Страница 11 из 14
– Не, – она морщится. – Игорь вряд ли.
– Точно он, – говорю.
– Да нет же! – Катя раздраженно хлопает ладонью по деревянной ручке кресла. – Он, наоборот, предупредил – мы ж тут как на ладони…
– Ладно… Чё делать-то будем? – спрашиваю.
– Чё делать? Валить отсюда…
– Как? У нас вещи. Далеко не убежим. У тебя вон чемодан…
– Да, – Катя машет рукой, – черт с ними, с вещами. Потом позвоним, назовем адрес, куда подвезти. Как ты думаешь, тут есть другой выход?
– Чего? – от волнения мне никак не сосредоточиться.
– Выход, говорю, другой есть?! – повышает голос Катя. – Дорогой, ты что, оглох?!
– Выход? Сейчас спущусь…
– Ты совсем идиот? Давай знаешь что? Вызовем этого, черного… который тут убирается, и спросим.
– Филиппинца?
– Да пофиг, кто он…
– А как… вызовем? – я стараюсь бодриться, но в собственном голосе различаю уныние.
– Блин… – Катя морщится. – По телефону вызовем, типа комнату убирать.
– Так у нас же всё вроде чисто?
Катя начинает внимательно оглядывать комнату.
– Ну, так сейчас будет грязно.
Она открывает сумочку, стоящую на столике, достает тюбик с тушью и быстрыми движениями начинает размазывать тушь по белой подушке.
– Вот, – говорит она, – не отрываясь от своего занятия. – Было чисто – стало грязно. Звони!
Иногда я поражаюсь ее сообразительности. Набираю ресепшн, трубку берет менеджер, сбивчиво объясняю, что нечаянно запачкал подушку, что прошу заменить. Зачем-то долго извиняюсь. Катя, пока я произношу на ломаном английском свою речь, устало вздыхает.
Минут через пять раздается стук в дверь.
– Спроси кто! – шипит Катя.
– Ху ю?! – громко спрашиваю я. Катя, сделав бешеное лицо, крутит указательным пальцем у виска.
В коридоре – глухое лопотанье на английском. Быстрым движением открываю дверь. На пороге стоит филиппинец. Молодой смуглый парень невысокого роста, тот самый, с которым Катя многозначительно переглядывалась, когда мы заселялись в гостиницу. В руках держит белую наволочку. Жестом приглашаю его войти.
– Here it is, – я показываю на перепачканное Катей белье. – You may take it away. We’re sorry and ready to pay the expenses[6].
– Блин, про выход спроси, – злобно шипит Катя, одновременно приветливо улыбаясь филиппинцу. Как это у нее получается?
Филиппинец отрицательно качает головой. Нет, денег никаких не нужно. Он еще чем-нибудь может помочь? Я спрашиваю, есть ли в гостинице, кроме главного выхода, какой-нибудь другой, запасной. Есть. Я так и знал. Выход всегда есть.
– Where are you from?[7] – улыбается филиппинец.
Сейчас, думаю, как раз самое время об этом поговорить.
– Russia, – отвечаю и чувствую, что тоже улыбаюсь во весь рот, хотя на самом деле хочется вопить, истерить и бросаться с кулаками на стену. – Видите ли, мы с моей girlfriend, – я показываю на Катю, – очень хотим побыть вдвоем. Очень. У нас романтический месяц. А там внизу, в ресторане, – наши друзья. Представляете? Они нас увидят – захотят с нами погулять, а нам хочется побыть вдвоем.
– Может, ему денег дать? – вмешивается Катя. Ей, насколько я понимаю, не терпится расшевелить некоторую несообразительность нашего собеседника.
– No problem, sir, – приветливо говорит филиппинец. – Там у вас на связке есть два ключа. – Не дожидаясь разрешения, он наклоняется и берет с журнального столика наши гостиничные ключи. – Этот – от главного входа. Видите? А вот этот, маленький (little key), – от запасного. Им можно воспользоваться, если возвращаетесь поздно, после полуночи. Запасной выход – налево от ресепшна. В помещение ресторана заходить не надо.
Улыбнувшись, он выходит, не забыв на прощание поклониться. Мы снова остаемся одни. Но теперь в комнате становится как будто светлее. Если долго живешь в Лондоне, то очень скоро приобретаешь удивительную способность незаметно исчезать или выкручиваться из любой ситуации. Все лондонцы умеют выкручиваться. Взять хотя бы того же Джека Шеппарда… Лондон – видимо, в силу одержимости древним морем, – располагает своих обитателей к желанию спастись куда-нибудь, сохраниться, сбежать, благо вокруг всегда есть густая толпа, чтобы в ней раз и навсегда раствориться.
– Ты деньги захватила? – Мы с Катей уже спускаемся по лестнице.
– Тихо! – шепчет она; указательный палец на правой руке с длинным ярко-красным ногтем взлетает вверх. – И деньги, и паспорта.
Вот заветная дверь. За ней – наше спасение. Теперь главное – вырваться отсюда. Меня шатает, будто во время шторма. Руки дрожат, и ключ не сразу попадает в замочную скважину.
Готово! Мы выскакиваем на улицу и бросаемся в ближайший переулок. Два уже не очень молодых человека: красивая женщина с глазами болотной ведьмы, вывороченными губами, в черном парике, одетая в джинсы и спортивную куртку, и сопровождающее лицо мужского пола в нестираном темном пуховике. Полный розовощекий англичанин в синем пальто, выгуливающий лабрадора, шарахается в сторону.
Боковым зрением сквозь витрину я замечаю, что в кафе начинается движение: кто-то вскакивает со своего места, кто-то взмахивает руками. Или это мне кажется? На выяснение подробностей времени нет. Надо бежать, спасаться! Блин, как же страшно… Пробегаем короткий переулок, сворачиваем в другой, потом – в третий.
– Вон, давай туда! – Катя толкает меня в спину, хватает за локоть и тянет в сторону пластиковых мусорных баков, огромных, синего цвета, которые выстроились у высокого по здешним меркам, в человеческий рост, каменного забора. Баки придвинуты неплотно, между ними и забором – небольшое пространство, вполне достаточное для двух разнополых человеческих особей среднего возраста и среднего размера, чтобы разместиться. Протискиваемся туда.
– Пригнись! – командует Катя. У нее сбилось дыхание. У нас у обоих сейчас сбилось дыхание. Кивнув друг другу, опускаемся на корточки. Будто погружаемся в воду. Со стороны улицы нас не должно быть видно.
– Господи, – едва слышу собственный шепот. Сердце колотится как сумасшедшее. – Катя, меня сейчас вырвет.
Катя осторожно прикладывает к губам указательный палец с длинным ярко-красным ногтем. Напоминает светофор откуда-то из детства. Улицу переходить нельзя. Если красный свет – стоим смирно, держим маму за руку. Загорится зеленый – пойдем. Я давно стал замечать, что страх вызывает в голове странные, смешные картинки.
Тяжелый топот. Бегут в нашу сторону. По всей видимости, двое. На ходу негромко переговариваются. Вот сейчас, думается мне, действительно будет смешно, обхохочешься. Черт… совсем рядом. Когда я в бурном море плавал, и мой корабль пошел ко дну… Хочется крикнуть. Катя резко вырывает руку и встряхивает ею – видимо, я слишком сильно ее сжал. Топот приближается. Мы стараемся не глядеть друг на друга и не дышать. Накатывает волна оцепенения. Хорошо бы выйти навстречу, сдаться им, лишь бы весь этот кошмар поскорее закончился. Я зажимаю руками уши, а глаза закрываются сами.
Мне вдруг на секунду представляется бескрайняя каменистая пустыня где-то в Америке, куда мы наконец ото всех сбежали, и Манон Леско, вернее, Катя, лежащая на голой земле в красном плаще, перехваченном по парижской моде черным поясом. Над нашими головами кружат коршуны. Слабым голосом Катя повторяет, что наступает ее последний час. Я отвечаю нежными уверениями в любви, сжимаю ее руки, но они уже холодеют, и через мгновенье, миновав неаппетитные подробности агонии, Катя отдает Господу свою грешную душу. Я исполнен решимости предать ее тело земле, сотворить молитву и дождаться смерти на ее могиле. Беру лопату, превозмогая слабость, свершаю скорбный труд, а потом опускаю в холодное земляное ложе кумир моего сердца.
Катя толкает меня в бок локтем, и когда я осторожно открываю один глаз, весело показывает подбородком – выгляни. Слегка приподнимаюсь над мусорными баками – ноги затекли и с трудом разгибаются. Взгляду открывается узкая улочка, зажатая каменными заборами, и удаляющиеся легкой спортивной трусцой две худые мужские фигуры, очень пожилые, слегка дряблые, с голыми ногами, в одинаковых спортивных трусах и майках. На спинах – большие номера: 11 и 3. Катя поднимается вслед за мной:
6
Вот, можете забрать. Мы готовы заплатить за ущерб (англ.).
7
Вы откуда? (англ.)