Страница 84 из 89
На пенсии
Дороги наших судеб недопетых,
Вы в прошлое уводите меня.
Ион Деген
Неожиданное увольнение
Да, на войне спастись от сумасшествия можно было только короткой памятью на ужасы, это правильно подметили поэты.
Но когда активная жизнь остается позади, тогда короткая память отступает и юность возвращается к человеку, забирает его душу и уводит на новые круги осмысления, на новые маршруты по пройденному.
Предваряя рассказ о жизни Бориса Павловича на пенсии, можно сказать, что отпущенное ему на отдых время он провел безмятежно. Даже все невзгоды развала нашей страны, инициированного Горбачевым, когда большая часть народа страдала от галопирующей инфляции и безработицы, его не затронули — тогда у его дочерей была возможность материально поддерживать родителей. Так что они с Прасковьей Яковлевной смотрели на мерзость происходящего разорения как бы со стороны.
Полагаю, тогда Борис Павлович пережил еще одно прозрение, такой же силы, как прозрение об ошибочности своего женоненавистничества. Теперь он прозрел о сущности капитализма и понял, что его детская память об обеспеченном и уютном житье в Багдаде была именно детской, когда человек не понимает, как и чем достигается такое счастье.
Теперь он все понимал, и больше не было у него обид на ту страну, которая заканчивала свою историю. Только сердце болело, что раньше обижался. Да еще мучило сожаление, что не смогли они в победном 45-м году покончить со всей сволочью, и он много читал, ища ответы на вопрос: почему?
Борис Павлович прекратил работу в конце марта 1990 года. С 1 апреля он уже был навеки свободен — уволился по собственному желанию в связи с уходом на пенсию. Ему было немногим больше 70-ти лет. Говорил, что он работал бы еще, но... была в разгаре «перестройка», массы людей теряли работу и оставались без куска хлеба, банкротились и закрывались предприятия, нашу страну безбожно разоряли и грабили буржуйские прихвостни и выкормыши. Конечно, первыми под колеса попадали самые беззащитные люди, в том числе пенсионеры.
Дело было так, по словам Бориса Павловича:
«Вызвали меня в заводоуправление, сказали, что со мной хочет побеседовать директор.
Ну, я, конечно, поспешил туда. Мы уже тогда испытывали нехватку заказов, потому что все производственные связи нарушались, рвались, договора не выполнялись, плохо работали всесоюзные системы, такие как грузовые железнодорожные перевозки, банки — всё летело в преисподнюю. Люди не получали зарплаты, многие семьи начали голодать.
И я, грешный, подумал, что нам поступил заказ, который директор решил обсудить с теми, кто будет его непосредственно выполнять.
В приемной людей не было, сидела только секретарша, воткнувшись в пишущую машинку.
А в кабинете директора я неожиданно увидел тех, кого и не ожидал, в частности начальника отдела кадров и главного плановика. Там еще кто-то был, но я уже не помню... Трудную миссию поручили крайнему — кадровику. Он-то и объяснил мне ситуацию, а затем сказал, что надо увольняться.
И тут я вспомнил расстрел — кстати или некстати, не знаю. Там на вопрос рядового человека: “Так что, кузнецы уже не нужны?” — немцы сразу отреагировали и вывели из согнанной толпы главных сельских специалистов. Не по должности главных, а по работе.
Ну и рассказываю, значит, этим собравшимся, что, мол, даже фашисты так не делали, как вот вы теперь...
Директор покраснел, запыхтел, а затем и говорит:
— Мы вас знали как человека умного и сдержанного. А тут вы открываетесь с другой стороны. Разве так можно? Мы же не определяем политику государства, а только сами хотим к ней приспособиться. Так что... не советую вам вредить самому себе и говорить опрометчивые вещи. Пожалейте себя, дорогой Борис Павлович.
Вижу, что дело не во мне лично...
Тогда-то мы не могли представить себе меру надвигающегося на нас крушения и списывали трудности на то, что тогда называли “человеческим фактором”...
— Я все понял, заявление оставлю у секретаря, — буркнул я, извинился и откланялся.
Назавтра пришел на завод вовремя, словно на работу, получил расчет, забрал трудовую и с растерянным видом ушел домой — мне не верилось, что я больше никому не нужен.
Дома плакал...
Жена говорит:
— Ты ведь не любил свою грязную работу, шум и грохот, мазут... Так почему же ты плачешь?
Она думает, я не понимал, что жил не семьей, не какими-то увлечениями, а только работой и отдыхом. От работы я уставал, только и сам не понимал этого. После работы мне хотелось тишины, одиночества... И я ехал на природу или искал компанию, где мог бы просто сидеть и слушать разговоры, не относящиеся ко мне.
А теперь мне надо было думать, какой заботой наполнить душу...
Ну, первое время, месяц или два, я ездил по гостям, навещал дочек, запорожскую родню. А потом всех объездил и ездить уже было не к кому.
Что делать? Утром встаю и с ума схожу от всего, что меня окружало. Работать на земле я не любил, затевать какие-то ремонты построек не хотел, а управляться по двору или по дому жена успевала без меня. Ну обед я иногда готовил... А что еще делать?
И тут жена говорит:
— Давай купим корову. Она обогатит нашу жизнь. Возле живого существа всегда есть работа.
— Что за работа? Доить мне ее, что ли?
— Нет, — смеется жена, — будешь ей корма добывать, свежую траву косить-привозить. Иногда с ней надо будет прогуляться на пастбище, поговорить по дороге. Коровки любят общаться с хозяевами. А главным занятием для тебя будет переработка молока.
— Это что именно?
— Будешь делать сливки, сметану, творог, варить сыр. Найдется работа, не волнуйся.
Ну вот так мы и сделали...»
Потом только, когда оклемался от потрясения, вызванного внезапным выходом на пенсию, Борис Павлович подумал, что мог бы заняться, например, оценкой или ремонтом машин... Он все-таки был механиком. Мог также гонять их из-за рубежа, перепродавать... Но они с женой уже зацепились за корову, полюбили свою кормилицу и не захотели от нее отказываться.
Содержание коровы оказалось делом хлопотливым, таким, что заполняло весь день, но простым по исполнению и не тяжелым. Фактически Борис Павлович имел возможность и на природу выезжать и в компаниях погулять — особенно если зеленую массу для коровы не сам косил, а брал на фермах.
Иногда у него были и торжественные моменты — когда он со своими молочными продуктами выходил на базар, где у него тоже собрался круг общения. Там он подолгу обсуждал марки сепараторов, жаловался на их низкое качество, узнавал новые рецепты сыров. А также решал то, на какое пастбище гонять корову, какому пастуху доверять выпас, какими травами ее лучше кормить вечером.
Особенной заботой стали кошение и заготовка сена на зиму.
За тем, чтобы Борис Павлович не заскучал, зорко следила Прасковья Яковлевна. Каждый день она находила что-то новое для него, просто неистощимо выдумывала всякие занятия — то ветеринара к коровке надо было пригласить, то к быку ее сводить, то роды принять, то телят с бутылочки кормить, то к новым хозяевам пристраивать их...
Пошли дни спокойные и однообразные, но ход их с каждым годом убыстрялся. Яркими событиями пенсионная жизнь Бориса Павловича не изобиловала. Да он и прожил на пенсии всего 10 лет, причем 2 последние из них уже жестоко болел...
Врастание в местную историю
Любовь Борисовна, младшая дочь Бориса Павловича, математик по образованию, выпускница мехмата, при первой возможности начала писать книги.
Ничего удивительного родители в этом не увидели — она еще в старших классах начинала этим заниматься, и после окончания школы искала университет, в котором бы филологический факультет готовил редакторов, а не учителей... Попасть в любой вуз для нее не составляло труда — у нее была Золотая медаль, гарантировавшая поступление, надо было только сдать на «отлично» профилирующий предмет, с чем она бы, конечно, справилась. Искомые ею вузы в Союзе были, но только в центральных городах России. А родители отпускать дочь далеко от себя не решались — слабая она еще была после болезни.