Страница 78 из 89
Так почему Прасковья Яковлевна решилась на перемену жилья в ущерб и саду и огороду? И почему умный Борис Павлович с нею согласился и сам впрягся в новостройку, в столь страшную обузу?
Ну, во-первых, Прасковье Яковлевне, конечно, хотелось пожить в новом доме.
Во-вторых, не последнюю роль играл вопрос престижа. Ее родители были людьми простыми, но не бедными. Они всегда стремились иметь все самое лучшее, добротное и новое. Это был их главный житейский принцип. Так они ее одевали, так давали ей образование, так содержали дом и усадьбу, все свое хозяйство. Такой же была и их дочь — Прасковья Яковлевна не могла допустить, чтобы люди, которых она по своим меркам ставила ниже себя, жили в новых домах, а она — в старом.
Но было еще и третье соображение — Борис Павлович...
Проблемы времяпрепровождения
Борис Павлович, увы, все свободное время проводил в праздности, если уместно говорить о праздности рабочего человека. Он не любил физически трудиться, поэтому кое-как содержал межу из желтой акации, которую надо было ежегодно подстригать. А потом забросил ее, и Прасковья Яковлевна, дабы та не превратилась в непролазные дебри, десятилетиями ежедневно вырубала ее под корень специально купленным маленьким топориком.
Так же не сразу Борис Павлович забросил и сад. Сначала перестал следить за деревьями, обрезать и опрыскивать их, а потом выкорчевал одно за другим. И с огородом... С годами он переложил заботу о нем на Прасковью Яковлевну. Помогал в редких случаях, когда шла сезонная посадка или уборка картофеля.
У него не было любимого занятия, ни в чем он не находил удовольствия. Весь образ жизни, заведенный в семье, ему не нравился. Он жил какой-то своей жизнью, отдельной от семьи, отчужденной, странной. Скучна была ему рутина. Какое-то беспокойство владело им, словно глубоко внутри его организма сохранялся активный древний ген кочевничества, ненавидящий оседлость, противодействующий ей и задающий свои законы бродяжничества.
Бориса Павловича увлекали компании друзей, поездки на природу, на рыбную ловлю, иногда застолья с песнями и музыкой, любое мелькание лиц, любые разговоры. Особенно проявились эти его наклонности с покупкой личного транспорта. Да он для этого и покупал его — сначала велосипед, потом мотоцикл, потом машину... Теперь после работы он спешил не домой, а ехал куда-нибудь, к кому-нибудь.
Он не терпел одиночества, все время стремился быть с людьми. Но поскольку в селе найти совсем уж свободные компании затруднительно, то он ездил в гости, даже к малознакомым людям, даже в учреждения, где люди не занимались сложным трудом — где были сторожа, дежурные. Это было курятники, овощехранилища, медицинские диспансеры... Он знал все села своего района и даже Запорожской области, знал там многих людей, которые к нему благоволили и встречали его радушно. Он никому не надоедал, потому что таких знакомых у него были сотни.
Ну и конечно женщины...
Ему все время хотелось праздника, веселых посиделок, беззаботных и легких пустословий, как было в юности. И не то, чтобы он был нетребовательным в выборе собеседников, скорее, он с каждым находил тему для разговора, в каждом откапывал изюминку, каждого наблюдал так пристально, что потом мог о нем рассказывать интересные истории.
Что он искал вне дома? Как будто потерял где-то свою судьбу и хотел по виду узнать ее. Какой Багдад ему мерещился, какой Кишинев будоражил душу? Как после них, таких городов, ему было жить в Славгороде? Что открывала и чем питалась его душа в этих нехитрых путешествиях?
Домой Борис Павлович приезжал только умыться, переодеться и выспаться. Ничто не влекло его в семью, даже если к ним приезжали гости, родные...
Нет, Борис Павлович не пил горькую. Он не умел пить в том смысле, что быстро пьянел, а после этого спешил домой, чтобы лечь спать. Однажды, жестоко переболев гриппом, он и курить бросил и до конца жизни в доме курева не держал.
В еде был неприхотлив, не перебирал едой, не привередничал. Ел очень мало, причем мясное игнорировал. Мог съесть только суп или борщ на мясном бульоне или что-то с мясной подливкой: пюре или отварную вермишель. А рыбу любил и в ухе и жаренную, свежую, и помидоры тоже. Вот, кажется, и все.
Безусловно, на его отношение к любой физической работе повлияло фронтовое ранение. Просто он о нем никогда не думал, наивно полагая, что в том молодом возрасте, когда оно было получено, у него все срослось и заросло без следа. Он не лечился, не оздоравливался, не берегся особенным образом. Старался не набирать вес — вот и все его заботы о здоровье.
Но интуитивно он от физических нагрузок уклонялся. Он от них быстро уставал, но не понимал этого, ведь пара глотков чистой воды возвращала ему силы.
А вот склонность к перемене мест, к компаниям, нелюбовь к дому... — это что-то наследственное, потому что та же история повторилась и в его старшей дочери.
Но ведь понятно, что если человек не живет семейными заботами и трудами, то он некоторым образом входит в конфликт с окружением и обрекает себя на приключения.
Так оно у Бориса Павловича и получалось.
В молодости он был необычайно сильным физически и иногда дрался с теми, кто ему не нравился. Случались у него такие срывы и после войны. Возникали скандалы, которые кое-как улаживала Прасковья Яковлевна.
Потом один раз уладить не удалось...
Так вот, дабы долгосрочно отвадить мужа от друзей, от шатания по гостям, от женщин, дабы привязать к семейным заботам, Прасковья Яковлевна и придумала строительство нового дома. Кто знает, возможно, Борис Павлович отговорил бы ее от этой затеи, если бы перед этим не сел на полтора года из-за своих гулек. А так... Сколько беды он принес в дом, одно замужество старшей дочери чего стоило... Хорошо еще, что удалось отбиться от ее мужа, отброса конченого...
Кругом он чувствовал себя виноватым, так что пришлось соглашаться с женой. Так он и связал себе руки на два года.
С ранней весны 1960 года взял план на своем же участке, сделал его разметку, утвердил проект дома у архитектора — оформил необходимые бумаги. Тогда государство заботилось о том, чтобы люди нигде не встречали волокиты, чтобы любые услуги получали легко и быстро — социализм же был, человеческий строй.
А получив на руки оформленные документы, предъявил их в профком, попросил ссуду и начал закупать материалы. Известь завез, в яму сгрузил, сам погасил по всем правилам. Кирпича качественного достать не смог, взял отбракованный, с битыми уголками. Ничего, сгодился и такой.
Траншею под фундамент копал с Прасковьей Яковлевной. И фундамент вдвоем с нею забил. Только для возведения цоколя позвал родственников, чтобы помогли с бутом управляться — подносить, укладывать на место. А потом сам поднимал стены — гнал ряд за рядом после работы. В первый год сделал коробку и крышу. Стропила уже ставил в холода, спешил до дождей обшить их досками, чтобы кровлей покрыть. Успел.
А во второй год ставил простенки, доводил до готовности чердак. Внутреннюю штукатурку сделала приглашенная женщина — Ольга Ермак. Дочери у нее были Нелля, Аня и Люба.
Осенью 1962 года заехали в новый дом. Ну потом была эпопея с установкой забора вокруг усадьбы... Долго Прасковья Яковлевна воевала, чтобы Борис Павлович его довел до ума, даже деревянные палочки для него заготовила. А он, словно надорвался на строительстве дома, лет пять с тем забором возился.
Борьба за пруд
Как-то в голодное время семью Бориса Павловича так прижало, что он из куска марли да ивового прута соорудил некое подобие сачка и украдкой пошел к речке ловить пескарей, ошибочно называемых в этой местности бубырями[76]. Но пескарей наловить не удалось, зато попалась в его снасти речная мелюзга, похожая на тюльку, и такая же маленькая. Всего ее набралось пригоршни две. Ну что с нею делать? Принес домой.
Но Прасковья Яковлевна и этому была рада — вымыла эту рыбешку, отварила, измельчила качалкой, перемешала с мукой и напекла оладий. Вся семья ликовала, такая это была вкуснота. Правда, оладьи немножко горчили, но это была чепуха по сравнению с их роскошным запахом и возможностью не просто утолить голод, а насытиться едой.