Страница 41 из 89
Теперь же надо мне. Меня всего колотит!
Когда тут вдруг овчарки залаяли — разводящий ведет смену караула. Ну доложили, поговорили... Новые караульные стают на посты и, чтоб вам пусто было, меняют тактику обхода территории. Теперь они начинают идти с середины пролета: один остается стоять на месте, а другой идет в угол, потом возвращается от угла и останавливается; начинает идти тот, что стоял посредине. Получилось, что теперь в середине каждой стороны все время стоит один немец.
И уже скоро утро. И я не смог проползти.
Начало светать. Немцы, конечно, поймут, что кто-то бежал. Но разве всех проверишь, если нас тысячи?»
Так и получилось, что друг Бориса Павловича бежал, а он остался, и пробыл в лагере еще 5 дней.
Отъезд из Крыма
И вот в конце августа 1942 года немцы отобрали советских военнопленных по какому-то им одним известному принципу (похоже, тут было больше пленных из командного состава), куда попал и Борис Павлович, погрузили в отдельный железнодорожный эшелон и отправили на северо-запад. В то направление вела только одна железнодорожная ветка — «Симферополь – Москва». А она шла через Славгород. Сам Бог приближал Бориса Павловича к дому и подталкивал к побегу.
Поезд мчался без остановки, мерно постукивая на стыках рельс. В холодных, скрипучих вагонах пленные надышали, накурили и вскоре стало жарко.
О том, что этот поезд пошел из Крыма не первым, а вторым, Борис Павлович узнал позже. Как оказалось, первыми повезли в основном рядовых солдат, а в их поезде были и офицеры. Впрочем, это могло и случайно так получиться.
В районе Славгорода кто-то из пленных с первого поезда совершил побег, зашел к Александре Сергеевне и сообщил, что ее сын жив. Он рассказал о травмах Бориса Павловича, о сотрясении мозга, о пребывании в плену, о самочувствии и выразил надежду, что скоро тот прибудет домой тайными тропами. Конечно, Александра Сергеевна назавтра же рассказала это Прасковье Яковлевне. А та — своим родителям. Как же так — в плену, да еще с контузией и травмами? Это сколько же он там настрадался...
Тесть с тещей озаботились не просто эмоционально, а деятельно.
— Ему нельзя будет оставаться дома, — мудро рассудил Яков Алексеевич. — Пока не прояснится обстановка, его надо спрятать подальше от глаз полиции.
И Яков Алексеевич принялся за дело. Назавтра он, вынужденно работавший на немцев, правдами-неправдами раздобыл мешок муки, погрузил на двуколку и помчался в глухой конец района. Он знал один хуторок, почти никому не известный, что стоял в распадке между холмами и насчитывал с десяток хат, жавшихся к разросшейся роще и прикрывающихся ею от случайного ока. Конечно, как бывший бригадир колхоза он знал не только свои угодья, но весь район, в том числе и этих людей. Там он договорился с надежной семьей, что привезет к ним человека, которого надо спрятать от немцев, подлечить. Те благодарили за муку и обещали помочь.
— Еды я вам еще подкину, — усмехнулся Яков Алексеевич. — Парня надо будет хорошо поставить на ноги.
Так что пока Борису Павловичу пришла пора бежать из плена, откуда он не чаял вырваться живым, дома для него уже все было подготовлено.
«И тут — этап. В одно из утр нас покормили, а затем подошел большой конвой с собаками. Куда-то будут переводить, подумал я. И точно — выгоняют нас на середину двора, велят строиться в колонну и повели на вокзал.
Приводят. Перед нами эшелон стоит с маленькими красными вагонами, были тогда такие. Отсчитывают подряд по 50 человек и грузят в вагоны. Значит, куда-то собираются везти. Погрузка шла целый день. Немцы суетились с какими-то там своими делами, а мы ждали, что будет дальше.
Это был уже конец октября 1942 года, кажется, 24-е число.
Потом вагоны заколотили, они такие были, что снаружи запирались — и все это делалось с таким видом, вроде мы не люди и нам не интересно знать, что происходит. Ладно. Начали мы в вагоне осматриваться. Люки вверху. А окна с помощью скоб забиты решетками, сплетенными из немецкой колючей проволоки. Не такие решетки толстые, из железных прутьев, нет, а проволочные. У нас колючая проволока была двужильная, а у них более толстая одножильная шестигранная. Немного отличалась от нашей.
Дело шло к вечеру, еще светило солнце, когда поезд начал движение и взял направление на Джанкой. Ночью просыпаюсь: куда нас везут? Неужели опять под Севастополь? Хотя не может быть, его судьбу мы уже знали и понимали, что там нам делать нечего. Возможно, разгребать завалы или минные поля разминировать... Куда еще могут? Опять уснул.
Под утро уже просыпаюсь — 2-х человек нет. Прикинул, кто мог бежать, понял, что это крымские ребята домой рванули. Решетка на окне сорвана.
Ой-ой... А нас предупреждали, что за побег одного пленного будут расстреливать каждого 10-го из оставшихся. Кто, кому выпадет быть тем 10-м?
Тут утром рано прибыли мы в Джанкой и поезд остановился, но я не мог понять, куда он повернул нос — на Чонгарский ли мост и на Украину, или, может, опять в Крым, опять на клочок земли, со всех сторон охваченный морем.
Начался осмотр поезда: одни ходили и постукивали молотом по колесам, другие осматривали вагоны, третьи начали отцеплять старый паровоз. Но тут же вот решетка сорвана! Она не полностью сорвана, а подорвана с трех сторон, но все равно видно, что отсюда бежали. Сейчас осмотрщики вагонов это заметят и к нам придут...
Все трясутся, дрожат, понимая, что кто-то из нас сегодня пострадает. А это же не просто там как-то пострадать, а погибнуть, лишиться жизни! Пленные притихли, старались не говорить и даже не смотрели друг другу в глаза.
И вот в вагон заглянули немцы. Увидели сорванную решетку... Мы замерли. Затаили дыхание.
Когда нет, обошлось — эти работники молча подставили лестницу и прибили решетку заново, причем так небрежно, буквально как-нибудь. Мне показалось, что даже подчеркнуто как-нибудь, чтобы мы это заметили, не просто намеренно.
И никого не тронули... Пронесло! На душе стало веселее.
Ходят вокруг поезда железнодорожники, присматриваюсь и вижу, что они — из наших людей. Ага, понятно, что за немцы ремонтировали решетку и почему нас не тронули. Это же наши, советские люди! Они тем временем цепляют паровоз в какую-то сторону.
Я осмелел, спрашиваю у них:
— Куда голова поезда стоит?
— На Чонгарский мост, — со скрытой приветливостью ответили они.
Значит, домой, на Украину!»
Приветливое поведение джанкойских железнодорожников было не таким безобидным, как могло показаться. Ведь оно рождало в настрадавшихся людях иллюзию, что все свои, которые пошли служить к немцам, сделали это просто по необходимости, что на самом деле они на нашей стороне. Да, были такие, много таких было. Но были и уроды, служащие у врага по убеждениям или из личной корысти. Те были гораздо хуже и опаснее немцев! Они не просто служили у немцев, а выслуживались перед ними!
Правда, у нас, на востоке, таких людей было мало, буквально единицы. И то это были просто дурачки, которые вознамеривались с приходом немцев поквитаться со своими местными врагами. Они к немцам пошли ради сведения счетов.
Увы, это известная человеческая психология. Так, когда во Франции велись религиозные войны между католиками и протестантами (гугенотами), многие тоже под сурдинку избавлялись от своих врагов.
Известно, что в Варфоломеевскую ночь, ночь резни гугенотов, граф де Бюсси д’Амбуаз зарезал своего кузена Антуана де Клермона, ибо тот был его конкурентом в получении наследства. А известного философа П. Рамуса убил его коллега Ж. Шаркантье только потому, что они по-разному понимали теорию Аристотеля.
Было такое и на Руси в период феодальной раздробленности, когда князья, будучи близкими родственниками, не могли поделить вотчины и призывали на помощь неприятеля, полагая с его помощью добиться своего и не понимая, что неприятель никому ничем не поможет, а только ослабит дерущихся и потом оберет и тех, и других.
А то еще один пример. Процесс политического дробления Киевской Руси, которая в середине XII века разделилась на независимые княжества, быстро привел ее к монголо-татарскому нашествию (1237–1240), которое она, ослабнув в междоусобицах, не смогла отразить. Это уместно напомнить всем нам именно теперь, когда мы снова встали на этот гибельный путь.