Страница 3 из 5
Я не люблю запах слепой войны, ведущей к разрушению и смерти. Да и ты яростный противник всего этого – того, что связано с войной и кровью, растекающейся по жилам и затмевающий разум своим горячим и, порой безразличным, теплом. Пролитая кровь твоих детей не остановит яростного духа. В сотый раз задаю себе один и тот же вопрос: «Что же правит этими безумцами, идущими на смерть, влача за собой вереницу разрушений, что?» Это и есть самый страшный показатель всех самых ужасных примеров в истории под названием «Жизнь». «О боже!» – взмаливаешься ты на коленях, прося о жизни, и страшный свет неземных софитов бьёт тебе в отёкшие от слёз глаза. Я вижу, как ангелы слетелись – забрать с собой невинные души. Я слышу смех сатаны, правящий разумом террористов. Вот их опустошённые души. Но они не понимают, они ничего не понимают. Ведь нет у них веры, а есть их вера в борьбу, борьба победы не за веру и не с верой. Потому что Мухаммед не призывал их к кровавой бойне. Нет, это уже не люди, а что-то вроде зомби с кровавыми глазами, в которых видно только разрушительная сила победы.
Что же, жму руку я твою, когда протягиваешь её мне ты. Это тяжёлая холодная рука статуи, покрытая кладбищенской пылью. Вино и кровь почти одного цвета. Вино в крови движет разум к великому – совершать победы! Но сама победа сильнее всех, сильнее самой победы. Поэтому остывающая кровь вперемешку с вином, разлитым на асфальте, пахнет точно так же, как и победа над самой победой.
Я жму руку сотням людей. Это совсем холодные бесчувственные руки одиноких скитальцев. Их глаза одиноко грустны, они покрыты бесцветной пеленой безжизненности. Они похожи на ночных зомби, живущих в системе вечного и умиротворённого планетного цикла. И уже совсем непонятно, чего они желают в этом круговороте переживания и переплетения. Одиночество – вот страшная месть испытания для всех сумасшедших. Дух ищет ищущих духа, молящих, чтобы он спустился к ним, духа всемирной победы, сладости испытанного чувства радости по отношению ко всему, что есть вокруг.
Ты хочешь быть в системе, ты хочешь карабкаться и быть первым? Да, сто раз да, а если нет, то мне смешно, ведь этого быть совсем не может. Я точно знаю, что ты хочешь быть только первым, невзирая ни на что. Да, они хотят быть в системе, они хотят быть в круговороте всего, всего, что их окружает, они делятся на кланы и группы, на своих и чужих.
И вот снова кровь, и вот снова кто-то первый с великим чувством победы.
Я вижу, как реки превращаются в сухие канавы, а жажда палит и зовет к наслаждению крови. Я вижу, как кровь течёт по этим канавам и утоляет жажду рвущихся к победе. И к двухтысячному году прибавляются – один, пять, пятнадцать, тридцать, пятьдесят. Это года, ведущие нас в никуда, в холодный мрак одиноких сомнений. И триста шестьдесят пять дней в году меняют следующие триста шестьдесят пять дней. И каждый день залит кровью, кровью тех, кто уже не в силах так дальше жить и начинает бороться с системой.
А природа с истерическим криком и смехом упала куда-то в бездну людских изобретений и в сумасшествии своём, непонятном для себя сумасшествии, перепутала всё, что возможно было перепутать, и стала творить назло людям свои сумасшедшие чудеса, а порой, и просто хаос. Дают люди, люди и отбирают. Безумие безумцев к безумию ведёт. Мы говорим то, чего не видим, а то, что видим, мы порой не говорим. Общество создаёт нас, а мы создаём общество.
ДА, ДА, ДА, ДА!!! Я всегда хотел, чтобы было только ДА, и не хотел слышать НЕТ. Нет – это так порой больно. Я не хочу слышать НЕ и НИ. Я перебирался по трущобам тёмного городка, вглядываясь в светящиеся окна за которыми шла своя жизнь. Моя задумчивость переходила с одной мысли на другую. Переменчивое настроение менялось, я шёл по тёмным улочкам, не спеша, слегка поднимая пыль с грязных тротуаров. Над моей головой кружилось сияние звёзд. Я думал о разном, совсем о разных вещах, и казалось, что поток моих мыслей уходил именно туда, к тем сияниям, и я ощущал, что я счастлив. И мне казалось, что дух победы кружится и радуется вместе со мной. Плохо, когда человек теряет эмоциональные краски восприятия мира. Это беда, когда злостный дух разрушает его при жизни. Я счастлив, что не разучился радоваться, печалиться, восторгаться, злиться, любить, ненавидеть. Я не знаю, каких красок у меня стало больше, может быть, грусти и печали, но это не от седого разочарования, хотя и разочарованность порой настигала и стегала меня своей серой пеленой. Я знаю, что она присуща и тебе. Да и парой грусть, это хорошее качество. Наверное, ты любишь сумерки. Не отказывайся от них. Это здорово, ведь это граница двух миров, соприкасающихся в этот момент: впереди вечер, а пока ещё день. Вот грань, переходящая с одного в другое. Я очень люблю это время. Ну, каковы ощущения радости безмерной победы над самим собой, надо всем. И кажется, что ты, скажем, соприкоснулся с самим богом. Ха, ха, ха!!! Да, вот я уже смеюсь, мне смешно. Вот она – одна из вечных загадок жизни – поразительная быстрота и лёгкость, с которой младенец осваивает сложнейшее многообразие мира. Вот опять соприкосновение. Какой же это шок, когда внезапно кончается райская жизнь в материнском чреве, и яркий свет ослепляет новорожденного. Ну, вот и всё – жизнь вдохнула в тебя всё, что есть. В его уши врываются громкие голоса и шумы, навсегда осталось позади невесомое парение в околоплодной жидкости. На голову и позвоночник давит сила притяжения, вместе с пуповиной отрезан постоянный приток питания. Вот он – крохотный голый человек, совершенно беззащитное существо, которое поистине должно совершить Гераклов подвиг. Да, некоторые люди рождены, чтобы побеждать! И всё-таки, он счастлив, и всё-таки, он есть. Он смотрит на вас с полуоткрытым ртом своим удивлённым взглядом, протягивая свои ручонки к вам. И сияющие его глаза заставляют вас улыбаться. Но это только начало, начало всех начал!
Я вижу, как боги начали свой жертвенный делёж в надежде получить лакомый кусочек. Они уже собрались, чтобы поспорить на любимую тему. И всё-таки, кому же он достанется, кто будет довольствоваться на сей раз своей жертвой. Арес, Артемида, Асклепий, Дионис, Гера, Аполлон, Гигея, Гефест – все они склонились перед Зевсом и лукаво что-то шепчут в его мощные небесный уши. За кем же выбор, кем будет этот прекрасный малыш. И вот, словно куры на нашест, слетелись духи, и начался вечный переполох, перетирание времён и судеб. Где же эта гигантская мощь, уносящаяся в неизведанную глубину под корку времён. Будь самим собой, привыкай ощущать завистливые взгляды. Привыкай к этому с малых лет. Это взгляды твоих друзей, твоих врагов, или же просто прохожих, пялящихся на тебя с корыстью. Не будь, как они, будь всегда лучше и благороднее их. Почувствуй лёгкость твоего движения, радость свободы, остроту разума и любовь сердца. Вот что главное!!!
Воспоминание прошлого: холодных, бездушных времён. Шёл пресловутый 2065 год. И хотелось говорить о чём-то, о чём уже было можно, и всё же, всё же тянущая боль уходила вместе с воспоминаниями того ужасного, но прожитого в ошибках порочно кровавого политического времени.
Стояло жаркое лето, на деревьях уже висели зелёные яблоки. В просторном ботаническом саду росли помидоры, редиска, щавель, укроп, огурцы, клубника и другие мало сохранившиеся культуры. Всё это было под большим навесом, куда можно было заходить не каждому члену большой семьи. Всё было напитано зеленью и не мешало друг другу. Солнечные лучи попадали на кромки деревьев и сбегали по листьям вниз, переливаясь на плодах, скользя с ветки на ветку. Весь сад стоял под палящим солнцем, и только под некоторыми деревьями собиралась тень. Всё остальное было почти открыто и не препятствовало лучам и зною. Когда температура достигала критического состояния, стеклянный купол этого парника закрывался, спиральным дополнительным светоотражающим стеклом и включался воздушный поток, который продувал и давал ощущение легкого ветерка. Все культуры росли быстро, и их экологическая чистота была в норме. На крыше дома часто собирались голуби, я до сей поры не могу понять, откуда они брались так внезапно и непринужденно ждали своего любимца, который боготворил их, кормя и приговаривая: «Райская, райская птица». То место, где в последнее время жил он, было загородным домом с гектаром земли, огороженным большим бревенчатым забором. В саду был парк с лавочками и четыре здания, из которых – одно было зданием для прислуг, другое – баня в четыре этажа с уличным бассейном, третье – дом, где жил он, встречал гостей и своих близких, и наконец, – его любимая в последнее время теплица, которая больше была похожа на стеклянный дворец. Теплица радовала его и давала жизнь его последним минутам радости. Все здания, территория и въезд были оснащены наблюдением, и всё контролировалось службой безопасности. Роботы были везде: в доме, в бане, на улице. Они были разные, но все выполняли одну функцию. Это были в основном технические машины обслуги. Людей на территории усадьбы не было. Только иногда в виде исключения – это был очень редкий повод пообщаться с кем то. Ещё приезжали близкие – но это было тоже редко. Так редко, что вертолётная площадка заросла красивыми цветами, и он не разрешал её стричь. Голубей он любил и подкармливал их, любуясь их грацией. Он любил смотреть, как они клюют и воркуют, он заранее для них замачивал хлеб и держал просо. Голубей прилетало всегда так много, что не видно было черепицы на крыше от их серых перьев. Они прилетали и садились везде: на подоконник, на парапеты. После того, как он отдавал им их паёк, он шёл под его любимую яблоню и садился там наблюдать за трапезой пернатых. Порой он ложился, закладывая руки за голову, и о чём-то думал, и только он знал в эти минуты свои сокровенные мысли. Его длинная борода развевалась от лёгкого дуновения ветра. У него была большая белая борода, и когда он говорил, он поглаживал её своей старческой рукой, а то и вовсе теребил в зависимости от своего настроения. Когда становилось слишком жарко, он уходил в дом, включал прохладный поток воздуха и садился за свои рукописи.