Красные стрелы

— Добрий день, господа офицери советский, — поздоровался он на ломаном русском языке. — Милости прошаю.

Вошли в дом и ужаснулись. Обстановка, как говорят, надо хуже, да некуда. Из мебели — только стол, большой, дощатый, лавки вдоль стен и несколько табуреток. В дальнем от стола углу стояла печь, а между ней и стеной — сплошная постель — нары. И все!

На земляном полу копошилась кучка полуголых детей, один другого меньше. Каждый по очереди заглядывал в давно опустевший армейский котелок и засовывал руку в надежде поймать затерявшуюся крупинку.

— Внуки, — смущаясь, объяснил старик. — Кушать хотят. Спасибо за зуп…

Теперь Калайдаров понял, куда девалась девочка. Воспользовавшись случаем, она решила поделить еду с младшими братьями и сестрами. Но где же она? Ах, вот в чем дело! Она притаилась за спиной женщины, что боязливо смотрит на бойцов из темного угла у нар.

— Не бойся, глупенькая, я тебя не трону, — подошел к ней Калайдаров. — Ты поступила очень правильно.

Старик сказал что-то по-румынски. Девочка вышла, приподняла платьице и сделала книксен.

Калайдаров ласково потрепал ее по головке, обнял за худенькие плечи, и девочка ласково прижалась к солдату.

Вышла из своего угла женщина. Тряпкой вытерла деревянную скамейку и указала на нее танкистам, приглашая сесть.

На темной от копоти стене под самым потолком висела скрипка в футляре. Старик снял ее и, подозвав к себе старшую внучку, заиграл. Девочка запела еще неокрепшим, но дивным голосом. Слова были непонятны. Мелодия нежная и простая. Казалось, что это не девочка поет, а пастушок играет на свирели о богатой, красивой стране и своей несчастной доле.

Умолкла скрипка. Девочка еще раз отвесила поклон с приседанием и опустилась на скамью рядом с матерью. А танкисты не могли прийти в себя, очарованные песней.

— Отец, — обратился наконец Черноух к старику, — как внучку зовут?

— Марианна.

— А где она петь учится? Тут поблизости вроде музыкальной школы не предвидится.

Румын горько усмехнулся: Марианне сначала грамоте надо выучиться. Десятый год пошел, а она еще и алфавита не знает. На учебу деньги нужны. А где их взять? У него есть маленькое поле. Урожая еле-еле хватает, чтобы с долгами рассчитаться. Потом опять надо помещику в ноги кланяться.

— Было плохо, будет еще хуже, — вздохнул румын. — Сам я уж стар, болею. Сноха тоже, какая работница, вон шестеро у нее, за каждым присмотреть надо. А основного кормильца — отца их, — старик кивнул на ребят, — Антонеску на фронт забрал. Там он и погиб…

Завтра Первое мая. Я знаю: Красная площадь Москвы оделась в праздничный наряд. Через несколько часов по ней церемониальным маршем пройдут прославленные в боях гвардейские части. В Ленинграде тоже готовятся к параду. А в киевском небе, я уверен, висит серебристый аэростат. Под ним на освещенном мощными прожекторами знамени — Герб Советского Союза. Знамя видно с любой точки города, его видят и моя жена, мои сыновья Володя и Толик. Как бы хорошо сейчас побывать в Киеве!

Я задумался, откинувшись на сиденье. По потолку и стене скользит огромная сломанная черная тень. Поднимается гигантская рука. В ней карандаш. Это Шашло знакомится с планом нашего наступления. Начальник политотдела предлагает дельные коррективы.

Майор Хромов смотрит на карту внимательно, как часовщик, разглядывающий через лупу мельчайшие детали механизма.

— Пожалуй, ты прав, — соглашается он. — Пехота и у монастыря будет нуждаться в нашей поддержке.

Бросаю взгляд на карту Хромова. Два-три синих овала, условно обозначающих вражеские опорные пункты, и столько же острых красных стрел — направлений наших ударов.

Опять обуревают мысли. В шесть часов утра, когда Левитан начнет читать первомайский приказ Верховного Главнокомандующего, мы уже будем далеко, на пути к Яссам. В этом не сомневаюсь. Но в город придут не все. Кто-то завтра в последний раз увидит майское небо…

И как сложится бой? Успеет ли вовремя обещанная командиром корпуса помощь — танковый батальон? Если бы немцы не разрушили железную дорогу, он уже давно был бы здесь. А то пришлось выгружаться на станции Христиновка и идти своим ходом. Это конец не маленький — километров триста напрямик. Батальон меня особенно волнует потому, что командует им, как мне сказал генерал Алексеев, Юра Метельский. Очень приятно снова увидеть его…

На рассвете через Жижию переправляются первые танки. Река небольшая, но быстрая, и дно неровное. Идти приходится медленно, осторожно. Тут же попадаем под артиллерийский огонь. Впереди — высоты. У противника очень выгодная позиция. Он наблюдает за нами, а мы его не видим.

В довершение всего появляется воздушный разведчик. Прошло минут пять, прилетели бомбардировщики. Не успели отбомбиться, из-за гор вышла новая группа. Бомбы переворачивали землю, падали в реку, поднимая к небу водяные столбы. А в Москве, Ленинграде, Киеве, в недавно освобожденном Дворце люди просыпаются с улыбками, глядят в окна: не будет ли дождя, не испортит ли он праздника? Не беспокойтесь, дорогие товарищи! Солнце всходит. Всходит на востоке, над нашей освобожденной землей!

Появляются краснозвездные истребители. Наконец-то! На сердце стало легче. К тому же заговорила наша артиллерия, стремясь подавить противотанковые огневые точки противника. Все же огонь фашистов еще силен.

Начальник разведки докладывает: стрелковые части перешли реку, сбили передовые отряды противника, продвинулись метров на пятьсот, теперь вынуждены залечь. Просят помощи.

— Пришли-ка ко мне трех саперов от переправы, — говорю ему. — Дороги надо разминировать. А пехоте скажи — скоро поможем.

Минут через десять подбегают трое со щупами, кошками, веревками и разными другими приспособлениями.

— Хлопцы, — говорю им, — сегодня Первое мая. Неужели в такой день подкачаем?

— Товарищ гвардии полковник, дорога будет разминирована! — торжественно, с пафосом заявляет старший группы комсомолец Савельев. — Первомайский приказ выполним!

Припадая к земле, а то и вовсе ложась, когда снаряды рвались слишком уж близко, саперы побежали к минному полю. Скоро они и вовсе скрылись из виду. А через час опять прибегает Савельев, зажимая ладонью рану на щеке, докладывает:

— Товарищ полковник, дорога разминирована. Погиб красноармеец Марков.

«Еще один человек никогда больше не будет праздновать Первое мая», — подумал я.

— Вы ранены?

Савельев машет рукой:

— Пустяки. Малюсенький осколок через щеку в рот попал. Выплюнул, и все…

Через Жижию переправилась вся бригада. Жаль, что все еще нет нового батальона. Но времени терять нельзя. У переправы Метельского подождет Шашло. А нам пора двигаться.

Трогаемся. Вначале идем по дороге. Огонь врага уже не такой сильный. Удары нашей авиации и артиллерии сделали свое дело.

На подъеме разворачиваемся в боевой порядок. Обгоняем пехоту. Она поднимается, бежит за танками.

С ходу овладеваем высотой. Пехота занимает еще две соседние. Наш правофланговый батальон громит артиллерийскую батарею. Путь на деревню Вултуру открыт! Врываемся на ее северную окраину. Но дальше пройти невозможно. Снова появляются эскадрильи бомбардировщиков. Вокруг нас земля ходит ходуном. Одна бомба падает совсем рядом, моя машина вздрагивает и начинает гореть. Мы успеваем выскочить. Пересаживаюсь на другую.

Двенадцать часов. Сейчас по Красной площади столицы движутся праздничные колонны трудящихся… А мы… Мы уже потеряли четыре танка. Десять человек убито, шесть — ранено.

У нас слишком мало сил. И почему так долго нет Метельского? По деревне проходит оборонительный рубеж противника. У него здесь танки, много противотанковых средств.

Но вот в наушниках голос начальника политотдела. Он чуть слышен:

— Я — пятнадцатый, пятнадцатый. Вызываю одиннадцатого, одиннадцатого.

— Одиннадцатый слушает, — отвечаю. Треск. Писк… — Слушаю, одиннадцатый.