Страница 4 из 5
На его памяти было время глобальных перемен, когда мир рушился в экономическом беспределе, и он тоже был этому виной, когда недра превращались в самые обыкновенные пустоты, и землетрясения и цунами разрушали города и страны, когда росли до беспредельных высот цены на все продукты питания, росли цены на нефть, газ, и их запасов оставалось всё меньше на этой планете, когда вырубались леса, когда колониями погибали птицы, морские обитатели, обитатели леса и озёр, а люди, не понимая того, что они творят, продолжали набивать свои закрома золотом и валютой, стараясь, стать властителями мира и земных богатств. Теперь, когда пришёл итог всему этому, он сидел и с задумчивым и скорбящим обо всём видом старался что-то изменить, но было уже слишком поздно. Он рассказывал про это, как то раздражённо, да и вообще, он был человек очень раздражительный. Говорил он громко и чётко. Его голос вырывался из самой груди, и был твёрд и иногда резок, как молния. Он мог говорить очень долго. Обычно, когда он разговаривал, то пристально смотрел собеседнику в глаза, и было неловко у него что-то переспрашивать в том случае если, что-то было непонятно. Переспрашивать у него было бы смертельно опасно. Он не любил, когда его останавливали и перебивали, что-либо переспрашивали, и если это происходило, то он тут же начинал раздражаться и злиться. Но, как правило, зная его, никто не пытался ему перечить или раздражать его. Со мной он был всегда спокоен, и иногда, когда у него было хорошее настроение, он смотрел своим лукавым взглядом и шутил, и тут же закатывался совсем наивным и детским смехом: он смеялся своим старческим и хриплым басом. Он был верующим человеком, хотя верить он начел совсем незадолго до своей смерти. Он знал все религии и мог говорить на эту тему часами. По своей сути он был одинок, с ним мало кто в последнее время общался, его боялись. Боялись с ним говорить, боялись сделать, что-то не так. Он мог запросто выгнать, а вообще, он был незлой человек. Всё дело было в его взгляде на жизнь, который сформировался у него с годами его совсем не ангельской работы. Да и он сам, знал, что было много чего сделано, совсем не так, как хотелось бы. Поэтому он и расхлёбывал своё порочное прошлое. Но в храмы он не ходил и всегда говорил, что в них сатана. Он соблюдал посты и молился перед сном и каждым обедом. Иногда, глядя на него, я думал, что вот он-то и есть сатана, но это был всего лишь мой родной дед.
Как-то прекрасной порой, когда на деревьях налились приятным ароматом его любимые яблоки, и солнце припекало сквозь купол затенённого стекла, я приехал к нему в гости. А он, в очередной раз, покормив своих пернатых, пошёл отдохнуть под свою яблоню. Он разлёгся под ней, закинув руки за голову, пожалуй, только я мог видеть его таким, каким он был в дали от всех: и от дел, и от своих приближённых. Я разлёгся с ним рядом, и мы завели глупую беспредметную беседу. И вдруг он резким и пронизывающим голосам сказал, что ему осталось жить совсем чуть-чуть, и что в конце года он уйдёт в мир иной. Мне вдруг стало жутко, и я посмотрел ему пристально в глаза, так как он обычно смотрел на меня. «Я умру», – повторил он. Я опешил от такого заявления и стал дрожащим голосом нести несуразную чушь, стал его отговаривать и, улыбаясь, делал вид что, мол, он пошутил, и никто не может знать заранее, когда умрёт. Вдруг он как то обидчиво фыркнул, понимая, что я ему не верю, и что к его словам не отношусь серьёзно. Прищурив глаза, он добавил со своим выразительным лукавством: «Ну ладно больше ничего не скажу». Я продолжал оставаться в недоумении, делая вид, будто всё хорошо, но внутри меня раздавались нервные стуки, а в голове свербело: «Умру, умру, умру…»
В этот день я уехал от него с подавленным настроением. Мысли мои были где-то вдалеке, где-то там, где небо сходится с землёй. Он же и правда больше не упоминал об этом разговоре, и я боялся кому-то говорить о нашей беседе. Но вскоре после этого он стал как-то всё чаще хворать, но вида никогда не подавал, хотя мне это было заметно. То ли я знал о том, что он говорил, и поэтому видел его недуг, а то ли и в правду он был немного бледноват – и мне это только казалось. Я не мог этого уже понять. Пришла осень. Ему становилось всё хуже и хуже. В начале декабря он слёг основательно и перестал вставать с постели. Это был последний год его жизни, даже можно сказать – последние часы его уходящего времени.
30 декабря его похоронили. На его похоронах не было венков, не было цветов. Были странно улыбающиеся лица родственников и лица совсем неизвестных никому людей. Похоронили его очень серо, впрочем, как он и хотел. Когда-то он говорил словно в наказ всем, чтобы ни в коем случае никто не приносил цветы, да и печальных лиц он тоже не хотел видеть на своих прощаниях. Но я всё же не мог сдерживать своих слёз, потому что мою душу разрывало горе. Все остальные были спокойны и даже как-то удовлетворены. На кладбище, когда оставались последние минуты прощания, к нему не подошёл ни один человек, кроме его племянника и меня. Все остальные стояли на жутко страшном расстоянии. Остальные его внуки, мои братья и сёстра, смотрели на меня с презрением – как на какого-то идиота, и даже его сын, мой отец, был очень холоден и не подошёл с ним проститься. Была жуткая погода, летел мелкий снег с дождём. В эти минуты я ощущал полное одиночество, и мне было страшно. На тот момент я был уже совсем духовно далёк ото всех, мой брат и сестра отреклись от меня, незадолго до этого горького события, выгнав меня из своего дома. Я хотел с ними родниться, и меня тянуло к ним, но они были взрослыми, и им была непонятна моя духовная близость с ними. Они не ходили к деду в гости, и их раздражало, что я всегда старался его навещать. Я не знаю, откуда у них взялось столько ненависти к нему и почему они винили его за его прошлое. Они думали, что я ищу какую-то выгоду, но мне просто нравилось общаться с ним. Со слезами на щеках я доехал до дому. По старой традиции я помянул деда, отдав свою последнюю почесть. И ушёл для всех совсем чужим человеком. Через полгода я встретил своего отца на улице, проходя мимо здания департамента. Мы двигались на встречу друг другу. Когда мы сровнялись, он махнул мне головой в знак приветствия. Я ответил таким же жестом и, не подавая друг другу руки, мы прошли мимо.
Когда-то было, начало 2000-х годов, оно было почти таким же, как и начало 1900-х: они были похожи – эти два разделимых, но совершенно одинаковых в своих начинаниях времени, они были как два близнеца. Человечество прогрессировало и развивалось во всех малых и больших областях, оставалось совсем немного до начала великих перемен. К этому времени люди думали, что они сделают огромный прорыв в изменении всего строя, но они тогда ещё не знали, что предстоит им испытать, сколько прольется крови, и скольких людей будут мучить воспоминания о тех предстоящих днях. И опять на стыке времён встретились два столетия, два совершенно разных и амбициозных времени. Все люди готовились встречать праздник, спешили доделать то, что осталось, и с облегчением вдохнуть и встретить новый год. Праздники наступали за несколько дней до начала их, и длились для всех по-разному. Кто-то впопыхах и в суете не замечал сквозь несущуюся жизнь этих внезапно проносившихся знаменательных событий. Снова вступали с удовольствием, а может с накопившеюся привычкою в продолжительность своей деятельности. Кто-то готовился тщательно к новому году и готовился так, что не замечал, как начинал праздновать и праздновал, пропивая все свои сбережения, накопленные ранние, и даже умудряясь влезть в долги. Кто-то относился к праздникам, как и к обычным дням, ничего хорошего не предвещающим в их замученных судьбах. Кто-то с особым недовольством и холодным, как снег, равнодушием уже ко всему тому, что окружало их, ложился спать и просыпался уже в новом году по календарю зимнего праздника. И с совершенным неприятием и непониманием окружающего мира они, просыпаясь, продолжали свою унылую и степенную жизнь. Погода давно уже не баловала всех, своим природным расположением к праздникам. Улыбки на лицах людей встречались всё реже и реже. И создавалось порой такое впечатление, что времена года, да впрочем, и столетия сговорились между собой и в очередной раз приготавливали какую-то страшную шутку. В это время погода была настолько своеобразна, что было очень сложно под неё подстроиться. Даже можно было сказать, что властительница-осень стала навещать нас четыре раза в год. Люди почти стали к этому привычны и любимой темой их разговора стала погода. Многие не понимали по утрам, что нужно надевать, потому что погода за день могла резко несколько раз меняться и прогнозы были неверны: они всё чаще и чаще ошибались. Можно было с утра в декабре месяце увидеть, как идёт дождь, а к вечеру этого же дня мог выпасть снег, и люди на улицах выглядели довольно-таки странно: они шли в шубах под зонтами. От дождя их меховые наряды выглядели смешно под потоками небесных вод. Можно было увидеть и людей в осенних ботинках и лёгких весенних куртках при внезапно ударивших морозов и заставших всех врасплох, щекотав всем пижонам носы, своим холодом. Синоптики не успевали предугадывать предстоящую погоду, а люди не знали, что им покупать на следующий год.