Страница 69 из 89
Люди по природе своей не приспособлены жить в условиях такого длительного стресса, пикового по своей интенсивности, какой выпал Борису Павловичу из-за безответственного решения Крымского трибунала. Это чудо, что этот могучий человек вообще не сломался, хотя можно без сомнения утверждать, что именно это решение в конце концов повлияло на исход его жизни.
Так завершилась роковая драма, отравившая лучшие годы жизни Бориса Павловича.
Но как ему удалось с нею справиться? Чем он нейтрализовал запредельные нервные перегрузки, свалившиеся на него из-за бед внешнего мира? Как подавлял обиды на допущенную по отношению к нему несправедливость? За счет чего утолял желание доказать свою невиновность?
Ну, прежде всего, ему повезло иметь исключительно гибкую данность к восстановлению, сильные инстинкты и прекрасное физическое саморегулирование.
Человеку, как известно, свойственно любую объективную беду переводить в конкретную — чтобы бороться и побеждать, чтобы создавалась видимость соизмеримости той беды и собственных возможностей вынести ее. Иначе говоря, любые сильные переживания человек уравновешивает чем-то менее опасным и хорошо известным, на что способен влиять. Чем сильнее инстинкты, тем ярче выражается это замещение одного другим, объективного — частным.
Именно поэтому с людьми с несчастливой судьбой очень трудно жить рядом.
Так, ненависть к какому-то социальному строю они повсеместно переносят на тех, кто его олицетворяет, и критикуют их на каждом шагу. Аналогично этому неспособные к обучению индивиды, почти всегда винят в этом плохих учителей, а то и плохие учебники. Слабовольные и неспособные к самостоятельности люди, которые не умеют видеть управляющие факторы жизни и не способны принимать решения, винят в своих затруднениях государство. Таких примеров у каждого наберется много.
А Борис Павлович всю мощь боязни, терзавшей его из-за расстрельного приговора, вымещал на самом любящем его человеке, на самом безответном, щадящем его — на жене. Он обвинял ее в пристрастии к мужчинам, ревновал к работе, высмеивал ее трудолюбие, завидовал жизненной стойкости, не верил в равнодушие к соблазнам. Он перенес на нее свои грехи и всю жизнь раздувал эти мифы, хотя в них никто не верил.
Доходило до того, что он прилюдно высмеивал внешность Прасковьи Яковлевны, говорил, что она некрасивая, особенно по сравнению с ним. Например, он насмешничал над ее природной худобой, над длинной шеей — над тем, что составляло ее преимущества перед остальными женщинами, завидовавшими ей.
Но Прасковья Яковлевна смотрела на неудачные шутки мужа сквозь пальцы, правда, старалась реже бывать с ним на людях. Она терпела его недостатки и его стремление совладать со своим страхом с таким же мужеством и с таким же самопожертвованием, какие проявляла Анна Григорьевна Сниткина к великому Федору Достоевскому, своему мужу, в отношении его карточных игр.
Конечно, вопиющим поведением Борис Павлович демонстрировал собственные недостатки, отсутствие вкуса, неразвитую эстетику, и именно этого его жена стеснялась больше всего, именно это воспринимала как критику в свой адрес за неудачный выбор мужа.
Так вот, к факторам, помогавшим Борису Павловичу справляться с психологическими нагрузками относится также его жена — понимающая и терпеливая, сознательно выполняющая роль громоотвода. И он отдавал отчет тому, что ему повезло с ней. Понимал и ценил ее... но не жалел.
Ложка дегтя
Вышеперечисленные недостатки Бориса Павловича имели место еще и потому, что он был человеком восточного мировосприятия, соответственно такими были и его взгляды на все явления жизни, в частности на отношения в семье. Он видел в женщинах людей второго сорта, предназначенных исключительно для секса, токсикозов и младенческих поносов. Дело тут заключалось, скорее всего, не в воспитании, не в коварстве его натуры, а в том, что ему досталась плоть с таким законом развития. У него не было органа, позволяющего смотреть на женщину шире. Так, в силу законов плоти собака лает, кот мяукает, а восточные мужчины видят в женщине постельную принадлежность. И переубедить их в этом вопросе невозможно, как невозможно научить кота лаять и выть на луну.
С самыми благими намерениями, самым добросердечным образом Борис Павлович считал, что женой надо руководить, не спуская с нее глаз, что думать жене запрещается, и уж совсем преступно с ее стороны быть самостоятельной: проявлять инициативу и принимать решения.
Пока Прасковья Яковлевна была юной и во все глаза смотрела на своего экзотического избранника, впрочем, со многими славянскими добродетелями, ничто не нарушало гармонии между ними.
Но юные влюбленные не задумывались о том, люди взрослеют и укореняются в традициях своей крови, что различия между ними с годами будут все больше и больше проявляться. А так оно и получилось, что восточные принципы сосуществования полов, утвердившиеся в мире бедуинов и бабуинов, с годами оказывались чужеродными славянскому образу жизни, ибо они априори предполагали отсутствие в женщине знаний, опыта, а тем более образования. Будь славянки стерильны умом, тогда бы отношения, при которых мужчина выполняет роль тирана, вполне соответствовали бы раскладу сил, которого добивался Борис Павлович.
Но когда Прасковья Яковлевна окончила институт и получила знания, настойчиво проявляющиеся в ее поведении, Борис Павлович сначала растерялся. Он понял, что жена, обретя многие премудрости, словно божественный херувим, начинает подниматься над ним, а он остается пленником грубой материи и никогда не сумеет последовать за женой. Тут к нему начали приходить трусливые мысли о бегстве из брака и подленькие — о выборе более простой и покладистой спутницы, но...
Но, изведав чарующего общения с разбирающейся в литературе, начитанной женой, он уже не мог терпеть рядом безмозглых теток, пусть даже грудастых и пышных. И как только он это понял, так отлетели прочь мысли о разводе, и изобретательная его интуиция заметалась в поисках иного решения об удержании жены в узде. Нашел он, увы, не лучший для этого способ.
Это одна сторона вопроса об отношении Бориса Павловича к жене.
Вторым вопросом было вот что. Каждый из нас, как и всякий природный процесс, противоречив в своих началах. И чем ярче наши сильные стороны, чем привлекательнее положительные качества, тем соразмернее им и отрицательные черты, с которыми не хотят мириться окружающие, а подчас и мы сами, терзаемые ими. Если умолчать о них, об этих побудителях внутренней борьбы, то описание нашего героя получится схематичным, ходульным, однобоким. И только в полноте характеристик его живая сущность обретает объем и убедительную истинность.
Да, Борис Павлович был сложным, противоречивым, неоднозначным. Вот пример.
Он беззаветно любил свою страну, приютивший его народ, и подтвердил эту любовь поступками, изложенными в предыдущем повествовании. Так, несмотря на смертельную опасность, грозившую ему от властей, он, вырвавшись из плена, пришел именно домой, а не бежал куда-то прочь. Дальше: вопреки несправедливости, допущенной по отношению к нему, вопреки полученным от государства обидам Борис Павлович всячески стремился снова попасть в ряды Красной Армии, а затем, попав на фронт, бесстрашно шел на бой с врагом этого государства и этой власти. Он ненавидел советский строй, но постоянно проливал за него кровь, делая это сознательно и по доброй воле. Поразительные противоречия!
Не мог он никак перековать душу на социалистические идеалы, не признавал доминирования интересов общих, всенародных над личными. Но поступал как раз в соответствии с этими идеалами!
Ту же степень неоднозначности он демонстрировал и в личной жизни, в семье. Он был хорошим добытчиком, добросовестным кормильцем и при этом — крайне трудным мужем. О том, как тяжело с ним жилось Прасковье Яковлевне, можно писать отдельную книгу. Но остановимся на главном.
Суммируя взгляды на Бориса Павловича со всех сторон, мы придем к выводу, что он маялся самой несносной для брака дурью — патологической ревностью и мужским шовинизмом. Рассказывая о своих обидах на жену, о подозрениях в ее адрес, он, как и полагается больному женоненавистнику, плакал и ставил эти обиды выше собственной безопасности. Да разве можно было сравнивать страдания от смертельного приговора с терзаниями от придуманной неверности жены? Это смешно ставить на одну ступень даже в предположительных мыслях, а он и в преклонные годы плакал, рассказывая о тех своих переживаниях.