Глазурь

Мне тоже не хотелось слушать. Я уставилась в черноту своей чашки. Он тем не менее продолжал.

— Знала ли ты, что мозг подростка очень пластичен? Нет, конечно. И я не знал до того момента как получил результаты наших ранних экспериментов. У некоторых подопытных были шокирующие побочные эффекты. Вот почему необходимо ждать, пока носитель не станет старше. И поэтому подождать стоило и тебе. Неужели пять каких-то лет что-нибудь бы изменили, Петри? Или, может, звать тебя Петра?

Все начало вставать на свои места. Мой визит к Логану. Вирус. Крики. Я зажмурилась, пытаясь остановить воспоминания, но с закрытыми глазами они стали только ярче.

Я отпила немного кофе, только чтобы промочить пересохшее горло. Он был крепким, сладким, и обжигающим.

— Так ты все знаешь?

— Знаю, что ты взломала свой чип, если ты об этом. И что водила дружбу с людьми, наславшими вирусную атаку.

— Это не я. Я об этом ничего не знала!

Мне хочется обвинить его в убийстве ребят. Мне хочется спросить, с чего он решил, что выше закона. Мне хочется кричать на весь мир, кто он на самом деле такой, но у меня нет сил.

— Конечно же, нет, — сказал он, гладя мою коленку через покрывало. Я притянула ногу к груди, чтобы быть от него подальше. — Уверен, они просто манипулировали тобой. Притворились друзьями. Заставили тебя им поверить. Иначе — зачем же тебе делать то, что ты сделала? Ты же никогда бы не навредила своей маме, правда? — В его голосе прозвучал неявный намек. Неявный намек на угрозу.

Я была слишком уставшей, чтобы разбираться во всем этом. Голова гудела. Я снова потрогала свою шею. Небольшой гладкий участок выбритых волос и пластырь размером с монетку.

— Когда заживет, мы поставим тебе нормальный чип. Но только после того, как наступит твой настоящий шестнадцатый день рождения. Кстати, скоро мы обнародуем большое обновление, очень перспективное. Было, конечно, несколько пустяков во время запуска бета-версии, но уже все гладко. Новая система обладает механизмом биосвязи с организмом носителя и способно анализировать состояние крови человека на предмет признаков диабета или рака. Это спасет тысячи жизней. — он говорил так, словно уже был опьянен своим успехом.

— А как же мое наказание? Думаешь, полиция никак не отреагирует на то, что пустой чип удален?

— О, за них не волнуйся. Как я уже говорил, полиция все больше и больше изживает себя.

— Так зачем тогда вообще сотрудничать с ней? Из-за пустышек? Из-за того, что вы помогли им подавить бунт?

— Это был эксперимент, Петри. Чтобы проверить, можем ли мы работать вместе. Однако полиция показала себя абсолютно устаревшим институтом, который привержен следованию старым традициям. Нет, когда мы работаем независимо от них, это приносит куда больше пользы.

— Значит, это правда. У людей с уголовным прошлым не будет доступа к Глазури.

Он смотрел на меня совершенно непроницаемыми серыми глазами.

— Я решаю, кто присоединяется к семье, а кто нет. Зачем же мне давать шанс преступникам и наркоманам все испортить для остальных?

— Я преступница.

Я имела в виду не бунт, а то, что натворила после, но ему было не обязательно это знать.

— Ты невинна, Петри, — сказал он, гладя меня по кудрявой голове.

— Но Зизи сказала…

— Зизи всегда слишком сильно переживала за связи с общественностью. Кроме того, вряд ли она сейчас в состоянии остановить тебя, правда?

Мне стало казаться, что все вокруг двигается с замедленной скоростью. У предметов в комнате появился туманный шлейф, а когда я поглядела на Макса — его лицо начало таять.

Я закрыла глаза и опустилась на подушку. Голову словно наполнили ватой, я больше не могла мыслить четко. Мне стало тепло, уютно и безопасно, как никогда. Но было же что-то, о чем я должна была помнить. Я старалась соединить осколки мыслей. Единственное, что я могла вспомнить четко — это вкус клубники.

Я приподнялась на кровати и потрогала свои губы. Онемение начало проходить.

— Ты устала, Петри. Отдыхай, мы можем подольше поговорить завтра.

Его лицо то исчезало, то появлялось, словно в густом тумане, который постепенно просачивался в мою голову. Я попыталась прогнать его, но было уже слишком поздно. Последним, что я увидела, была зависшая надо мной белозубая улыбка.

Не знаю, как долго я спала, но очнувшись в следующий раз, я увидела, что в комнате темно, а в моей голове гораздо яснее, хотя некоторых вещей я еще не помнила, например, как попала сюда. Я приподнялась и пощупала повязку на шее. На месте гладко выбритого участка кожи сейчас был ежик отросших волос. Шершавость под моими пальцами напомнила мне что-то. Но пока я пыталась вспомнить, что именно, оно ускользнуло от меня.

Я села и стянула с себя одеяло. На мне была простая белая ночная рубашка с треугольным логотипом УайтИнк на груди. Трубка из руки исчезла, оставив лишь черный синяк. Я спустила ноги на пол, и почувствовала, какие они тяжелые и гудящие. С третьей попытки мне наконец удалось встать, и как только я выпрямилась — мышцы словно отказались слушаться. С трудом я сделала шаг к двери, затем еще один.

Я приложила руку к сенсорному замку, не рассчитывая на успех, и поэтому чуть не упала, когда он с легким щелчком открылся.

Из коридора в комнату ударил яркий белый свет, исходящий от ламп под потолком. Коридор был наполнен этим светом, мешающим понять где кончаются стены и начинается пол, но не смотря на это было ясно, что здесь никого не было.

Опираясь на стену, я пошла по коридору, ведя пальцами по тем местам в стене, где должны были быть двери, ведущие в палаты, похожие на мою. Я попробовала несколько панелей, но все они с мягким сигналом отказали мне в доступе.

Коридор плавно перешел в круглое помещение, где за конторкой сидела медсестра. Я вздрогнула и отступила, приготовилась к крикам, но подняв голову и увидев меня, она только улыбнулась.

— Здравствуй, Петри, — сказала она. — Ты выглядишь гораздо лучше.

— Ээ, спасибо.

Она встала из-за стола и подошла ко мне. На бэйдже было указано имя — Кэтрин.

— Тебе что-нибудь принести?

— Нет, я просто… Можно мне домой?

— О, не думаю, что ты уже готова, — сказала Кэтрин, мягко разворачивая меня, держа за локоть. — Пока не время. Нужно еще пару дней, чтобы вернуть тебе силы. Ты через многое прошла, не так ли?

— Похоже.

Я позволила ей отвести меня обратно по коридору.

— Я знаю, что взбодрит тебя, — она по-доброму посмотрела на меня, закусив нижнюю губу. — Конечно, мне не стоит этого делать, у нас строгие указания не пускать к ней посетителей. Но я думаю, это ей будет на пользу. Да и тебе, может быть, тоже.

— Она выпустила мою руку и приложила ее к стене. Дверь с шипением отворилась, являя нам сидящую в белом кресле женщину. Она смотрела на картину с изображением лодки, гонимой волнами бирюзового моря.

— Зизи?

Мягкая ладонь подтолкнула меня в комнату. Я сделала нерешительный шаг вперед.

— Зизи? — сказала я снова с дрожью в голосе.

На женщине в кресле была такая же, как на мне ночная рубашка. Ее седая стрижка заметно отросла. На щеке ее четыре шрама. Я потянулась и провела по ним рукой.

— Я остригла ей ногти, так что больше подобных проблем возникнуть не должно.

Кэтрин прошла за мной в комнату и начала хозяйничать возле маленького столика. Она взяла оттуда склянку с пипеткой и закапала каждый глаз Зизи прозрачной жидкостью.

— Бедняжка, — сказала она. — Даже моргать не может. Но держать ее глаза закрытыми кажется таким жестоким.

Кэтрин помассировала веки больной, отошла и встала у двери.

Я посмотрела на мамину ладонь, которая покоилась на мягком подлокотнике кресла, и мне стало плохо. Зизи обычно коротко стриглась, отказывалась закрашивать седину, а на работе носила мужские костюмы, тщательно подогнанные по фигуре, однако без излишней сексуальности. Но ногти у нее всегда были длинными и яркими. Она красила их в электрически-голубой или цвет фуксии, и по ее словам этот маникюр был напоминанием коллегам-мужчинам, что она все-таки женщина, а значит, шутки с ней плохи.