр" корабля. Дорвавшись до микрофона общекорабельной трансляции, он металлическим голосом произнес: "Командирам боевых частей и начальникам служб пр-р-рибыть на ГКП!"

Петровский умышленно не назвал группу командования, зная заранее, что они появятся первыми. Так и произошло. Командир виновато посмотрел на комбрига и принялся за старпома. Тот засуетился. И начали появляться, как опята на пне, командиры боевых частей и служб. Замполит, учуяв неладное и желая разрядить напряженность момента, попытался заговорить с Петровским о военно-политической обстановке в районе выполнения предстоящих задач. Но по выражению лица последнего понял, что разговор на эту тему сейчас бесполезен. "Зам" ошибался. Комбриг уже "пришел в меридиан", иначе говоря, взял себя в руки.

Вообще, Петровский был человечным комбригом. Он вникал в нужды и проблемы подчиненных, понапрасну не повышал на них свой голос. Имея небольшой рост, он стремился вырасти по службе, но задержался на капразе*. Своевременно сообразив, что это предел его возрастных возможностей – комбригу было под пятьдесят – успокоился и командовал бригадой надводных кораблей уверенно и стабильно, оттачивая организацию корабельной службы до видимого одному ему совершенства. Моряки меж собой окрестили его Петровичем, и в этом была дань уважения к комбригу. Его негласно любили, и он это чувствовал.

– Все собралися? – откуда-то снизу раздался голос начПО, с его привычным "ся", а потом явился и он сам.

"Легок на помине…" – подумал комбриг.

– А я-то найти их все не мог, растворилися по каютам, – продолжал начПО, напористо беря инициативу в свои руки.

"Вот где ты сам "растворилися"? – про себя передразнил его Петровский. Он был педантом в вопросах субординации и не позволил бы себе задать подобного рода вопрос своему заместителю по политчасти в присутствии подчиненных.

– Сергей Алексеевич, – обратился тем временем начПО к командиру корабля, продолжая владеть инициативой на ГКП, – сейчас мы все дружно профильтруем корабль с форпика в ахтерпик, чтобы проверить все помещения и убедиться…

Начальник политотдела не успел завершить свою мысль, так как наконец-то раздался голос комбрига:

– Командир! Играйте "Большой сбор!" Построение на юте! Проверить по списку наличие всего личного состава на борту! Надеюсь, дамы сообразят, что после проверки трап будет убран.

"Не мешало бы проверить и холостяков", – подумал "зам". Вчерашний прощальный ужин по случаю убытия в дальний поход не гарантировал благоприятного исхода. Правда, "бычки"* доложили старпому о прибытии всей группировки, но старое правило "Доверяй, но проверяй!" и опыт службы делали свое дело.

Объектом номер один среди офицеров-холостяков считался лейтенант Пеков. Как и его подчиненные из трюмной группы, он всем своим внешним видом напоминал окружающим, что его специальность "трюмача" предполагает непосредственный контакт с ГСМ*. Он считал, что отсутствие на его униформе различного рода опознавательных масляных пятен несовместимо с самим понятием "трюмача". Конечно, не эти пятна волновали сейчас замполита.

Пеков входил в состав основного ядра холостяков, посетивших вчера местный ресторан, где его очень даже хорошо знали, правда, не с лучшей стороны. Он отличался от остальных завсегдатаев этого заведения тем, что раньше всех выводил себя из нормального состояния и, как уже бывало не раз, порывался завладеть ритм-гитарой у сопровождавшего застолье ансамбля. Все здесь знали, что Шуре Пекову "медведь на ухо наступил" и играть на музыкальных инструментах он сроду не умел и вряд ли когда сумеет.

Вернув гитару в ансамбль, "трюмача" усадили в такси и, заплатив водителю двойную таксу, отправили на корабль. Пеков был доставлен в целости и сохранности, если не считать безнадежно утерянных левого погона с двумя маленькими лейтенантскими звездочками да галстука с заколкой за сорок копеек. Машина ушла, а он, уцепившись за трап, поданный с корабля на причал, еще долго раскачивался, не решаясь ступить на него. Ходить он уже не мог. Ползти же по трапу Пекову не хотелось – офицер все-таки. Корабельная вахта не желала принимать его в таком виде. Мучения лейтенанта длились недолго. Поднятые "по-тревоге" трюмные взяли своего командира под руки и быстро затащили на верхнюю палубу, тут же опустив его в первый попавшийся люк, чтобы начальство не заметило. Берегут трюмные своего "трюмача"!